[525x700]
Часть 3. Ягдарь сказывает.
Долго я вглядывался в резной узор на заколке. Дурень, как есть дурень! Нет бы спросить ягдаря, как вообще это всё работает. Слышал я о чуде расчудесном, телефон называется. Но, такое есть только у товарищей в Москве и Ленинграде. Мы люди простые, как новость передать надо, мы конного отправляем. Как говорить с ним, а? Может, подумать о нем? Волосы его эта заколка держала, красивые они у него, мягкие, шелковистые. И к глазам его желтым подходят.
— Мишка! Ты о чём охальник думаешь!
Я до небес подскочил и стал озираться дико. Нету никого вокруг, голос прямо в голове звучит.
— Чего тебе надобно,— недовольно бурчит Константин,— я зелье мудрое варю.
— У Сергея сын с болезнью дюже странной слег, спомогнуть бы надо, заступник.
— Уже легче, думал на беляков меня натравить хочешь. Как болезнь проявляется?
— Кожа бела, тело сильно, смотрит на всех странно, слова на языке чужом говорит. На кровь кидается, кожа не режется.
Зашипел ягдарь у меня в голове, боль виски сдавила. Через минуту сила мощная меня в пыльную дорогу впечатала. Ягдарь у меня прямо на спине стоял!
— Прости Миша, с гнева дверь открыл не верно. Веди меня в дом командира.
Стоило ему в горницу войти и глаза у него огнем жутким запылали.
— Вон все!
— Человек лесной….
— Товарищ, как врач профессиональный…
— Вон!!!!!
Стены зашатались. Мы с Петровичем не дурни. Я командира за шкирку ухватил, Петрович Терентева за штаны и вылетели из избы вон.
Ох, что тут началось. Вопли, вой звериный, окна все разом вынесло, из трубы дым черный повалил. Неужто поцеловать не мог? Девчонку вон поцеловал, и успокоилась она. У командира волосья дыбом, у Терентева не глаза, плошки. Дверь с петель вылетела, и Пашка на улицу выскочил. Шипит, скалиться, на пальцах когти звериные проросли! Тока как солнышко красное увидел, сразу успокоился, зевнул, и рука мертвая ягдарева за рубаху его опять внутрь утянула. До вечера он провозился, вышел усталый, хромает, под глазами тени глубокие. Сергеич расторопно бабу подозвал со шкаликом, хлебом и чесноком. Всё по чести, как гостю дорогому. Ягдарь усмехнулся, но женщине поклонился, и стакан самогону выпил. Сел на порог, затылок почесал.
— В дом не заходите, там всё разрушено. Садись, товарищ Сергей. Разговор у нас будет трудный, осознать тебе придется много. Ты тоже садись, товарищ московский. За язык твой глупый отвечать пора.
Сели мы около него, опять он на Терентева поглядывает и носом шевелит как зверь лесной, принюхивается. Да, мне тоже всё время кажется, что воняет от него мерзко.
— Ты призывал людей от веры отказаться, храмы рушить? Знаю, не твоя идея, это политика партии. Только вот знает Ленин, что храмы и церкви не абы где ставили. Не ходил мужик лапоть по земле русской и не рубил их по пьяни. Храмы стоят на месте выхода из земли темных сил. Темных, не потому что зло. Нету в мире чистого зла. А потому, что лишают людей контроля, дают вседозволенность и гармония мира разрушается. Каждая страна имеет свой символ вседозволенности. У нас это, Колотынь трава, зеленый хлеб. Она похожа на пшеницу, которая никогда не созреет. Кто её съест, внутрь себя примет тот станет чудью и умертвием. Отворот дает лишь Берегинь трава, растение на Руси редкое. Сын Сергея, внимательно твои речи слушал, товарищ коммунист. И когда чуди древние отряд ваш и беляков перебили, увидели они в душе его семя сомнения, благодатную почву для Колотыни. Они не убили его, а предложили стать умертвием, силу великую на благо революции использовать. Наплевать им на людские драки, только вот Колотынь семя мужское жизни лишает. Не могут быть у них родные дети, ими становятся обращенные. Кто настой колотынев выпьет и кровь всю до капли отдаст, тот уже не человек, дитя ночное, умертвие. Мальчишка добровольно согласился храмы рушить, людей в куски рвать, кровь пить, меч воинства тьмы принять. Ибо нет у него страха перед тьмой, а для коммуниста настоящего все средства хороши. Среди белых тоже такие люди есть. Задание твоему сыну дано было, церковь в лесу разрушить. Строили язычники, расписывали христиане, статуи ставили католики. Важен этот храм для всех, ибо на большом центре зла он стоит. Разрушь его и Колотынь как сорняк из под земли полезет. Люди с голоду пухнут, соберут они по незнанию зеленый хлеб, детей накормят и сами поедят. Вся Русь в умертвие превратиться. Успокоил я лихо в сыне твоем, только это мера временная. Ему теперь красному солнышку на глаза не показаться, мясо только сырым есть и род твой на нем прервется. Только если кого тем же ядом заразит. Я вернусь в лес противоядие из Берегинь травы готовить. Мишка со мной пойдет, дело это сложное, мне помощь нужна.
— Всё это глупости. Сергей, твоего сына покалечили сумасшедшие беляки, они все гады и предатели. А он, их пособник. Я требую, чтобы его и Михаила расстреляли. Я сегодня же в Москву поеду и привезу твоему сыну лекарство.
Зря ты встрял Терентев, ох зря. Я и так на взводе был с перепугу, а то у меня вообще крышу снесло. Ударил я ему со всей силы в живот, мужик по земле покатился.
— Лжа! Все твои речи лжа! И сам ты лжа тоже! И до тебя товарищи к нам приезжали, грамоте учили, стрелять, дух боевой растили. А тебе, погань, только крови подавай и домов сгоревших! Может Сергей и расстреляет меня, на то он и командир. Только я и тебе, псу проклятому, глотку вырву!
— Мишка, да ты чего!
— Ничего, Петрович, доказываю, как я Родину люблю, чищу её от гадов ползучих!
Глаза у меня все красные сделались, даже музыка в голове зазвучала, как в шкатулке у барина Владимира. Я б убил его, только Ягдарь меня за руку схватил и нажал что-то. Я по забору сполз, тело слушаться перестало.
— Тебе решать, командир Сергей. Только нет такого лекарства ни в Москве, ни в Ленинграде. Там тоже смерть и разруха. Даже если найдут, не успеет гонец тебе его довести.
— Уходите в лес, оба. Не смогу я это людям объяснить. По виду выходит, ты Мишку заворожил, и он на Петра напал. Принесите мне спасение для сына. Дайте Петровичу то, что поможет мне вас позвать если надо. Скажи мне, что мне делать, как жить, головушка моя пуста и тяжела.
— Среди идей разных, людьми порожденных выбери ту, что люба тебе. Но помни, между мыслями чужими, как рой пчелиный по свету носящимися есть просвет. И это просвет, твоя Родина. Только ей и служи. Не знаю я идею и учение, что больше ста лет жила. А Русь, Родина, она ещё долго простоит.
— Спасибо тебе, человек лесной.
— Зови меня Ягдарь, так меня лес и древние силы нарекли. Я вернусь с лекарством для твоего сына.
Подхватил меня Ягдарь под руки, меня словно воздухом ударило в лицо и вот мы уже у его избы стоим.
Ночь на дворе, в печи огонь весело танцует, зельем в избе пахнет. Ягдарь Константин в кресле своём резном покачивается, рукой щекой подпер. Думу думает тяжелую.
— Расскажи мне, Ягдарь.
— Что рассказать, Миша.
— А вот всё, как на духу расскажи. Как ягдарем стал, чего от Сергея утаил и на кой я тебе сдался. Зелье ты бы и сам сварил.
— Умён ты Мишка, вельми силён разум твой. Только это всё тебя не касается.
— Если не расскажешь, не видать тебе помощи в делах твоих хитрых и тайных.
— Злыдень,— засмеялся Ягдарь,— а если узнаешь, что я взаправду барин? И не простой, а Романов?
Я с грохотом с лавки свалился. Да узнают парни о живом Романове, заклятий не побояться, избу твою чёрную по бревнышку разберут.
— Брешешь!
— А смысл, какая мне с того выгода? Я внебрачный сын отца расстрелянного царя. Мать моя была из обедневших дворян, своё место она знала. Сразу же от двора уехала. Тем более, страсть запретная помогла ей финансовое положение семьи восстановить. Я как подрос, мне дали достойное образование, нашли юную невесту. Дед мой внушал мне, что я должен общаться только со своими. Но, наверное, это семейное. Я полюбил девушку из крестьян. Да какая-то была любовь, малые совсем были. Но, как известно молодая любовь самая безумная. Звали её Мариша. В общем, я дурень к деду пошел за благословением. Благословил он меня ремнем солдатским и запретил с крепостными общаться. Да я ж и тогда настырный был, ночью через окно выбрался и к Марише в дом побежал, предложить хотел уйти вместе. Смотрю в окно, мать её на лавке рыдает, а её саму в золототканые одежды обряжают! Слышал я о крестьянах, что ещё древним богам молятся, подумал, в жертву её принести хотят. Они её в лес повели, а я следом покрался и когда женщина руку страшную, костяную к моей Марише потянула, я между ними стал. Меня коснулась мертвая рука и избранником ягдаревым сделала. Яга сама сильно испугалась, не гоже обряды древние так рушить, но поделать уже ничего нельзя было. Я стал Ягдарем, все, кто знали и любили, забыли меня.
— Грустная история.
— Нет, Миша, всё правильно. Нет и не будет счастья внебрачному ребенку дома Романовых. Не в том мире, не в этом тем более. У меня хорошая жизнь.
— Ага, вельми веселая Ягдарь. Кощей и умертвия.
— Кощей, Миша, мой законный супруг.
— Может, хватит! У тебя полы не сахарные, а зад у меня не железный.
— Можно подумать, ты истинную легенду не знаешь. Хотя, откуда ж твоей эпохи её знать. Слушать готов?
— В твоём доме торчу по приказу командира, с чего же мне не слушать то.
— В древние времена, когда ещё не было и городов на земле русской, но уже войны шли великие, девочка русская полюбила мальчика другого народа. Это было бы ничего, только девочка та должна была стать жрицей богов, а мальчик их жертвой. Звали того мальчика Кащей и чтобы спасти себя и любимую от страшной участи, он объявил войну богам и не только объявил, но и победил в ней.
— Молодец парень!
— Глупый Мишка, никому не дано победить богов. Но попытавшийся, сравняется с ними и не сможет он больше войти в царствие людское. Сделали боги Кащея чернобогом, повелителем и хранителем Колотынь травы. Ягу, возлюбленную его, не отвратило это, попросила она богов её в темное царствие к Кащею пустить. Но, случилась беда. Мать девушки принесла себя богам в жертву в обмен на то, что забудет она темника Кащея и останется на земле. В трудное положение боги попали, мать Ягды была их великой жрицей. И раздробили они тело и душу Яги на две стороны.
Он поднес к моим глазам живую и мертвую руку.
— Одна половина души, бессмертная чёрная властительница, влюбленная в Кащея любовью страстной. Вторая, смертная женщина, ненавидящая тьму, презирающая Кащея. Вот и получается, что каждый год цветет Колотынь и Кащей ко мне в дом идет. Я гоню его, дерусь с ним. Он в своем дворце плачет, и я волосы на себе рву. Прокляты мы. Не быть нам вместе. Он себе лесовиц да русалок в постель кладет. Мне тоже вои служат и с одним из них я шашни кручу. Он того, кто мне люб станет, убить пытается. Вот так у меня с мужем Миша. И вместе тесно, и врозь скучно. Он вечно живущий темный дух, я медленно умирающая душа, из тело в тело переходящая.
— Этож как, Костантин. Срам и бред, да пропасть бы им всем богам твоим и духам! Разве ж ничо сделать нельзя!
— Можно. Я могу пустить Кащея в дом и ложе, тогда падет проклятие. Только не могу я. Душа сопротивляется.
— А если ты переступишь через себя, развеж не поглотит Колотынь проклятая землю русскую.
— Колотынь, Миша, великая защита Руси и семя Матери. Когда войны и бедствия великие, цветет она пышным цветом даруя русским доблесть, схожую с безумием. Тогда победить нас никто не может. И не смеет. Мы народ, хранящий сон матушки Земли, чей дух спит в Сибири.
— Но, ты ж Сергею говорил!
— Сергей человек простой. И мыслит он просто. Есть добро, и есть зло. Если я ему скажу, что умертвия всех убили и сына его обратили на благо Руси? Что Русь они так от смерти защищают силой Колотыневой что бы он со мной сделал?
— Съел бы, Ягдарь.
— С солью али с перцем?
— Ему соли от слез хватает! Чего? Да ты смеешься надо мною! Быстро говори, зачем я тебе!
— Чую дух Кощея рядом с твоим отрядом. Он пришел всеми силами убить тебя. Ты мне люб Миша, а Кащей скорее перчатки свои с когтями сгрызет, чем позволит кому коснуться меня и воем моим стать.
Я глазами захлопал. Ни то чего-то с Ягдарем, лицо руками сокрыл, красный весь. Лепо мне видеть его таким беззащитным.
— Костя, а как я тебе люб? Как друг и товарищ?
— Нет, Миша, Другов и товарищей не кладут в ложе. Это с древнего времени идет, когда не различали человека не по каким делениям, кроме души вечно живой. Щас это поганью зовут и сторонятся с плевками. Душа во мне женская, Миша. Очень усталая и одинокая душа. Ладно, наслушался ты сегодня, голове твоей бедовой век переваривать. Настой я приготовил, завтра Сергею отнесем. Авось спасет Берегинь сынка его непутевого. Тоже, как лучше хотел, тело Колотыни продал, а путного ничего не вышло.
Глубокая ночь на землю опустилась, филин ухает на ветке, домовой уже избу подмел и под печкой шибуршит сонно. Один я как тать по избе шатаюсь. Благо та изба, как двор барский, есть где пошататься. Ягдарь спит на ложе, волосы разметались, лицо точённое лунный свет ласкает. Рука мертвая с постели свесилась, неглубок сон его. Вздрагивает, бормочет. Значит люб я тебе, заступник лесной. Меня то в жар бросает, то в холод. Вот ты, существо древнее, по тем временам темным ещё живешь. Ну, не ты, а Яга. Так Яга, это ты? А! Запутался! А я то, мне откуда знать того, что запрещено уж столько времен. Тогда почему моё тело пылает при виде твоих желтых глаз, шелковых волос, стана твоего высокого. Почему! Али баб мне не хватало, али сбрендил уже от речей Терентева. Тфу, пропасть!
До утра я промаялся, солнышко красное уж горизонт поцелуем согрело, и головушка моя не выдержала метаний мученических. Сиганул я к Ягдарю на ложе, он с перепугу и спросонья только вякнул да заклятием в потолок запустил. А я уже за пуговицу в виде броши уцепился. Не отдерается замок хитрый.
— Ты чего делаешь,— Константин на меня смотрит с детским удивлением. Зло магическое ещё не пришло.
— Сам говорил, люб я тебе. И ты мне люб. Чего ж дожидаться. Раньше Кощею кукиш скрутим, раньше он сердце твоё мучить перестанет. Всё равно я в ад попаду, если не прав Ленин.
— Отпусти,— зарычал зло, волосы сила оплела, заискрили грозой.
— Фиг тебе,— я ему в губы впился.
Дотянулся теперь, ах, какие сладкие, как у девицы красивой, нет, лучше. Волосы его ласкал. Ягдарь не шевелится, позволяет мне целовать себя и лицо гладить. Вдруг руку мне вниз мертвую сунул да как хватанет. Мама, я и забыл, как он того деревенского силы мужской лишил.
— Ладно, прости дурака, обнаглел.
— Думаешь это, Миша, так как с девкой на сеновале? Или может, меня такой девкой считаешь?
— Нет, нет,— заскулил я. Рука не больно делала, а всё равно страшно. Он заклятие новое прошептал, и с него вся одёжа растаяла. Совсем!
— Ну и как, похож?
— Неа, краше,— прошептал я, его рассматривая.
— Люб?
— Люб, Ягдарь.
— А доказать слабо?
Я сглотнул. Я б со всем рвением, тока не знаю как. Не девка он. Разве такое между ног бывает, да ещё таких размеров! Без сил тайных не обошлось.
— Не тушуйся, думаешь, мне не страшно?
Я его по животу погладил, осторожно, разрешения спрашивая. Он охнул, застонал хрипло. Я заскулил снова, теперь уже от нетерпения и тут изба проклятая оборачиваться стала.
— Да чтоб вам всем оглоблею с переду да с заду!
Ого, как он ругаться умеет. Прохладой подуло, тела наши успокоило. Выскочил он из избы и вернулся с раненым Петровичем. Завозился вокруг него, рана не серьезная, но залатать надо.
— Очнулся, народ поднял, Терентев за него, Сергей под стражей, как взбесились все, к храму пойдут, бежал я.
— Тихо, тихо, успокойся.
— Худо, Ягдарь?
— Худо Миша, пока мы тут с тобой байки травили и миловались, Кащей заклинание моё снял и призвал в мальчишке душу умертвия. Не мертвяка простого, сильного мага. Как и обещано было. Околдовать мужиков дело не хитрое. Они разрушат храм и выпустят силу Кощееву. Тогда уж ничего чёрного заступника не остановит. Сначала тебя убьет, потом меня оприходует, а потом в Ленинград пойдёт. Город тот на костях стоит, столько умертвий он из под земли поднимет, худо будет твоему Ленину. Мать темная на него гневается, за людей расстрелянных, поля соженные, церкви разваленные, семьи разрушенные. Кащей, верный слуга её.
— Чего делать будем.
— Драться, Миша, только драться.

Часть 4. Ягдарь сражается.
Ушли мы из избы ягдаревой, хлопнул он в ладоши и забормотал что-то мудреное.
— Схоронить нужно Петровича, коли с нами что случиться, кащей придет и избу мою разрушит. Так он богам отомстит, что нас прокляли. К дриадам я его отправил, пусть дамы лесные присмотрят.
— Куда теперь, Костя?
— Прямо к храму лесному пойдём, твоих товарищей неразумных спасать. Он защищен многими заклятиями. Князю черному всё нипочём, а вот людей много они положат. Берегиня!
Белый волк прямо перед нами возник, ягдарю к руке мертвой подбежал, ластиться. Ну, прям собака дворовая.
— Пришёл кащеев щенок к храму?
— Там уже лиходеет, заступник лесной.
— Что ж не остановила?
— Так жду, когда помиритесь, да и шкурку свою под каменный удар подставлять не хочется.
— Эти дураки разбудили каменное заклятие католиков! Матерь Божья! Скорее Михаил, успеть бы, а то от твоего отряда рожки да ножки останутся!
— У коммунистов рогов нету, ягдарь.
— Смейся, смейся, Миша, посмотрю, как ты посмеешься, увидев силу германскую, славянскую да арабскую. Службу в этом храме никто никогда не служил, ибо церковники и подойти-то к нему бояться.
Взял меня ягдарь за руку, и снова меня ветром дернуло. Открыл глаза я, да и тут же выпучил. Мать честная, сохрани грешника! Стоит посереди леса храм, только не каменный, а деревянный. Украшен мудрено, купола-то православные, а у самой землицы вязи странного языка идут. Да, только не до красот мне было, ибо жуть такую увидел, никогда не забыть! Наши с огнем пытались подойти к стенам, глаза у них стеклянные. Что твоя кукла барская. А со всем сторон храм закрывали статуи. Живые статуи! Богоматерь вход прикрывает, каменными руками от наших, как от мух отмахивается. Упал я на колени, закрестился истово. И забыл, что я коммунист. Пашка поотдаль стоит, слова жуткие говорит. В руках у него огромный чёрный посох. Две статуи он уже разбил, молниями с того посоха. Терентев около него, ах ты погань, везде примажешься!
— Молодцы, големы немецкие. Надолго удержат.
— Богоматерь..
— Не трясись Мишка, не матушка то господня, оружие древние в камень заключенное. Нужно разрушить связь заклятия, которым сын командиров ребят твоих держит. Я нападу на него в открытую, а ты лиса ленинградского у него из-за спины убери. Неспроста он там притерся, не то чего-то с мужиком этим. Давай!
Выскочил ягдарь из кустов, свой посох вперед выставил. Как же ударило, храм и тот зашатался! А Пашке как с гуся вода, только рукой лицо прикрыл, будто от ветра. Молнию алую в руках собрал, удар направляя. И тут я Терентева со спины за шею схватил. Знаю, негоже так нападать! Только как быть, ежели у них молнии. Да и ручки и богоматери каменной не сахарные, всех ребят перебьёт пока я честного корчить буду. Покатились мы с ним по сырой земле, Пашка за живот схватился. Молния не долетела до ягдаря, сшибла деревья прям рядом. Смельчаки нашлись, опять ягдарь посохом замахнулся, я бы уже от такого в штаны наложил. Не слабого десятка эти ведуны древние. Отшвырнул я Терентева от Пашки подалее, стою, кулаки разминаю. Ну, сейчас ты мне товарищ за всё ответ держать будешь. А тот и не нападает вовсе, стоит на коленях на земле и смеется. Ума что ли в конец лишился.
— Молодец, Мишаня, ах, какой же ты молодец. Глупый правда, да то не страшно. Люди, они все такие, смелые да глупые. Чем сильнее огонь духа горит, тем хуже голова думу думает.
Не переставая смеяться, схватил Терентев рукой правой воздух, а левой будто рубанул. И ударил Паша снова молнией, огромной и жуткой, не из посоха она шла, прямо из сердца его. Взрыв на куски разнес статуи немецкие и стену храмову! Ягдаря ударом отнесло и в древо старое спиной впечатало. Хотел я к нему кинуться и закричал от боли. Не могу пошевелить ногой, будто в воду белую она превратилась и ручейками на землю стекает. Упал я к ногам Терентева.
— Да кто же ты такой?!
— Не понимаешь, я тут распинаюсь, за любовь тебя благодаря. Ты её с земли защищённой вывел и ко мне привел. Заключенная в оковы колотыневы никуда она более от меня не денется.
Смотрит Терентев на Костю с нежностью, руку в сторону храма протягивая. А рука его чёрной чешуёй железной покрывается, да когтями. Лицо меняется, более не человек передо мной. Муж прекрасный в чёрных доспехах с глазами красным огнем пылающими.
— Ты кощей!
— А ты дурак, как и люди все. Любому поверят, коли скажет он, что человечки цари, а не грязь под ногтями Великой матери. И тебе Ягдарь желал жизнь свою доверить? Ты вой его? Возлюбленный? Да ты под ногами у меня ползаешь!
Отшвырнул меня кащей сапогом своим железным, полетел я, как кура, что хозяйка пинком с насеста сгоняет.
— Приди ко мне, сила тайная. Дай услышать глас твой, обними руками своими ту, что не может покинуть меня. Ничто больше не держит силы твои.
С ужасом увидел я, как из-под земли колосья полезли. Даже при дождях обильных не родит земля так быстро. Встало вокруг храма целое поле! Люди все в той траве застыли камнем. Не магическим, самым настоящим. Оплели колосья Ягдаря как змеи, он и пошевелиться не может. Кащей уже к нему двинулся с улыбкой премерзкой и на колени рухнул. Я его за ногу схватил.
— Уйди, товарищ коммунист, а то без второй ноги оставлю.
— Я более не Ленину служу, а ему. Я вой его.
— Воем ты его станешь, если на ложе он тебя примет.
— Принимал, а тебе можа завидно?
Взвыл кощей, меч огромный прямо из воздуха достал.
— Похоронят тебя тогда и в Москве, и в Ленинграде, и в деревне твоей. На всех кусков хватит.
Ударил в меня, да промазал. Откатиться я успел. Так мы минут пять прометались, он с воплями и глазами дикими воздух рубит, а я как шар по земле от меча его укрываюсь. Ягдарь силой спасает, он бы меня уже пополам перерубил. Только вот вечно так мячиком претворяться не будешь, да и к кощею ум возвернулся. Загорелось на мече его пламя магическое.
— Миша, воем своим я тебя признаю, возьми меч свой,— рванулся ко мне ягдарь, посохом по земле ударил, только путы колотыневы его крепче прежнего оплели. Луч света мне в ногу разрушенную ударил. Закричал я от боли, ухватился за то, что материей магической было. Рука моя в плоть вошла как в масло и сталь вместо кости обхватила! Прыгнул я к кощею, все силы тела искалеченного собрав. Второго шанса не будет более, кощей на меня мечом своим замахнулся, тело удару открыл. Вошел в него белый клинок по самую рукоять. Замер он, глаза распахнулись удивленно и струйка крови по губам стекла.
— Значит..правда…вой ты его. Без этого не смог бы меч духа из ноги достать. Только забыл ты Миша важную вещь. Я, кощей бессмертный.
Потянул он меня за волосы к себе, в щёку губами окровавленными поцеловал и вспыхнул! Исчез в столбе пламени.
— Теперь Миша, ты Кощей,— раздался голос у меня в голове. Разум мой помутился и упал я на зелёный хлеб.
[525x700]