* * *
Вот мой автопортрет в четыре года.
Какая лаконичность, и свобода,
и пляшущая радость бытия!
Всего четыре палки, огуречик
и сверху – кругляшок.
И вот вам человечек.
И это я!
И это я! Я! Я!
Мне семь. Я школьница.
Ввиду серьезных лет
весьма детален мой автопортрет.
На мир взираю сверху вниз (с балкона).
В руке – портфель, на голове – корона.
На туфлях – банты, платье – в кружевах.
Обижусь на того, кто вслух не скажет: «Ах!»
Тринадцать.
Рисовать? Была охота!
Себя отрезала от группового фото.
Причин глубинных лучше не ищи:
прыщи.
Семнадцать лет.
Абстракция.
Зигзаг
зигзагом погоняет.
Только враг
способен так разъять на составные части.
Мой взгляд жесток.
Чем и горжусь.
Отчасти.
Но время к новым повернет канонам.
Совсем другие формы я ценю.
Вот мой автопортрет – в зрачке влюбленном
вся в двадцать лет я отразилась. Ню.
Тридцатник.
Рвут заботы на куски.
И все-таки – цейтноту вопреки –
удержат на холстах нетленные шедевры
всех тех, кто мной любим, но действует на нервы.
Мои собаки, дети и друзья,
и каждый – это я.
Я! Я!
И вот мне,
ну, допустим, пятьдесят.
Особых множество накоплено примет.
Чтоб их запечатлеть, пойду в Горсад
и закажу художнику портрет.
Теперь на улицах рисуют, как в Париже,
не нанося заказчикам обид.
И я себя, как в зеркале, увижу,
и пусть мне это зеркало польстит.
* * *
Нет у света ничего, кроме тьмы.
Он в ней лилией пророс – и погас.
Кто там плачет в темноте? – Это мы.
Нет у Бога никого, кроме нас.
Неподатливый такой матерьял –
отрастить не получается крыл.
Вот один хотел взлететь – и пропал.
Впрочем, кто-то говорит: воспарил.
То не лилия растет средь зимы –
просто хочется любви – прям сейчас.
Нет у света ничего, кроме тьмы.
Нет у Бога никого, кроме нас.
КАМЕННАЯ БАБА
Визжит и воет рой чужих судеб.
Я приучу к молчанию свою.
Я, каменная, на своем стою
И каменный свой покупаю хлеб.
В троллейбусе недвижно, как валун,
Я занимаю место у окна.
Я ни одной слезинки не должна
Тем, кто сопит и мается вокруг.
Терпение – спасительный мой груз.
И, если с невеликой высоты
Своей любви меня уронишь ты,
Прости, дружок, но я не разобьюсь.
Какой была я нежной – позабудь.
Мне ни к чему – себя не береди.
И руку понапрасну не клади,
Ну, не клади – на каменную грудь.
ОТ БЕЛОГО ВИНА ДО КРАСНОГО ВИНА
Не каменей, когда беру тебя за руку,
не бойся — я в тебя не так уж влюблена.
А просто мы бредем, цепляясь друг за друга,
от белого вина до красного вина.
Ты будешь вспоминать все то, что я забыла,
перед тобою свет — я в сумраке на треть,
тебе еще пылать, а я уже остыла,
но рук мне так никто и не сумел согреть.
Ты будешь усложнять,
я — становиться проще,
перед тобою дверь, передо мной — стена,
и все-таки нам дан один отрезок общий
от белого вина до красного вина.
Общаемся с тобой не то чтобы от скуки —
отдушину ища среди мирских забот.
Послушай, просто так возьми меня за руку,
а красное вино пусть за душу берет.
ТЕХНИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
1
У меня в груди дозатор.
Если вдруг так станет грустно,
если вдруг так станет тошно,
что без клизмы не заснуть, -
тут же щелкнет регулятор
и сработает пси-клапан:
станет тошно - но немножко,
станет грустно - но чуть-чуть.
У меня в груди дозатор.
Если я влюблюсь по уши
(безусловно безнадежно),
точно в зайчика медведь, -
тут же щелкнет регулятор,
выйдет пар, воспрянут уши,
и, влюбленная немножко,
я смогу себя терпеть.
У меня в груди дозатор.
Вещь, конечно, дорогая -
не любому по карману
и не каждой по плечу.
Как работает - неясно,
но работает прекрасно.
Щелк! Простите, разболталась.
Все, мой клапан, я молчу.
2
У меня в груди фиксатор:
если то-то занял денег,
ну, допустим, до апреля,
а отдал лишь к февралю, -
зафиксирует фиксатор.
- Ничего, - скажу, - бывает,
но давать уже не стану
и на водку по рублю.
У меня в груди катетер,
доннерветтер и Штритматтер,
а еще рефрижератор,
синтезатор, эхолот.
И ничто меня на свете
по асфальту не размажет,
и никто меня на свете
даже палкой не убьет!
3
Я забыла про стоп-кран!
Я забыла про стоп-кран!
И тотчас же села в лужу,
поругалась с бывшим мужем,
оказалось, я всех хуже:
я забыла про стоп-кран!
Это мудрое устройство
отключает от геройства
и дает команду "Стройся!"
миру внутренних планет.
Этот кран ужасно важен,
к месту видному прилажен
и не зря же, и не зря же
он покрашен в красный свет!
Сорок два веселых года
я служила без починки
и совсем без рекламаций -
словно снегоход "Буран".
Я теперь хожу, теряя
шестеренки и пружинки.
Вы простите меня, люди,
я забыла про стоп-кран!
Я забыла про стоп-кран!
СКОЛЬКО МНЕ ЛЕТ
В 21
мне впервые исполнилось 30.
А это возраст,
когда уже удается
кому дорваться,
кому смириться,
кому дознаться,
откуда у этой птицы
такая высокая нота берется.
А еще это возраст,
когда отбивает охоту
к пению или полёту.
Зато потом
мне снова сделалось 18.
Или даже 15,
потому что восторг был телячий.
Хотелось смеяться,
казалось,
вот-вот заплачу.
Понятно.
Каждому случалось влюбиться
и валять дурака.
Зато потом по мне снова стукнуло 30.
И, кажется, так уже и будет 30.
До сорока.
Зато я знаю,
что время движется вкось и вспять.
Подспудно, подземно, подводно.
Свободно.
И я жду,
когда мне снова исполнится
Пять.
* * *
Чудаковатою старушкой,
поверьте, быть весьма приятно.
Я что-то лепечу радушно
(хотя, порою, и невнятно).
Меня не трогает милиция
(и даже не подходит близко),
зато так облепляют птицы,
как незабвенного Франциска.
А если кто-то возмутится,
скажу себе: "Все дураки!"
Меня ведь облепляют птицы
и мотыльки, и мотыльки.
Могу я вслух на людной площади
читать любимого Басё.
- Старушкой быть - чего хорошего?
- Да нам, старушкам, можно всё!