[показать]Название: С Рождеством, герр Каулитц!
Автор: Бельчонок Шуша
Беты: Smile of Cheshire, ~Cinnamon pie~
Персонажи: Билл/Том
Рейтинг: R
Жанр: Slash
Категория: romance, humor, ER, MPREG, Sequel
Приквел: Пациент № 1
Размер: Миди
Статус: в процессе
Предупреждения: однополые отношение, розовые сопли, жуткая неоригинальность идеи и полное отсутствие чувства юмора у аФФтара – все как всегда. Ага.
Размещение: только с разрешения автора
От автора: небольшой новогоднее-рождественский подарок для всех тех, кто любит нашего герра Каулитца и Блохастика. Рассказ будет выкладываться небольшими неравноценными (!!!) кусочками, каждый день. Приятного всем прочтения)) И не забывайте, что данный текст несет только РАЗВЛЕКАТЕЛЬНУЮ функцию и глубоких смыслов в нем искать не стоит.
Краткое содержание: а что ты хочешь получить от Санты на Рождество?
Посвящение: всем, кто ждал :)

POV Bill

Загрузив последние тарелки в посудомоечную машину, я залил туда тройную дозу моющего средства, чтобы тарелки получше отмылись, и только затем снял перчатки, и выкинул их. Мало ли каких микробов можно нахвататься с чужих тарелок. И почему именно я должен сегодня исполнять роль посудомойки? Конечно, за эту роль с радостью схватился Том, но он выглядел таким уставшим, что я просто не мог ему позволить что-то делать. Вот и пришлось разбираться с объедками самому. А сколько раз я говорил, что горничную не стоит увольнять? Очень аккуратная и чистоплотная девушка. И мне не надо возиться со всякой гадостью.

Поморщившись, наливаю на руки побольше антибактериального геля, ударившего в нос резким запахом спирта, и протираю руки, стараясь не вслушиваться в кошмарные песнопения, доносившиеся из гостиной.

Следует ли уточнять, что я не вижу никакой эстетической ценности в рождественских гимнах, а уж вкупе с подпевкой не имеющих слуха Листингов и сестер Тома… Я вернул гель на место и со вздохом двинулся в сторону гостиной, чтобы принять участие в вакханалии, призванной разрушить, то есть нарядить, наше идеальное жилище.

Громкие навязчивые звуки и нестройный хор голосов, выводивший самые отвратительные в мире слова, откровенно пугали, настолько сильно, что я не сразу решился зайти в нашу когда-то идеальную гостиную, а замер на пороге, оценивая масштаб разрушений.

Коп, орущий песни громче всех и раскрасневшийся от выпитых за ужином трех бокалов красного вина (верный признак будущего алкоголизма), развешивал на нашем камине свои рождественские носки, надеюсь, они воняют не так сильно, как его обычные носки, иначе все мы скончаемся от удушья уже к завтрашнему ужину. Горланящая в тон мужу Лекс вешала на огромную ель, которой семейство Ливрингов едва не разнесло нашу уютную гостиную, те самые отвратительные шары, что купили Франци с Томом. Одновременно с этим она пыталась танцевать, покачивая павшими жертвой целлюлита бедрами, и неэстетично обвисшим, и так и не подтянутым после рода животом (у Тома такого не было, а если бы и было, то я бы с него не слез, и не выпускал из тренажерного зала, пока все не встало бы на свои места, но, похоже, копу было плевать, что трахать, главное, не собственную руку и резиновую куклу, а остальное и так сойдет). Под ногами у Лекс, подавая шары, вертелись сестры Тома, и я в очередной раз порадовался, что близнецы не приехали, потому что такое количество Шрейнеров, по большей части не очень воспитанных и совсем не нравящихся мне, мои нервы просто не выдержали бы. Удовлетворенно отметив, что Франци и Тома в гостиной нет, я с изрядным чувством облегчения вернулся на кухню, подхватил огромную тарелку с маленькими круглыми конфетами в ярких разноцветных фантиках и пошел наверх, прекрасно зная, где найду свою драгоценную семью.

Так и есть! Улыбающийся Том, усевшийся прямо на полу, благо, что в детской он застелен толстым пушистым ковровым покрытием, чтобы Франци могла спокойно играть на полу, помогал дочери собирать пазл, который мы пытали каждый вечер всей семьей уже в течение двух недель, а наша маленькая принцесса вертелась вокруг него и мешала.

- Папочка пришел! - ее звонкий крик оповестил меня о том, что меня наконец-то заметили; дочка подлетела ко мне, и мне с ловкостью циркового акробата пришлось перекидывать миску в одну руку, чтобы второй успеть подхватить ее до того, как она сшибет меня с ног.

- А мы уже думали, что ты погиб в неравном бою с посудомоечной машиной, - хихикнул Том, осторожно поднимаясь с пола. - Ну что, наряжаем? - он кивнул на маленькую пушистую елочку, притаившуюся в углу детской.

- Да-а-а! Я сейчас ленточки достану, - бросилась к своему миниатюрному туалетному столику Франци, а мы с Томом только понимающе переглянулись и улыбнулись.

Это была его замечательная идея ставить отдельно в детской маленькую елочку и украшать ее не обычными игрушками, а сладкими. На все мои доводы об опасности подобного мероприятия в виде кариеса, аллергии и прочего, он только фыркнул, сказав, что у Франци мое чувство ответственности и меры, зарубив все мои аргументы на корню.

И теперь мы каждый год вместе покупали огромное количество конфет и тонких ярких ленточек, чтобы украсить лесную красавицу вместе, втроем.

Поскольку я прекрасно видел, с каким мучением дается Тому каждое движение ближе к вечеру, то на него в этот раз возложили торжественную роль сказителя, усадив в глубокое мягкое кресло и вручив книжку с рождественскими легендами, а мы с Франци носились с конфетами вокруг елки под самый приятный в мире аккомпанемент. Том просто замечательно читал. Когда последняя ленточка с последней конфетой была аккуратным бантиком завязана на колючей ветке, я отправил Франци вниз, посмотреть, что с нашей гостиной сотворили Ливринги, а сам присел перед разомлевшим Томом:

- Не засыпай, у нас еще полсотни подарков, - я хмыкнул и забрал из ослабевших пальцев закрытую книгу с яркой обложкой.

- Я помню, - он приоткрыл глаза и облизнул измазанные шоколадом губы. И когда только успел, сладкоежка маленький! Сколько ни запрещай ему и ни следи за ним, а он все равно умудряется добраться до чего-нибудь очень калорийного и очень вредного. А ведь он обещал, причем не один раз, что будет соблюдать диету и беречь себя. Сам же прекрасно понимал, чем все это может закончиться.

Том облизнулся еще раз, выбивая остатки мыслей из моей головы и остатки дыхания из груди. Ну вот как можно ТАК хотеть человека и ТАК любить? Хотя... это все полная генетическая совместимость, черт бы ее побрал. Природа все предопределила сама.

А податливые, подавшиеся навстречу моим губы и правда до безумия сладкие, и пахнут кокосовой стружкой… и если сейчас за моей спиной хоть кто-то посмеет кашлянуть, то я самолично вырежу ему трахеею и бронхи!

***

Неужели последний? Я с недоверием взял последнюю коробку, опасаясь очередного подвоха от этого гадостного праздника, но, слава богам, она была действительно последней! Я даже на часы специально поднял взгляд, чтобы увековечить в своей памяти этот исторический момент, и присвистнул: половина четвертого утра, вот это мы засиделись! И зачем? Я понимаю, срочная операция или сложные роды, но бантики, опасно блестящая для зрения бумага и коробки? И мы убили на них почти три часа драгоценного времени! Недаром Том последний подарок заворачивает сорок минут, это действо больше напоминает полусон. И кто придумал дарить на Рождество СТОЛЬКО подарков, да еще все упакованные, да еще собственноручно?

- Я все! - раздался сбоку сонный, но такой счастливый голос моего супруга, и Том, торжественно улыбаясь, возложил на кучу уже обернутых подарков маленький красно-изумрудный сверток.

- Иди в душ, а я пока тут закончу, - я отложил коробку с пазлом на 5 тысяч кусочков и помог своему супругу встать.

- Точно сам закончишь? - зевнул Том, не спеша высвобождаться из моих рук и, наоборот, стараясь выгнуться так, чтобы мои ладони лежали у него на пояснице. Наш сын уже очень большой мальчик и очень тяжелый – невероятная нагрузка на позвоночник. Я начал мягко массировать напряженные до предела мышцы поясницы. Том только шумно выдохнул, прогибаясь так, чтобы мне было удобнее, и аккуратно устроил голову у меня на плече.

- Эй, не спи! - хмыкнув, я ущипнул его за значительно увеличившуюся во время беременности попу, за что тут же получил в ответ возмущенное фырканье и тычок в бок:

- Ты что творишь? - на меня смотрели уже совсем не сонные, а полные возмущения глаза. Том не любит, когда я так делаю, очень не любит. Но я просто не могу остановиться, потому что пятая точка одного вредного блохастика уже много лет является моим персональным фетишем независимо от своего размера, степени обнаженности, загорелости и прочих факторов.

- Иди в душ и не злись так сильно, тебе вредно, - улыбнувшись, я подтолкнул его в сторону ванной.

Том постарался презрительно фыркнуть, но у него никогда это хорошо не получалось. Он задрал повыше подбородок и молча, горделиво переваливаясь с ноги на ногу, прошествовал в ванную. Я с легкой улыбкой наблюдал за ним, пока он не скрылся за дверями. Щелкнула защелка, значит, обиделся или делает вид, что обиделся. Ну ничего, у нас есть свои грязные методы вымаливания прощения, очень грязные и очень действенные. Хмыкнув, я даже с неким подобием энтузиазма вернулся к последней коробке. Нет, от такого ужасного сочетания ярких цветов в таких объемах точно можно испортить зрение! Значит, на Рождестве наживаются не только производители всей этой рождественской дряни, но и офтальмологи.

Удивительно, но последний подарок завернулся намного быстрее, чем остальные. Затем понадобилось совершить целых четыре захода, чтобы унести и спрятать всю эту кучу в самый дальний угол нашей с Томом гардеробной, чтобы одна очень проницательная маленькая леди не нашла свои подарки раньше времени.

Наконец-то я с искренним наслаждением избавился от этих коробок, со вздохом погасил свет в гардеробной и пошел вниз на кухню, наслаждаясь не только отсутствием людей на моем пути, но и воцарившейся в доме тишиной. Мишура, которой, кажется, не знающие меры Листинги обмотали весь наш дом, даже в темноте умудрялась находить источник света и поблескивать.

Зажженный на кухне щелчком выключателя яркий свет на пару мгновений ослепил, заставляя щуриться. Все-таки наличие посторонней женщины в доме не всегда имеет фатальные последствия, а иногда очень даже приятные, например, в виде относительно нормально убранной кухни, после вечернего чаепития. Взяв с полки два стакана, один с косоглазой мультяшной феей, которую Франци находила невероятно привлекательной, а я, в свою очередь, находил создателя сего мультипликационного персонажа не совсем психически здоровым, и второй, испещренный японскими иероглифами, который Тому подарили иностранные коллеги, правда значения этих иероглифов мы от них так и не добились (и решили не узнавать для собственного душевного спокойствия) я налил в них холодной воды из диспенсера. Ежедневный ритуал. Том всегда читает Франци сказку на ночь, пока она не засыпает под его убаюкивающий голос, осторожно встает с кровати, закладывает страницу в старой потрепанной книге со сказками и кладет ее на тумбочку, чуть приглушает свет ночника, и осторожно выходит, плотно закрывая за собой дверь, чтобы ничто не нарушило такую важную для ребенка первую фазу медленного сна. Затем, спустя пару часов, когда мы сами собираемся ложиться спать, пока Том в душе, мне надо спуститься вниз, налить два стакана воды и один занести дочери, оставив на тумбочке. Немного полюбоваться на ее умиротворенное после столь насыщенного дня личико и разметавшиеся по подушке длинные мягкие светло-русые локоны, как у Тома, подоткнуть сбившееся одеяло, поцеловать что-то недовольно пробормотавшую дочь в лобик нормальной температуры, выключить ненужный ночник и осторожно выйти, оставляя дверь чуть приоткрытой, чтобы в комнату проникал свет из коридора и мы могли услышать, если Франци вдруг нас позовет.

Я до сих пор не мог понять, почему эта такая простая и по сути своей нудная процедура доставляет мне такое удовольствие, так и сейчас, выполнив до автоматизма заученные действия, я почувствовал странное удовлетворение.

В комнате меня ждал уже выбравшийся из душа Том, полулежавший на кровати, одетый в одни пижамные штаны и читавший утреннюю газету, до которой сегодня (то есть вчера) утром мы так и не добрались.

- Что интересного пишут? - опустив стакан с водой на прикроватный столик с его стороны, я аккуратно присел рядом.

- Ничего, - Том со вздохом отложил газету и потер сонные глаза. - Ты в душ?

- Да, - киваю - но сначала… - многозначительно улыбнувшись, я навис над ним и, не выдержав, поцеловал в соблазнительно приоткрытые мятно пахнущие зубной пастой губы.

Любой, даже наш самый невинный поцелуй, вызывал такую неконтролируемую бурю эмоций в моем организме, что разум не мог совладать, вот и сейчас я просто не мог остановиться, не мог оторваться от этих губ, шеи, груди, живота, заставляя глаза Тома темнеть, а дыхание тяжелеть. Диагноз у этих симптомов мог быть только один, и его не скрывало белье и тонкие пижамные штаны. Стоило срочно заняться диагностикой и лечением, что и стало моими планами на ближайшие полчаса, а пациент с удовольствием подписал глубоким поцелуем согласие на участие в данных процедурах.

Но какой-то настойчивый звук на грани слуха не давал мне никак сосредоточиться.

- Билл, - хрипло выдохнул Том, когда я прикусил нежную кожицу внизу живота.

Не обратив внимания на его полустон-полузов, я продолжил свое врачебное дело, спускаясь все ниже и ниже, одновременно пытаясь избавить Тома от жалких трудов современной текстильной промышленности.

- Билл, - настойчивее позвал он меня, заставляя поднять взгляд на его раскрасневшееся лицо, - телефон! - странно посмотрел на меня он, а я попытался собрать плавающие мысли в кучу, соображая, какое отношение к сексу может иметь вышеозначенное средство связи.

- Мой телефон звонит, - неожиданно ловко вывернувшись из-под меня, Том, пока я не успел его перехватить, быстро схватил противно верещащий выкидыш прогресса, щелкнул кнопкой приема вызова и приложил разоравшуюся неприятным голосом трубку к уху.

Я тяжелым взглядом наблюдал за тем, как меняется выражение его лица по мере продолжения разговора, прекрасно понимая, что может означать подобный звонок. За все три минуты разговора Том сказал лишь три слова:

- Да, - в начале и: - Хорошо, еду, - в конце.

Отключившись, он посмотрел на меня.

- Ты никуда не едешь, - говорю прежде, чем он успел открыть рот.

- Но… - начал Том.

- Ты никуда не едешь! Тебе ясно? - я уселся на кровати, пытаясь унять мгновенно вскипевшее внутри меня раздражение, которое копилось весь день.

- Еду! - неожиданно резко ответил он, явно намериваясь вставать.

- Нет, - я попытался поймать его за руку.

- Это экстренный вызов, - его запястье ловко вывернулось из моих пальцев, и он, еще тяжело дышащий, неловко встал. - У моего пациента начались схватки, я думаю, ты понимаешь, что это значит? - Том развернулся и уставился на меня. Ну уж нет. Шарики шариками и конфеты конфетами…

- Не значит ли это случайно, что ты на тридцать восьмой неделе беременности зимой в четвертом часу утра собираешься ехать из загорода в клинику, чтобы принять роды, когда там есть дежурная команда, которая прекрасно справится без тебя? - скрещиваю на груди руки и вздергиваю бровь.

- Именно так я и собираюсь сделать! - огрызнулся блохастый упрямец и, не выдержав моего взгляда, отвернулся и, нелепо переваливаясь, отправился за одеждой.

- Я тебе запрещаю, - еле выдавливаю из бурлящей внутри злости шипение. Собирается сделать он. Да кто ему позволит?!

- Кто ты такой, чтобы мне что-то запрещать?

Опа, маленькие детки решили показать зубки, вон как руки на груди крестом сложили и глазки как зло щурят. Неужели до сих пор думает, что сможет противостоять мне? Особенно, если я не поддаюсь, как это делаю обычно ради душевного спокойствия всех присутствующих, а действительно против.

- Дай подумать… - делаю вид, что задумался, и рывком встаю, отмечая, с все разгорающимся внутренним неудовольствием, как дернулся мальчишка. - Может, я тебе муж? Случайно так? - говорю почти еле слышно, чувствуя, как от злости начинают раздуваться ноздри. - А может, еще отец твоей дочери и сына, которого ты еще носишь под сердцем и, судя по всему, собираешься убить? - вкрадчиво выдыхаю, подходя к нему все ближе и ближе.

- Вот именно, что муж, а не хозяин! - взорвался мальчишка, повышая голос, - а ты ведешь себя так…

- Как? - иронично вскидываю бровь, перебивая его.

- Как последняя сволочь. Хотя в общем как всегда! - он с вызовом посмотрел на меня, комкая в руках взятую со стула сложенную аккуратной стопкой одежду.

- Значит, как сволочь? - цежу сквозь зубы, надвигаясь на него.

- Именно так, - Том поджал губы и посмотрел исподлобья, - эгоистичная сволочь. Тебя не интересует ничего, кроме собственных желаний!

- Кроме собственных желаний?! Да я весь день только и делаю, что потакаю твоим откровенно идиотским бабским прихотям... - начал я, намериваясь высказать ему все, что накипело во мне за день. - Я последние шесть лет только этим и занимаюсь! Ты думаешь, что сейчас я из своего эгоистичного удовольствия не хочу тебя отпускать?! Да я просто не хочу, чтобы наш ребенок родился в машине зимой, посреди поля раньше срока!

- Бабским? - изумленно вскинул брови Том, проигнорировав всю остальную часть фразы. - Тебе напомнить, кто сделал из меня бабу семь лет назад?

- Тебе напомнить, кто сам, повторно, сделал из себя бабу девять месяцев назад? - я передразнил его, с мстительным удовольствием наблюдая, как в карих глазах напротив, начинают плескаться страх и боль. Я прекрасно знал, чего толстопопый блохастик боится больше всего на самом деле. - И тебя никто не заставлял, - добавляю еще тише, с наслаждения видя, как схлынула краска с его лица.

- Я прекрасно знаю, что меня никто не заставлял, только вот я жалею, что мне не повезло с донором…

- Ах, с донором не повезло? - я со вкусом расхохотался. - Мне кажется, что этому ребенку не повезло со своей биологической мамой, которая делает все, чтобы его угробить, а если не угробить, то точно наградить какой-нибудь патологией, хотя… - я сделал вид, что задумался. - У него уже такой букет патологий, судя по твоему поведению, что я сомневаюсь, что он вообще выживет. Ведь для тебя все важнее него: собственные желания, капризы, упрямство. Так что это ты у нас, милый, эгоист. И если в том, что Франци родилась с небольшой патологией, твоей вины нет, то сейчас во всем будешь виноват ты и только ты! - я с искренним удовольствием шипел все это ему в лицо.

- Ты меня достал! У этого ребенка все будет нормально, просто ты его не хочешь! - развернувшись, Том выскочил из спальни, ощутимо хлопнув дверью.

Истеричка чертова! Почему вместо моего мальчика я получил за какие-то никому не понятные провинности бабу с членом?!

Я слышал, как он спускается вниз, как вызывает приглушенным голосом такси по телефону и старается как можно тише ходить, собираясь.

Кипевшее внутри раздражение никуда не делось, поэтому я бесшумно спустился вниз, когда он уже завязывал поверх куртки шарф.

- Если ты сейчас уйдешь, - начал я, остановившись у подножия лестницы и скрестив руки на груди.

- То что, к батарее меня наручниками пристегнешь? - резко развернулся ко мне Том. - Я знаю, ты можешь.

- Нет, - отрицательно качаю головой, - ты сюда больше не вернешься.

- Что? - хмыкнул он.

- Ты сюда больше не вернешься, и дочь больше не увидишь. Никогда, - медленно повторяю, мстительно улыбнувшись.

- Ну и отлично, - фыркнул он, подхватывая сумку, - я лучше буду жить в притоне с бомжами, чем под одной крышей с тобой - он внимательно посмотрел мне в глаза, мстительно добавляя: - палач! - удар под дых; и стремительно понесся на выход, словно боялся, что я кинусь его перехватывать. - А Франции- моя, любой суд это докажет!

- Франциска в любом случае останется со мной, думаю, судьям эта крыша над палачом понравится намного больше, чем приют для бездомных, - я с удовольствием отметил, как его передернуло, но Том, так ничего и не сказав в ответ, вылетел за дверь, впустив в прихожую пары холодного воздуха, который ничуть не отрезвил меня.

Тварь неблагодарная! О нем заботишься, исполняешь все капризы, а он сцены закатывает! Ну ничего, мы еще посмотрим кто кого. Я ничуть не удивлюсь, если он там родит на пару со своим пациентом. Я даже буду рад. Пусть мучается, а я буду смотреть со стороны и радоваться. И если он не вернется домой утром, то я подам на развод и в суд, Агнесса поможет сделать так, чтобы право опеки над детьми присудили мне. Над обоими. А это блохастое недоразумение со своим гонором и родственниками пусть катится, куда хочет!

С этими мыслями я поднялся наверх, проверить, не разбудили ли мы Франци, и, убедившись, что дочка все так же сладко спит, отправился в горячий душ и спать, с четким намерением завтра утром расставить все точки над «и».

POV Bill

- Еще два юнита донорской крови в вены под давлением! - командую, сжимая в руках истекающую уже донорской кровью матку, которая залила алой, резко пахнущей железом и еще чем-то неуловимым, жидкостью и операционной стол, и меня. Пропитав насквозь холодной липкостью не только идеально белый халат, но и надетые под ним джинсы и рубашку. Чужая кровь, казалось, уже хлюпает в трусах и ботинках, заставляя бежать по коже отвратительные мурашки. - Синтометрин, карбопрост, мизопростол, гелофузин, кровь, плазма, фактор восемь, бакри баллон, гематологическая бригада, готовимся к удалению матки! - еще сильнее сдавливаю сочащийся кровью ненавистный орган занемевшими руками.

- Пульс сто шестьдесят два, давление ноль, - сообщает откуда-то сверху голос медсестры, заставляя поморщиться. Кто бы сомневался, что ты в очередной раз подкинешь мне такой фокус.

Фибрилляция желудочков.

Но я даже встать не могу, чтобы посмотреть в твои наглые, закрытые сейчас веками глаза. Вот вытащу тебя с того света и обязательно скажу все, что думаю.

- Набор для экстрипации матки готов, - сообщает все тот же голос откуда-то сверху, заставив меня облегченно выдохнуть. Ну наконец-то! Еще пару минут, и у меня бы просто отсохли конечности. О том, что через пару минут у кое-кого могла отсохнуть жизнь, я старался не думать.

Разрез. Апоневроз, брюшина. Огромная синяя матка.

- Зажим Роджерса! Еще один! Ножницы Мейо, пожалуйста. Сушить. Зажим! Отсос! Зажим! Шить! Тампон. Ножницы. Отсос! Сушим! - командую, все повышая и повышая голос, словно это чем-то могло помочь. - Зажим Цеппелина, полукривой. Нож, - в требовательно протянутую ладонь, дрожащую то ли от страха, который, несмотря на всю профессиональную выдержку, ледяными скобами охватывает сердце, то ли от перенапряжения, услужливой медсестрой кладется требуемый предмет.

Отделить матку. Отсос. Тампон. Зашить. Кусок мертвых тканей, еще час назад бывших средой обитания для новой жизни, с неприятно хлюпающим шлепком падает в пластиковый контейнер для натуральных отходов. Кровь начинает подсыхать, неприятной пленкой стягивая кожу, капля пота бежит от виска по щеке, невнятно раздражая и отвлекая. Кровоточить больше нечему. Только по мелочи, но это не так страшно. Можно свободно вдохнуть. Аккуратно зашить толстые сосуды. Коагулировать мелкие. Зашить апоневроз, подкожку, кожу.

Теперь точно можно свободно вдохнуть. Грязные инструменты со звяканьем падают на операционный стол. В сознание врывается шум операционной. Медсестры, переговариваясь, убирают использованные инструменты, вытирают кровь, которая кажется везде, пищат приборы.

Слишком надрывно.

- Герр Каулитц, мы его теряем, пульс нитевидный, давление не прослушивается, - резко заметалась следящая за приборами медсестра.
- Срочно реанимационную бригаду сюда, кислород пятнадцать литров в минуту, адреналин-джет, непрямой массаж сердца! - командую вмиг ставшим бестолковыми людям. Вот в этом и все отличия простых рабочих от руководителей: без указания свыше они ни на что не способны.

Массаж сердца. Странное ощущение, что все это когда-то уже было.

Силы на исходе.

- Где реанимационная бригада? - хочется орать матом, но, кажется, что мозг сейчас забыл половину слов.

- Ее не будет, - спокойный ответ едва не заставил меня подавиться сделанным вдохом.

- Как не будет? - поднимаю взгляд на какое-то слишком безжизненное лицо медсестры, подстегивая разгоревшееся внутри раздражение.

- Нечего реанимировать. Вы две минуты назад удалили больному сердце, - она с милой улыбкой кивнула на тазик, где в противном кроваво-синем ошметке мяса едва можно было узнать сердце, которому я был нужнее всех в этом мире.

Еще раз улыбнувшись, женщина утвердительно кивнула на мой недоуменный и полный отчаяния взгляд и, развернувшись, направилась на выход. Оставляя меня в заляпанной сгустками его, моей и донорской крови операционной, наедине с трупом, с уже посиневшими губами и остекленевшими карими глазами под закрытыми веками, и непонятным куском чего-то в пластиковом тазике. Чего-то, что было сердцем моего самого любимого в мире человека.

Нет-нет-нет! Я не мог этого сделать! Я же лучший!

ЧЕРТ!

- Том! - отчаянный вопль разрезал идеальную тишину операционной, а тело в зажатых руках болталось, словно тряпичная кукла с глупой улыбкой на губах. Совершенно без пульса и давления. Труп. - Нет!!!

Продолжение
Предыдущая часть