[показать]Название: С Рождеством, герр Каулитц!
Автор: Бельчонок Шуша
Беты: Smile of Cheshire, ~Cinnamon pie~
Персонажи: Билл/Том
Рейтинг: R
Жанр: Slash
Категория: romance, humor, ER, MPREG, Sequel
Приквел: Пациент № 1
Размер: Миди
Статус: Закончен
Предупреждения: однополые отношение, розовые сопли, жуткая неоригинальность идеи и полное отсутствие чувства юмора у аФФтара – все как всегда. Ага.
Размещение: только с разрешения автора
От автора: небольшой новогоднее-рождественский подарок для всех тех, кто любит нашего герра Каулитца и Блохастика. Рассказ будет выкладываться небольшими неравноценными (!!!) кусочками, каждый день. Приятного всем прочтения)) И не забывайте, что данный текст несет только РАЗВЛЕКАТЕЛЬНУЮ функцию и глубоких смыслов в нем искать не стоит.
Краткое содержание: а что ты хочешь получить от Санты на Рождество?
Посвящение: всем, кто ждал :)

***

- Подготовить набор для экстренного кесарева сечения, пригласите сюда дежурного неонаталога, - командую суетящимся медсестра и санитарам.
Том, сорвавший за два часа голос, и сейчас способный только хрипеть, лишь зажмурился и рвано кивнул. Глупо тянуть время. Непроходимость малого таза не совместима с естественными родами. Ребенок просто не может пройти. С каждой схваткой пульс моих детей падает со 140 до 80 ударов в минуту. Такими темпами Том просто задавит первого, а второй задохнется.

- Пульс первого плода упал до 60 ударов в минуту и не восстанавливается, - отчитывается медсестра, а я едва сдерживаюсь, чтобы не выругаться. Вот родит, отойдет от кесарева, и я отхожу его ремнем по толстой блохастой попе, чтобы не выделывался, а то его заскоки сейчас могут встать ценой в две жизни.

- Подготовить все для спинальной анестезии, - надевая чистые стерильные перчатки, я наблюдал, как санитары легким нажатием пары кнопок трансформируют акушерское кресло обратно в кушетку, вполне похожую на операционный стол, раздевают взмокшего, измученного, мелко дрожащего Тома, обтирают его и переворачивают на правый бок, накрывая белыми хрустящими простынями. Расправившись с перчатками, я быстро подошел к изголовью кушетки и, склонившись, прошептал на ухо притихшему мальчишке:

- Держись, все будет хорошо.

- Я знаю, - на грани слышимости пробормотал он, а я уже громко отдавал указания медсестре, выполняя заученный любым анестезиологом ритуал: оголить поясницу, обработать антисептиком, ввести, под тихое шипение моего измученного супруга, тонкую иглу между двумя позвонками в паутинное пространство, с силой преодолев сопротивление, и под его болезненный стон ввести препарат, который через пару минут принесет ему облегчение. Извлечь иглу. Отдать медсестре. Обработать место прокола антисептиком. Наложить стерильную повязку.

Пока Тома переворачивали обратно на спину и устанавливали защитную перегородку на уровне груди, медсестра шепотом ввела в курс дела подошедшего дежурного неонатолога. Мужчина сорока лет приветливо кивнул мне. Я даже не знаю точно, как его зовут, впрочем, сейчас меня это мало волнует. Я напряженно наблюдал за своим мужем и показателями. Резко обмякшее тело и приборы одновременно сигнализируют о том, что анестезия вступила в силу.

Молча обрабатываю руки услужливо поднесенным сестрой антисептиком. Рывком сдергиваю выступающую большим белоснежным холмом простыню и обрабатываю нижнюю часть живота.

- Показатели? - слова шариками эха отпрыгивают от стен операционной.

- В норме, - отчитывает следящая за приборами медсестра.

- Скальпель, - на протянутую ладонь тут же ложиться требуемое. И снова, кажется, что время становится тягучим, как кино с замедленной съемкой.

Разрез. Апоневроз. Брюшная полость. Непонятный гул голосов на заднем плане. Шумное дыхание Тома. Собственная кровь, стучащая где-то в висках. Нижний сегмент матки. Извлечение первого. Мальчик. Внутри что-то радостно квакнуло и тут же замолкло. Пуповина. Осторожно передать ребенка в руки неонатологу. Извлечение второго. Мальчик. На грани сознания раздался раздражающий противно-хриплый скрип. Это плач.
Пуповина. Передать второго ребенка в руки медсестре, пока неонатолог занят с первым.

- Подготовить набор для удаления матки, - собственный голос и пронзительно-звонкий плач второго младенца заставляют вздрогнуть. Необходимо удалить совершенно бесполезный для мужчины орган, раз я уже тут. - Показатели?

- Все в норме, набор готов, - рапортует медсестра. Если бы не этот крик и странное внутреннее кристально-чистое спокойствие, то я бы сказал, что у меня снова возникло чувство дежавю. Словно недавний сон.

— Зажим Цеппелина, полукривой, - командую, и требуемое тут же ложится в ладонь. - Нож, - подставляю ладонь, когда зажим оказался на месте. Надо отделить матку и ее шейку от прямой кишки.

Отсос. Тампон. Совершенно здоровая матка с обиженным плюхом падает в емкость для отходов. Наложить аккуратные швы на крупные артерии. Коагулировать мелкие сосуды. Наложить аккуратные швы, не отвлекаясь на посторонний шум, которого стало неожиданно много. Зашить апоневроз, подкожку, кожу. От того, насколько аккуратна работа, зависит, будет шрам или нет. Не будет. Я очень аккуратен. Особенно если дело касается моего мальчика. Когда последний стежок закончен, игла с тихим лязгом летит в емкость для использованных инструментов в руках сестры. Аккуратно обработать швы.
- Показатели? – спрашиваю, стягивая перчатки.

- Пульс и давление в норме, дыхание самостоятельное, сознание ясное, - с улыбкой сообщает медсестра, пока санитары убирают защитный экран.

Глаза в глаза, с сияющей счастьем усталой карей бездной моего героического супруга. Мы справились. Мы смогли! Несмотря на все трудности, по большей части случившиеся из-за этого абсолютно счастливого блохастого недоразумения, мы смогли. Но безобразного семейного скандала ему не избежать. Точно. За все те нервные клетки, что я потерял тут, пока спасал эту толстую попу и еще две, не такие толстые, но не менее важные.

Рывком разворачиваюсь к столу с суетящимся над двумя младенцами неонатолгу. Мужчина, почувствовав мой взгляд, выпрямляется и улыбается:

- Близнецы. - Близнецы! Я подозревал. У Тома младшие братья - близнецы, генетика предопределяет все в этом мире.

-Мальчики. Время рождения первого 11 часов 12 минут, второго – 11 часов 14 минут, вес первого - 2600, рост - 45 см, вес второго - 2400, рост - 43 сантиметра. Отклонений пока не обнаружено, дыхание самостоятельное, - пока мужчина отчитывался, медсестры закрепляли именные бирки на маленьких сморщенных ручках и запеленывали младенцев в чистые, стерильные, белоснежные пеленки.

Это были одни из самых прекрасных младенцев в моей жизни, которых едва не угробил собственный папочка, с его порой не совсем объяснимым, с адекватной точки зрения, поведением. Внутри бурлила дикая смесь из раздражения, усталости, злости на своего любимого, непутевого супруга и абсолютного, безграничного счастья.

- Можно мне посмотреть? - хриплый голос сзади заставил вздрогнуть и ехидно улыбнуться. Маленькое любопытное недоразумение в этот раз еще и разговаривает. Надо было сразу делать ему полный наркоз, и тогда наши мальчики появились бы на свет еще два часа назад.

- Конечно, - еще шире разулыбался неонатолог.

Я не успел сориентироваться, как мне в руки вручили маленькое болезненно хрупкое создание. Мой сын. Внутри разлилась жгучая волна тепла, которая мгновенно поглотила всю злость и раздражение. Разве это важно сейчас? Сейчас, когда я… Хотелось вопить и орать от счастья. Это мой сын! И я держу его на руках. Такого маленького, хрупкого и беззащитного. В первые минуты его жизни в этом мире. Развернувшись, я моментально преодолел расстояние до Тома в пару шагов и показал это самое настоящее рождественское чудо моего обожаемому, но еще до конца неоправданному супругу. На измученном лице с ввалившимися щеками и синяками под глазами заиграла такая яркая улыбка, словно яркая вспышка фейерверка в сумраке ночи.

- Наш сын, - я улыбнулся ему. Обессиленный Том только счастливо кивнул, еще не представляя, что его ждет, когда он оправится от родов. Пожалуй, я даже заранее напишу список всех своих претензий к нему, чтобы ничего не забыть.

- Ваш второй сын, - раздался из-за плеча голос неонатолога. - Поздравляю!

- Спасибо, - просиял Том, находя в себе силы болтать. Нет, у него точно где-то спрятана батарея с дополнительной энергией, только вот бы еще мой взбалмошный супруг научился ее рационально использовать. Ленивая радость затопила все внутри, и даже ругаться не хотелось. Я слишком устал, я слишком счастлив, что уже говорить о Томе, глаза которого просто слипались.

А дальше все закрутилось в бешеной круговерти. Мальчишек забрали в отделение для новорожденных, чтобы собрать анализы и точно подтвердить, что нет никаких патологий и отклонений. Засыпающего Тома отсоединили от мониторящих его состояние аппаратов и, переложив на каталку, отправили в приготовленную палату. Медсестры суетливо прибирались в родовой, подсовывая мне пачки бумаг, которые надо было подписать и заполнить. Едва я вышел из помещения, на меня налетели какие-то люди, тут же начавшие что-то говорить, спрашивать, поздравлять. Откуда-то сбоку появилась моя помощница, которой я впервые за многие годы был несказанно рад:

- Прикажите медсестрам сразу же докладывать о результатах всех анализов младенцев, а также, чтобы дежурная медсестра внимательно следила за состоянием Томаса. И горячий чай мне в кабинет! - скомандовал я мгновенной бросившейся выполнять мои указания помощнице и собирался идти к себе, чтобы переодеться, позвонить сходящим с ума от волнения друзьям, и зайти к Тому, как мой взгляд наткнулся на приближающуюся фрау Хольфман, в одной из своей самых отвратительных люриксовых кофт. Загнанные глубоко вовнутрь раздражение и гнев, мгновенно заполнили образованный усталостью и счастьем вакуум. Глаза хищно прищурились. Пожалуй, сперва я разберусь с одним очень интересным делом, связанным с нарушением должностных обязанностей и подлогом документов.
***

Устало развалившись в кресле, я лениво прихлебывал чай и смотрел на секундную стрелку часов, висящих на стене напротив. Сейчас даже думать было лениво. Хотелось просто вот так сидеть, чувствуя обжигающее тепло великолепного натурального напитка, и все. Но впереди еще прорва дел, с которыми надо будет разобраться сегодня, по горячим следам, так сказать. Я недовольно покосился на толстую папку обменной карты моего супруга, в которой были собраны все материалы по его беременности, а рядом лежала вторая папка, идентичная копия первой, только вот документы в них различались. Всем, кроме личной подписи фрау Хольфман. За эти два часа я уже успел досконально пересмотреть все документы, все результаты анализов. Настоящие, а не те, что мой муж, мило улыбаясь, приносил мне.

Муж. Пальцы сжались на чашке с такой силой, что, казалось, тонкий фарфор не выдержит и треснет. Внутри все разрывалось от противоречивых чувств. С одной стороны, хотелось взять это блохастое недоразумение и отхлестать ремнем по толстой попе как следует. За все. У меня даже глаза разбегались от количества причин. За вранье, за самодеятельность и упрямство, за то, что это блохастое недоразумение на 38 неделе догадалось сесть за руль. Ему фантастически повезло, что он не въехал в ближайший столб при очередной схватке! Убил бы! Если бы не… близнецы, отличные анализы которых говорили сами за себя. За эти два маленьких чуда в моей жизни я был готов простить ему все. Ну, почти все. Я ехидно улыбнулся. Если взять ремень рука у меня не поднимается уже через пару часов, как на свет всплыла вся правда, точней родилась, то наказать кое-чем не менее существенным я всегда его успею. А с темпераментом моего мужа… Для него это будет просто ад. Ухмыльнувшись, я вздрогнул от раздавшегося стука и резко выпрямился:

- Входите.

- Герр Каулитц, - в кабинет просунулась голова помощницы, на которую я сегодня еще ни разу не накричал, слишком хорошие новости она приносила. Близнецы самостоятельно поели и спят. Вымотанный родами и не спавший почти сутки Том заснул полчаса назад в своей палате, под мирный писк приборов, регистрирующих нормальные показатели, но, помня прошлый раз, я решил не рисковать. - К вам фрау Хольфман.

- Пригласите ее, - я предвкушающее улыбнулся.

Что-то внутри настойчиво требовало крови, и я знал, чья именно живительная красная жидкость сегодня прольется. В конце концов, моего мужа еще можно простить: если предположить, что гормональный сдвиг на фоне беременности оказал на его разум столь пагубное влияние, то его, не укладывающееся ни в какие рамки поведение, можно было объяснить. Но вот что сподвигло на подлог и сокрытие документов взрослого адекватно специалиста?.. Вообще-то я понимаю, что, вернее, кто сподвиг и даже как, но…

- Добрый день, герр Каулитц, я вас поздравляю с успешно проведенной операцией и… - начала вошедшая в кабинет женщина, но я бесцеремонно прервал ее:

- У вас хватает наглости меня поздравлять? - вскидываю бровь и с ухмылкой ставлю кружку на стол. То ли глухой стук, то ли мои слова заставили женщину вздрогнуть.

- Герр Каулитц… - начала она.

- Молчите, присаживайтесь, - ухмыльнувшись еще дружелюбнее, я кивнул на кресло напротив.

- Но… - усаживаясь, попыталась что-то сказать самая отвратительная на данный момент в мире мне женщина, но я жестом остановил ее:

- Вы можете мне объяснить, что это? - не снимая с лица улыбки, я положил перед ней две папки. Она попыталась опять что-то сказать в свое оправдание, но я не дал ей вставить ни слова: - Нет, не надо. Я сам догадался, - наигранно всплескиваю руками и встаю. - Это одна сотрудница центра почти в течение года занималась, знаете, чем? О ужас, вы не представляете себе, какими страшными делами. Подлогом документов! А вы знаете, чем это грозит? – я разошелся не на шутку, упершись руками в стол и глядя на безобразно съежившуюся женщину, пытаясь сдержать клокочущий гнев внутри. Из-за этой твари я просто мог взять и потерять Тома, просто из-за того, что ей взбрело в голову нарушить договор и ничего больше! - Это же прямое нарушение четырех пунктов договора, - в притворном ужасе закатываю глаза, - а за такие вещи можно не то что временно лишиться права практики, но и лицензии, пожизненно, - последние слова я произнес с наслаждением, медленно, почти по слогам, смакуя, как она вздрагивает от каждого. - А уж если это вдруг станет достоянием общественности, и причиной судебного иска, а оно станет, - я доброжелательно улыбнулся фрау Хольфман, едва сдерживая желание вцепиться в ее тонкую, со складками дряблой кожи, сухую шею, - и если вдруг найдутся заинтересованные в неблагоприятном исходе дела люди, а они, поверьте, найдутся, - чувствуя, как буря внутри становится все сильнее и сильнее, уже не мог остановиться я, - то вы ее точно лишитесь, без права восстановления. А еще эти люди сделают вам такую репутацию, что ни одна самая захудалая захолустная клиника в мире не возьмет вас даже санитаркой! - резко выдохнувшись, я уставился на нее.
Жалкое зрелище. Опущенные уголки дряблых, подкрашенных дешевой, яркой помадой, губ дрожали, а в глазах блестели слезы. Ничего. Она это заработала.

Блохастое недоразумение тоже заработало на свою толстую попу и голову, с ненавистной мне прической, хорошее, со вкусом продуманное наказание, но он почти реабилитирован. Улыбнувшись своим мыслям, я откинул мешающуюся прядь со лба и вдохнул, пытаясь расслабиться, затем, в тишине, прерываемой лишь сиплым хриплым дыханием, забрал у нее из-под носа папки и положил их в сейф. Когда тяжелая дверца с противным писком закрылась, а я собирался уже развернуться к женщине, чтобы спокойно ей сообщить о том, что она пока временно отстранена от практики и о том, что я подаю на нее в суд, как официальный представительно центра, за моей спиной раздалось:

- Простите, но это все происходило с ведома и по идее Томаса Каулитца, вашего супруга, это было неразглашение медицинской тайны по просьбе пациента… - я резко развернулся и подлетел к ней, наклоняясь почти вплотную к пахнувшему дешевыми резкими духами, и старостью лицом:

- Вам объяснить, чем отличается неразглашение от подлога документов? Так вот, - я хищно улыбнулся, – неразглашение – это когда вы складываете в обменную карту настоящие, я подчеркиваю, настоящие документы, но никому не рассказываете, что в этих документах указано, а подлог – это когда вы скрываете настоящие документы и подшиваете в карту фальшивки. Все элементарно. Я надеюсь, что вы все-таки впали не в окончательную стадию маразма и такую банальную вещь еще можете уяснить…

- Но ваш супруг… - попыталась вклиниться в очередной виток моего монолога фрау Хольфман, но я жестко перебил ее:

- Но в документах стоит не его подпись, и у вас с ним на плечах разные головы. И за полгода вы не удосужились сообщить правду. Теперь вам придется за это ответить, потому что это ваша и только ваша провинность, - я хищно улыбнулся в кошмарное, изъеденное пигментными пятнами старости, лицо, с налетом оранжевой пудры. - И вы не сомневайтесь, что суд прекрасно поймет ситуацию, и я сделаю все, чтобы больше никто и никогда не услышал о вас в медицинском мире, - прошипев ей это почти на ухо, я резко выпрямился. - Вы свободны, всего хорошего, - я улыбнулся и пошел на выход из кабинета, не обращая внимания на бормочущую что-то мне в ответ женщину.

За свои ошибки надо отвечать. И не важно, просили тебя, угрожали или платили, хотя я не сомневался, что Тому было достаточно поморгать огромными, полными наигранных слез глазами и подкрепить свою просьбу парой тысяч евро, женщинам всегда мало денег, особенно таким дешевым старым шлюхам, как эта.

- Проследи, чтобы фрау Хольфман в порыве чувств не разнесла мой кабинет. Я схожу, навещу сыновей и мужа. Все звонки переводи на мобильный и не забудь, пожалуйста, внести документы о родах в систему, - даю указания внимательно слушающей помощнице, сидящей за столом, и выхожу из приемной.

Этот день кажется бесконечно долгим, но бросить свою семью здесь я не мог. Отбившись от настойчивого желания семейства Ливрингов примчаться в клинику прямо сейчас, мотивировав это тем, что Тому надо отдохнуть, убедившись, что с Франциской все в порядке, и попросив организовать эвакуацию наших машин с трассы до дома, я со спокойной душой пошел в отделение для новорожденных. Улыбчивые коллеги, попадавшиеся мне навстречу, здоровались и поздравляли. Все-таки сарафанное радио - величайшее достижение человечества, которое справляется с распространением новостей даже лучше, чем вездесущий и всемогущий Интернет.

- Билл, - знакомый голос позади заставил ухмыльнуться и обернуться. Арни в помятом и заляпанном чем-то не очень приятным халате улыбнулся мне: - Ну что, тебя можно поздравить, многодетный папаша? - хохотнул он.

- Сам-то не лучше, - подкалываю друга, которые за эти годы совершенно не изменился, разве что остепенился и обзавелся парой десятков наград за открытое с таким трудом лекарство от оспы, которое сейчас спасало жизни миллионов людей. - Но за поздравление спасибо, - я улыбнулся, пожав протянутую мне руку. - Ты с операции?

- Да, жировая бляшка на сердце, скукота, - наигранно зевнул он. - Не то, что у тебя: что ни день, то близнецы, - расхохотался он, заставив меня расплыться в совершенно идиотской блаженной улыбке. - Каулитц, - Арни неожиданно стал серьезным, заставив меня тоже перестать улыбаться.

- Что? - внутри появилось нехорошее предчувствие.

- Никогда бы не подумал, что ты можешь вот с такой блаженной рожей рассказывать о своих детях, - расхохотался он. Ей-богу, если бы этот человек почти семь лет назад не спас Франци жизнь, я бы уже давно воткнул ему скальпель в глаз, но… - Ладно, пойду смою с себя это дерьмо, - он кивнул на халат. - Мы с Эммой к вам потом заедем, как Том в себя придет.

- Хорошо, - хмыкнув, я пожал ему руку и, посмотрев пару секунд в спину удаляющегося друга, вернулся к намеченному маршруту.

Отделение для новорожденных и их мам встретило меня привычным гомоном: кто-то смеялся, кто-то разговаривал, кто-то плакал – все как всегда.

Глаз зацепился за на ходу пойманную картинку из приоткрытой двери одной из палат, которая больше напоминала цветочную оранжерею или аляповатый ярмарочный балаган: цветы, шарики, кошмарные выкидыши игрушечной промышленности, которые заставляли слезиться глаза ядовитостью красок. Если ребенок проводит первые часы жизни в подобной обстановке, почему мы потом удивляемся тому, какие ненормально агрессивные дети у нас вырастают, если даже взрослым хочется разнести все это к чертям?! Тем не менее лицо у парня в больничной одежде, сидящего на кровати в обнимку со своим бойфрендом, было настолько радостным и безмятежным, словно он не пережил совсем недавно многочасовую, самую болезненную в мире пытку, он выглядел счастливым, словно его совершенно не раздражала вся эта мишура. А может, и правда не раздражала? Том вот всегда радуется подобной ерунде… Где-то внутри радостно кольнуло: а что если…

Хмыкнув себе под нос, я зашел в палату для новорожденных, где в кувезах, в окружении датчиков, которые были совершенно не нужны, лежали мои дети, которым Том так и не придумал имена. Теперь-то я прекрасно понимал почему. Именно по этой же причине он невозможно долго тянул с оформлением детской и отказался от записи в элитный детский сад, в который ходила Франци. Блохастая вредина! Как они на него похожи; а если ген неугомонности все-таки существует и передается по наследству, то моя жизнь станет в три раза веселее.

Улыбнувшись, я сделал пометку, что надо сказать медсестре, чтобы мальчиков перевели в палату к Тому. Дети должны быть рядом с мамой в первые часы жизни. К тому же, несмотря ни на что, никаких угроз для их жизни нет. И не будет. Я не позволю.

Я хотел еще зайти посмотреть на это спящее недоразумение, прежде чем вернуться к документам и пациентам, раз уж меня занесло в канун Рождества в клинику, но меня продолжала настойчиво грызть одна мысль. Глупая, безумная, но Тому будет приятно, хоть он этого и не заслужил своим отвратительный поведением. Но даже после всех его выходок, я не стал любить его, ни на каплю меньше. Я просто не мог долго на него злиться, тем более после такого рождественского подарка.
Мысль продолжала крутиться назойливой мухой и зрела внутри. Когда я зашел к нему в палату - мое сладкое измученное чудо мирно спало под действием самого безопасного и дорогого в мире успокоительного на растительной основе (из моих личных запасов); я присел рядом и погладил пальцами чуть шершавую кожу щеки. Ну, вот как, как на него можно злиться?! Улыбнувшись, я коснулся губами пересохших потрескавшихся губ и рывком встал. Мысль созрела. Как хорошо, что сейчас в интернет-магазинах можно купить все: от презервативов и жвачки и до участков на Мальдивах. Что уж говорить про какие-нибудь дурацкие штуки вроде шариков и цветов. И что еще лучше, по городу они все это доставляли буквально за пару часов. При прибавлении небольшой суммы к стоимости товаров, конечно. А уж сподвигнуть кого-нибудь из персонала добровольно-принудительно помочь мне со всем этим я уж точно мог. Ради Тома я мог все. Что там какая-то установка небольшой елки в палате и обматывании всех выступающих предметов мебели мишурой? Это самое меньшее, что я мог для него сделать, пока мое лично чудо, подарившее мне целых два рождественских подарка, мирно посапывало во сне.
POV Tom

Медленно открываю глаза, пытаясь вспомнить, что мне снилось, но мысли совершенно путались, все время цепляясь к одному вполне себе земному желанию: очень хотелось пить, настолько, что казалось, что саднящее горло запеклось одной большой сухой коркой, а губы растрескались, как земля, когда долго нет дождя. Не было сил думать ни о чем, кроме жажды.

Словно по мановению волшебной палочки, как будто добрый волшебник по имени Мерлин прочитал мои мысли, губ коснулось что-то влажное, заставив меня жадно сосредоточиться на ощущении чего-то прохладно-влажного на моих губах.

- Ну куда ты так торопишься, вода от тебя никуда не убежит, - раздался насмешливый голос над ухом, который спящий разум наотрез отказывался узнавать. - Сейчас я тебя приподниму и помогу попить, только осторожно.
Теплая ладонь скользнула под голову, помогая приподняться, а к губам прикоснулось что-то прохладное. Стакан. С водой! Кажется, никто и никогда в мире не получал такого удовольствия от простого стакана воды, который слишком быстро закончился.

- Еще? - спросил Билл, а я только утвердительно кивнул и за пару секунд опустошил еще один стакан, откидываясь на подушки и прикрывая глаза, стараясь прислушаться к себе.

Тело было словно ватное, мысли вяло шевелились в голове, совершенно не желая собираться в кучу, низ живота горел огнем, попа неприятно ныла, но это было ничто по сравнению с тем, насколько сильно у меня внутри все дрожало. Билл. Я, конечно, прекрасно понимал, что за последствия придется отвечать, только вот тогда не было так страшно, как сейчас.

- Не притворяйся, - теплый тихий шепот на ухо, согревающий теплом дыхания и заставляющий тело покрыться сладкими мурашками ужаса и предвкушения. Я прекрасно представлял, каким может быть мой муж, особенно если его разозлить, очень сильно разозлить. - Человек не может заснуть за две секунды, даже если ему этого хочется больше всего в мире, - теплые подушечки пальцев игриво пробежали по щеке, едва касаясь, оставляя после себя почти неощутимые следы тепла.

Решив, что лучше получить все и сразу, я, глубоко вздохнув, открыл глаза и с обреченностью посмотрел в искрящиеся теплом глаза Билла. Собрав всю волю в кулак, выдохнул:

- Прости меня…

- За что? - глаза напротив смеялись. - За то, что ты на 38 неделе сел за руль? - едва ощутимый укус мочки уха заставил вздрогнуть. – Или, - его улыбающееся лицо снова оказалось напротив меня, - за то, что забыл зарядить телефон? - пальцы шутливо щелкнули меня по носу, заставляя поморщиться. Я не мог понять происходящего – то ли он так хорошо притворяется, то ли правда совершенно не злится. - Или за то, что врал мне полгода и чуть не угробил себя и мальчишек, м? - карие глаза хищно сузились.
Приблизившись к моему лицу вплотную, он внимательно смотрел в мои глаза, пока я пытался вспомнить, как надо дышать.

- Я просто… я… - неожиданно все слова разбежались, никак не желая складываться во фразы. - Я боялся, что ты…

- Что я что? - выдохнул он мне почти в губы, заставляя их приоткрыться в предвкушении. - Вдруг сделаю так, что все пройдет без осложнений? Ты же у нас любишь пытки, мистер великомученик, - словно издеваясь, протянул он, с каждым словом и выдохом в губы, мучая меня все сильнее и сильнее.

- Нет, что ты заставишь… - почему-то вслух сказать это слово было страшно, - что заставишь избавиться от них, что ты их не захочешь, - внутри все натянулось, словно струна, готовясь в любой момент лопнуть.

- Боже, Том, иногда мне кажется, что ты такой же маленький дурак, каким был семь лет назад, - он неожиданно тихо, снова рассмеялся в самые губы. - Как я мог их не хотеть, если они наши? Я их любил еще до того, как они появились даже в виде проекта в твоей дурной голове, - неожиданно резко и серьезно выдохнул он, принося с собой такое огромное облегчение, что от его переизбытка хотелось орать. Я прекрасно знал, когда Билл говорит правду, а когда издевается. Сейчас он был серьезен как никогда. Сил хватило только на слабую улыбку и выдохнутое на грани слышимости:

- Спасибо.

- А за что спасибо? - удивленно вскинул бровь мой самый любимый в мире муж. - Это тебе спасибо за то, что ты… - наконец-то случилось то, что будоражило мне кровь: его губы мягко коснулись моих, заставив меня всего задрожать от удовольствия и странного предвкушения, заставив совсем позабыть о противной ноющей боли, и отвратительной слабости по всему телу, - семь лет назад появился в моей жизни и поставил ее с ног на голову; за то, что ты постоянно не слушаешься меня и нарушаешь все правила; за то, что ты подарил мне четыре самых драгоценных подарка в моей жизни; за то, что я тебя люблю, так сильно люблю, что мне даже представить страшно, что будет, если с тобой что-то случится, мое самое обожаемое в мире недоразумение. Я сделаю все, слышишь, все, чтобы у тебя всегда все было хорошо, чтобы ты всегда был счастлив… - шептал он в перерывах между поцелуями, которые напоминали касания легкого теплого летнего ветерка, до невозможности нежного и ласкового.

Уголки глаз, переносица, виски, скула, кончик носа, щеки, подбородок…

Словно изводя меня все сильнее и сильнее, его губы порхали по подбородку и уголкам рта, наконец-то добравшись до того, что жаждало их сильнее всего – до моих губ, награждая их сначала робким нежным касанием, а затем становясь все напористей и страстней. А я чувствовал, как внутри все тает от огромного безграничного счастья, но Билл не был бы Биллом, если бы не отстранился с ехидной усмешкой в самый сладкий момент и не добавил:

- Только не надейся, мое блохастое недоразумение, что тебя хоть что-то спасет от наказания. Вот поправишься… - глаза Билла многообещающе сузились, и он хищно улыбнулся, заставляя меня замереть. Уж кто-то, а я прекрасно знал, на что он способен, с его-то тонко извращенной фантазией.

Но сейчас это меня почему-то совершенно не пугало, даже то, что он назвал меня «блохастым недоразумением» осталось фоном, намного важнее было то, что он вновь наклонился ко мне, настолько близко, что наши дыхания переплетались, и через пару мгновений томительного ожидания, которые всегда кажутся вечностью, запечатал мне рот поцелуем. Тягучим, глубоким, сладким, как патока, совершенно лишающим разума и заставляющий жалеть лишь об одном: что на больше, чем поцелуи, я сейчас не способен.

25 декабря

POV Bill

- Ваши заказы прибыли! - громко и недовольно возвещаю, заходя в палату Тома, которая в это рождественское утро превратилась в дурковатый филиал нашего дома. Настолько дурковатый, что я вцепился в малейшую возможность сбежать из него, пусть даже для этого мне пришлось брать на себя роль прислуги.

Когда я сегодня рано утром заехал на час домой, чтобы принять душ, переодеться и поцеловать в макушку дочь, которая первый раз в жизни встречала Рождество без нас с Томом, (что поделать, я просто не мог оставить его и малышей одних, хоть они и проспали спокойно всю ночь: мальчики просыпались только для кормления, а Том после наших полуночных разговоров не просыпался и вовсе, но я, не по наслышке знакомый с внезапными осложнениями в течение первых суток после родов у роженика и зная «везучесть» своего дорогого супруга, не рисковал уезжать из больницы), я планировал задержаться дома не больше чем на полчаса, но неугомонное и к моему большому сожалению уже не спящее семейство Ливрингов проявило небывалую настойчивость, заставив меня забрать все подарки, высящиеся горками под елкой, в клинику, чтобы там открыть их всем вместе, с Томом. Как они уговорили девочек на то, чтобы они попросили Санту принести подарки в клинику - осталось для меня загадкой, но... зная настырность и твердолобость этих двоих, такой ход дел можно было ожидать. Вот и пришлось мне вместо вожделенного душа, таскать бесчисленные коробки в машину, заставив не только весь багажник, но и половину салона. Рождественский экспресс, ей-богу. Осталось только оленей на капот, и меня в костюм – и современный вариант Санты готов, если у Санты, конечно, хватит денег на последнюю модель БМВ. Отговорить же Листингов от утреннего приезда в клинику оказалось непосильной задачей, за которую я даже не стал браться. Зачем тратить силы и нервы на заведомо бесполезное дело?
С порога я цепким взглядом окинул помещение, оценивая обстановку. До невозможности довольная Франци с малолетними тетушками, по уши зарывшись в остатки оберточной бумаги, разворачивала последние подарки под маленькой елочкой, украшенной синими и золотистым шарами, и бантами, не сильно претящими моему эстетизму, и установленной в самом углу по рождественски украшенной палаты класса люкс, чтобы заставить мое самое любимое в мире недоразумение радостно улыбаться,; в противоположном от елки углу высился огромный букет белых лилий, хрупких и прекрасных, как мой самый любимый в мире мальчик. Девочки настолько были увлечены процессом, изредка прерываясь на хихиканье и восторженные вздохи, что мое появление прошло для них незамеченным. Я уверен, что они и моего ухода не заметили. Куда им там до какого-то Вильгельма Каулитца, когда Санта положил под елку трех кукол, о которых сейчас, благодаря гениям рекламы, мечтали все девчонки в мире.

Сам виновник того, что торжество было вынуждено переехать из нашего уютного дома в не менее уютный для меня центр, но все же непредназначенный для проведения праздников, полусидел-полулежал на кровати с подложенными под спину подушками. Маленький упрямец, ведь все же еще болит, но нет, видите ли, друзья, наглости и неопрятности которых нет предела, – это святое. Тем более, что мы сочельник встретили все по раздельности, поэтому непременно их, и их микробов необходимо пустить в палату, вместе с кучей не очень полезной и не очень, судя по кулинарным способностям Лекс, съедобной еды. Впрочем, я сомневаюсь, что мой запрет что-нибудь да изменил бы. Хорошо, что Ливринг заколол свои волосы в хвост и надел чистые носки, иначе тут было бы не продохнуть.

- И чего ты застыл на пороге, как не родной? - хохотнул восседающий на полу в позе Будды и обнимающий жену Георг. - Проходи, дорогой, гостем будешь.

- Я тебе не родной и не дорогой, - фыркаю и захожу в палату, от греха подальше закрывая дверь, а то какую-нибудь особо впечатлительную медсестру хватит Кондратий от такого зрелища, и ехидно добавляю: - И я благодарю бога каждый день за то, что это так.

- Каулитц, ты можешь хотя бы в праздник не говорить гадости? - зевнула разомлевшая в объятиях мужа Лекс.

- Ваш кофе: латте, с молоком без лактозы и кучей сахара, хотя последнее тебе явно лишнее, очень лишнее, - с ехидной ухмылкой кланяюсь и вручаю высокий картонный стакан Лекс.

- Вот умеешь ты одновременно и приятно сделать, и гадостно, и в этом весь ты, Каулитц, - хмыкнула она, забирая стакан из моих рук.

- Черный капучино без сахара, - разворачиваюсь к Георгу.

- А почему без сахара? - нет, коп всегда так забавно тупит, что я просто не могу отказать в себе в удовольствии поиздеваться над ним.

- Потому что я э-ко-ном-лю на тебе, Листинг, - медленно, по слогам проговариваю в его вытягивающееся лицо и, не выдержав, начинаю смеяться. - Я пошутил, с сахаром, расслабься, - под возмущенное фырканье награждаю недовольного Тома тяжелым взглядом.

- Шутки у тебя… - буркнул Георг, отпивая кофе.

- Понять их дано только избранным, - хмыкаю и, высоко задрав нос, иду к кровати Тома и устраиваюсь рядом с ним.

- И как ты только уживаешься с ним, Том? - улыбнулась Лекс.

- А я не уживаюсь, я вообще с ним разведусь, - буркнул недовольным голосом мальчишка, с которым мы утром поругались: во-первых, из-за присутствия всего этого народа в палате, а во-вторых, из-за этой отвратительно безответственной старухи, которую он пытался защищать.
Еще чего, проступки должны быть наказуемы, но Том напрочь отказывался это понимать.

-Цыц! - шикаю на надувшегося мальчишку, который пытался отодвинуться так, чтобы наши тела не соприкасались, но размер больничной кровати этого не позволял.

- Я… - возмущенно распахнул он глаза.

- Папочка! - крик Франци заставил нас всех подскочить, а Листинг так вообще умудрился пролить кофе на идеально чистое, бежевое ковровое покрытие. Пусть радуется, что это случилось в клинике, потому что ее имущество меня не так волнует, а вот если бы это произошло у нас дома…

- Смотри, какая красота! - сияя, она подлетела к нам, демонстрируя крошечную подвеску на изящной тонкой золотой цепочке, который мы выбирали для нее вместе с Томом.

- Мм, какой Санта молодец, - я улыбнулся, пользуясь моментом и обнимая свободной рукой Тома.

- Красивый, - возмущенно выдохнул Том, но руку сбрасывать не стал.

- Да, я теперь буду такая гламурная-прегламурная, - почти промурлыкала дочка, явно копируя кого-то (ох уж это дурное влияние телевидения), - совсем как ты, папочка, - улыбнувшись мне под сдавленный кашель-смех Ливрингов и что-то напевая себе под нос, она вернулась к притихшим сестрам Тома, чтобы сорвать упаковочную бумагу со следующего подарка. И зачем, спрашивается, мы тратили столько времени на их упаковку, если все равно ее порвут и выбросят? Загадка века.

- Гламурный-прегламурный, - покатываясь со смеху, пропела Лекс. - Каулитц, а где же твоя корона из страз? - фыркнула девушка.

- И розовый педикюр за сто баксов? - добавил масла в огонь Георг, заставляя внутри меня все закипеть.

- Если ты сейчас не замолчишь, - тихонько шиплю, - то я вылью тебе, - киваю на стакан в руке, - горячий шоколад за шиворот.

- Эй! - возмутился мне прямо в ухо Том, - это мой шоколад.

- Твой? - наигранно вскидываю бровь и поворачиваюсь к нему. Макаю палец в густой слой сливок сверху и, зачерпнув побольше, подло хихикая, вытираю палец о нос мальчишки.

- Ах ты! - даже подпрыгнул на месте от возмущения Том.

- Я, - утвердительно киваю и не выдерживаю зрелища перемазанной сливками мордашки. Отставив стакан на тумбочку, и совершенно позабыв о том, что мы не одни, наклоняюсь и слизываю противную сладкую массу с самого вкусного мире носика. Не в силах остановиться, пробегаю губами по щеке и соблазнительно открытой шее, тоже самой вкусной в мире, намного вкуснее, чем эта дурацкая жирная белесая масса.

- Что ты делаешь? - жмурясь от удовольствия, хрипло прошептал Том, когда я закусил нежную кожу на шее.

- Подлизываюсь, не чувствуешь? - хмыкаю и собираюсь зализать в знак извинения чуть покрасневшее место укуса, но двойной возмущенный кашель возвратил меня в реальность.

- Каулитцы, вы совсем? - возмущенно смотрели на нас, восседающие на полу в обнимку Ливринги. - У вас тут дети вообще-то, да и мы не подписывались на бесплатный просмотр гей-порно.

- Между прочим, Листинг, это ты забыл, что тут дети, - шиплю, резко разворачиваясь к нему.
- Дядя Георг, дядя Георг, - не могла удержаться, чтобы не влезть в разговор Франци, - они мне такое гей-пор-но, - малышка тщательно по слогам выговорила подцепленное от уже потенциально зарезанного скальпелем Листинга словечко, - каждый день показывают. У них же просто любовь, - тоном ментора объясняла девочка недоуменно хлопающему глазами Листингу.

- А еще, - встряла в разговор Энни, - я летом видела, когда Том доставал игрушку из-под кровати, а Билл его укусил за попу…

- А нам сказал, - не смогла умолчать Мэри, - что так делать нельзя, пока нам не исполнится 21, - надо же, запомнили нотации! Но я же тогда не знал, что девочкам в самый интересный момент приспичит ворваться в комнату. Они, по моим предположениям, должны были находиться внизу, а попа Тома, высовывающаяся из-под кровати в обтягивающих домашних брюках, выглядела намного аппетитнее, чем мои любимые творожные круассаны. Только вот поведение маленьких Шрейнеров спрогнозировать еще сложнее, чем поведение взрослых носителей этих дурных генов.

- А когда я, - затараторила Франци под сдавленные смешки Листингов, - в садике облизала Джеку нос, то меня наказали, потому что я маленькая, а в любовь можно играть только взрослым!

- Все правильно, солнышко мое, - улыбнулся я, еще крепче прижимая к себе вспыхнувшего до корней волос и даже забывшего от смущения как дышать Тома, стараясь удержаться, чтобы не заехать ржущему Листингу ногой в лоб, с размаху. - Только вот гей-порно – очень плохое слово, его нельзя говорить, если ты не хочешь, чтобы твои подарки превратились в угольки, - я старался говорить как можно серьезнее, с удовольствием наблюдая, как дочь тут же становится серьезной:

- Хорошо, пап, - она кивнула и, развернувшись к Ливрингу, выдала: - И ты, дядя Георг, не говори. Ты же не хочешь, чтобы твои подарки превратились в угольки?

- Нет, больше не буду, - клятвенно пообещал проникнувшийся моментом Георг. Пока Лекс, тихонько всхлипывая, смеялась, уткнувшись ему в грудь, я сам едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, но надо было выдержать серьезность момента.

- Милые, вы не хотите сока? - я улыбнулся, обнимая смущенного и совершенно несопротивляющегося Тома.

- Хотим! - громовым хором выкрикнули девочки.

- Лекс, ты не проводишь девочек? - я многозначительно посмотрел на подругу.

- Пап, - недовольно протянула Франци, - я сама могу…

- Билл, твоя дочь в центре ориентируется лучше... -начала Лекс, но ее прервал тычок Георга в бок. Удивительно, но в этот раз до копа дошло намного быстрее, чем до его жены, хотя обычно он не отличался скоростью мыслительных процессов.

- Мы их проводим. Идемте, девочки, а потом зайдем еще раз посмотреть на близнецов. Лекс, ты еще хотела позвонить маме, чтобы узнать, как там Даниэль.

Которого непутевые родители сбагрили бабушке с дедушкой, прикрываясь необходимостью навестить друга в больнице, – ехидно добавляю про себя.

С кряхтеньем и щелканьем в суставах, которое является первым признаком целого списка не самых страшных, но очень неприятных костных болезней, Георг поднялся, потом помог встать Лекс, тоже кряхтящей, словно ей не 30, а все 50. А я им говорил, что следует хотя бы иногда заниматься спортом.

Когда наконец вся эта толпа покинула помещение, под радостные писки Франци, что она увидит наконец-то выплюнутых папой братиков, я облегченно вздохнул. Больше всего на свете мне сейчас хотелось побыть с Томом и детьми наедине, но, по закону Ливрингов, никто не давал мне это сделать целое утро. Как и не давал…

- У меня есть для тебя подарок, - с улыбкой я развернулся, - хоть ты и заслужил в этом году уголек, - я щелкнул возмущенного Тома по носу.

- Ах ты! - попытался кинуться он на меня, но я только посильнее сжал его в объятиях, блокируя шустрые и порой болезненно дерущиеся руки.

- Да я, я, - вздыхаю и чмокаю его в губы. - Мы будем драться, или все-таки посмотришь подарок?

- Ну, куда еще… - Том с улыбкой посмотрел на еще один платиновый ободок на своем безымянном пальце. Лишнее кольцо никогда не помешает – для верности, что никто не украдет у меня моего сладкого супруга.

- Туда, - шепчу на ухо и, быстро сорвавшись с места, достаю из под разгромленной девчонками кучи под елкой, тяжелый сверток, похожий по форме и весу на книгу, в не очень режущей глаз упаковке, на которой сам выводил ручкой имя Тома. – Держи, - я с ехидной улыбкой протянул ему его: - С Рождеством, герр Каулитц.
Супруг недоверчиво посмотрел на меня, потом на протянутый подарок и осторожно его взял. Я жадно наблюдал, как изящные пальцы разрывают плотную упаковочную бумагу, как недоуменно поднимаются брови, когда он видит под ней фотоальбом в обложке из светлой, еще ароматной, кожи и чуть приоткрывается рот, когда он открывает его, и видит фото на первой странице. Как постепенно краснеют щеки и выражение лица сменяется на возмущенное, а с каждой просмотренной фотографией становится все возмущенней и возмущенней.

- Ты… - тяжело дышащий мальчишка поднял на меня глаза. - Ты…

- Да, милый? – ухмыляюсь, жадно наблюдая за его реакцией.

- Я тебя… - альбом выскользнул из ослабевших пальцев.

- Что ты меня? - рывком придвигаюсь в плотную к нему. - Тебе же так понравились эти фотографии шесть лет назад, - ухмыляюсь, вспоминая один из сладких моментов в моей жизни: застигнутый врасплох возбужденный, тяжело дышащий мальчишка за моим компьютером, с лихорадочно горящими глазами жадно рассматривающий фотографии с моей самой откровенный в жизни фотосессии.

- Ты издеваешься? - выдохнул он мне в губы, впиваясь в них поцелуем, заставляя забыть совершенно обо всем.

О том, что скоро вернутся Ливринги и дети, о нашей утренней ссоре; о том, как сильно мне хочется укусить это блохастое недоразумение за попу, в отместку за все его художества; о том, что мы так и не решили, кто будет называть детей, и как, и что надо купить вторую кроватку в детскую; о том, что утром звонили мои родители и сестра, и впервые за много лет просили прощения, и поздравляли с Рождеством, просто так, потому что соскучились; о том, что анализы на беременность у Лекс положительные, а значит, бедного Ливринга ждут еще девять месяцев беременных мучений; о том, что братья Тома разбили окно в корпусе общежития колледжа, и мне придется платить очередную компенсацию за дурные шрейнеровские гены. Обо всем на свете, кроме наказания, которое я придумал для одного блохастого недоразумения с, местами, просто отвратительным поведением. Или, может, обойтись без него? Все-таки я не могу долго на него злиться. Просто не могу, и все. Потому, что я его до невозможности люблю. А он меня. Я точно знаю, ведь я же Вильгельм Каулитц, который никогда и ни в чем не ошибается.

THE END
5.12.2011 - 16.01.2012, Омск.

Предыдущая часть