Мне как-то написали стихи - в ответ на мои собственные. И были там такие строчки:

Все поправки сделаны - так стреляй.
Дальше пуля сделает все сама.
Ты поставишь точку, и ты поймешь
Что она не станет огнем клейма.

Ответ на стихотворение, которое было почти мучительной молитвой, ответ на стихотворение, в котором я просила научить меня стрелять в людей... А потом, на днях буквально, мне довелось стрелять из карабина. Читай - довелось впервые в жизни взять в руки огнестрельное оружие.

В овраге было темно и пусто. Речка, звеневшая в русле выше, в этом месте разливалась неторопливым, промерзающим озерцом. Первый выстрел - ещё сделанный чужими руками - оглушил, ослепил, заставил замереть на долю мгновения целиком - я готова поклясться, что ни единый микрон в теле не двигался, чего уж говорить о крови и сердце... А потом я взяла его в руки сама. Тяжелый, черный, остро пахнущий чем-то знакомым. И, встав на колено, легкомысленно положила палец на спусковой крючок...

Я и сейчас легко могу вспомнить весь сонм ощущений тех секунд. Мгновенная, неожиданная глухота - ватная, не пропускающая звуков, вместе с ней - коротки толчок приклада в плечо. Следом шелестящим плеском, двумя волнами, приходит эхо звука. Карабин забирают у меня из рук. Выщелкивается магазин, клацанье затвора - не отстрелянный патрон оказывается в ладони - щелчок предохранителя.

Всё.

Я мелко, ошарашено дышу, и вдруг понимаю, что руки у меня дрожат, а в правой судорожно зажата ещё теплая гильза. А потом понимаю, что хочу ещё, и, может, ещё раз, потому, что эта мощь не сравнима ни с чем. И неповторима. Ничем другим.

Но времени мало и нужно уходить.

- Слушай, - говрю я, чуть отдышавшись. - А ведь в человека, наверное, страшно...

Но ещё до того, как ответ будет сказан, я понимаю глупость своего вопроса. Потому, что все, что есть во мне, спокойно отвечает ещё раньше.

Нет.
Не страшно.