В ту ночь, как никогда, сияли ярко звёзды,

Особенно одна.

Похрапывал пастух, вокруг лежали овцы,

Как плотная стена.

Вдруг грозный лай собак, отару стороживших,

Нарушил тишину:

Какой-то человек, по лугу проходивший,

Был у собак в плену.

Путь преградив ему, оскаливались страшно

Сторожевые псы,

Казалось, что вот-вот жизнь человека ляжет

На хрупкие весы.

Но человек на них не обращал вниманья –

Он двигался к огню.

Собачий грозный лай сошёл на бормотанье

И высох на корню.

Пастух был удивлён: собаки пропустили

К отаре чужака.

И человек пошёл по кучерявым спинам

Овечек пастуха.

Но ни одна из них не посмотрела косо,

Не вздрогнула под ним.

И бросил тут пастух в него со злостью посох,

Поскольку был он злым.

Но посох, пролетев каких-нибудь три локтя,

Вдруг в сторону свернул.

Попятился пастух, оставшись без подмоги,

И нервно кашлянул.

Тот подошёл к нему с усталыми глазами

И показал рукой:

«Там у меня Жена с Младенцем замерзают,

Ты дай мне угольков?!»

Пастух не ожидал такого поворота:

От сердца отлегло.

«Попробует пускай, да только как возьмёт то?» -

Пастух подумал зло.

-Пожалуйста, бери, -  усмешка под усами,

Язвительный задор.

А человек стал брать их голыми руками

И класть себе в подол.

Они одежд его ничуть не прожигали, не обжигали рук

«Что происходит тут, и что за ночь такая? -

Пастух подумал вдруг, -

Спокойно овцы спят, не слушается посох

И псы лежат рядком…»

И он решил найти ответы на вопросы,

Пойдя за чужаком.

И вот в пещеру-хлев вошёл, неся в подоле

Уголья, человек.

И, заглянув туда, пастух увидел вскоре

Неизъяснимый свет.

И взору пастуха смиренная предстала 

И кроткая Жена:

Увидел, как к груди с любовью прижимала

Младенчика Она.

У злого пастуха вдруг защемило сердце –

До боли и до слёз,

И стало жаль ему и Матерь, и Младенца,

И этого, с углём.

В душе его сейчас рассеивались тучи

И делалось светлей,

И подарил тогда Младенцу он тулупчик

От всей души своей.

Накрыла Мать Дитя овчинкой серебристой,

И в этот миг пастух

Увидел над собой сто ангелов лучистых,

В крылах - лебяжий пух.

И в тот же миг он смог их неземное пенье

Впервые услыхать.

Вот так произошло в ту ночь преображенье

Души у пастуха.

 Старый осёл косточки грел на лужайке,

Тут молодой ослик к нему подошёл:

Старых ослов было всегда ему жалко

И разговор вежливо с ним он завёл:

- Знаете ли Вы, третьего дня что случилось? –

Злыми людьми распят был здесь Иисус!

Старый осёл голову поднял насилу,

Словно к его шее привязан был груз.

Хрипло в ответ ослику смог он ответить:

- Знаю, но Он нынче из гроба исчез…

Мне не понять, как это люди не верят,

В то, что Христос силою Божьей воскрес!

И без того ослика уши большие

Стали расти вдруг от услышанных слов.

Старый осёл лоб свой наморщил плешивый

И рассказал, как ему раз повезло:

Помню, когда был я ослёнком примерным

И не мечтал быть у кого-то в чести,

Выпало мне ночью Святое Семейство

Зимней порой в древний Египет везти.

Град Вифлеем было покинуть им надо:

Мать и Дитя сели на спину ко мне.

Я не могу ту передать тебе радость,

Что Божий Сын был у меня на спине!

Помню ещё, как все мы проголодались,

И как росла рядом смоковница там.

Ветви её неба как будто касались,

Ни одного не было снизу плода.

И подошла Дева к смоковнице этой,

Ветви её вдруг наклонились к земле!

Я не видал чуда такого на свете

И ничего слаще тех смокв я не ел!..

Старый осёл даже сумел послезиться,

А молодой скромно потупил глаза:

- Знаете, а я взят был у мамы-ослицы –

Это Иисус ученикам приказал.

Спину мою люди одеждой покрыли,

Под ноги мне ветви от пальмы легли.

Видел я, как все Иисуса любили!

И Он на мне въехал в Иерусалим!

Славя Творца, благоговейные звери

Верили в то, что было ясно без слов.

И только мы – те, кто погрязли в неверьи, -

Хуже порой даже упрямых ослов!

Среди садов прославленного Рима,
Среди плющом увитых древних стен
На площади Мария Магдалина
Рассказывала людям о Христе.

Они шептались, веря и не веря,
Что Божий Сын был распят и воскрес,
И даже император - сам Тиберий,
Призвал к себе Марию во дворец.

Он выслушал с насмешкой горделивой
О смерти и восстании Христа
И отвечал решительно Марии:
- Быть этого не может никогда!

В ответ она лишь только промолчала,
И с грустью посмотрев на гордеца,
Легко коснулась белого овала
Сверкающей поверхности яйца.

 

И протянув подарок, побледнела.

Ему же становилось веселей:

 «Яйцо твоё скорее покраснеет,

Чем мёртвые заходят по земле!»
 
Подарок взял с улыбкою Тиберий,
Не принимая слов её всерьёз.
Яйцо ещё мгновенье было белым

И вдруг кровавым цветом налилось.

Дар речи потеряв, глазам не веря,
Склонился перед нею он тогда.
Вот так властитель Рима, царь Тиберий
Воочью чудо Божье увидал.
 

Давным-давно в Ливанских рощах три кедра родились.

Они росли, века считая и наблюдая жизнь.

Любили говорить о прошлом и будущем втроём,

И как-то раз заговорили о будущем своём.

Один сказал: «Ничто не вечно, когда-то мы умрём,

И я хотел бы превратиться в прекрасный царский трон».

«А я бы частью стал такого, - откликнулся второй, -

Что утвердило бы навеки по всей земле добро».

А третий молвил: «Вот бы плотник помог таким мне стать,

Чтоб, глядя на меня, о Боге могли все вспоминать.

Шли годы, и однажды в рощу явился дровосек:

Могучие срубили кедры – окончился их век.

Тот кедр, что всё мечтал о троне, стал хлевом для скота,

А из остатков древесины – кормушкой скотной стал.

А из второго, что о вечном всё разговоры вёл,

Был сделан грубый деревенский, но всё ж добротный стол.

А доски третьего на складе оставили хранить:

Никто мечтателя о Боге не захотел купить.

И долго сетовали кедры, и плакали смолой:

Такой хорошей древесины такой конец плохой!

Но время шло и как-то ночью не находя ночлег

Одна  супружеская пара пришла в тот самый хлев.

Жена с прекрасным взором кротким беременна была

И скоро прямо на соломе  Младенца родила.

И в ясли Кроху положила – в кормушку для скота –

И в тот же миг вдруг понял кедр: сбылась его мечта!

Спустя года садились люди за деревенский стол –

Когда-то это был могучий второго кедра ствол.

Теперь уж доски пообтёрлись, но стол тот крепок был…

И вдруг Один  перед едою взял хлеб и преломил.

И обмакнув в вино, сказал Он заветных пару фраз…

И понял кедр, что стал причастным к творению добра.

Когда со склада взяли доски – на них лежала пыль.

И сколотили крест из кедра, того, что третьим был.

И Человека пригвоздили, и мучили его…

И ужаснулся кедр и проклял жестокий жребий свой.

Но не прошло трёх дней, и кедр забыл свои слова:

Он ликовал,  ведь Крест теперь был -  как символ торжества.

Сбылись мечты Ливанских кедров совсем иной судьбой.

Так каждому предназначенье своё готовит Бог!

Нежно друг они друга любили,

Хоть с рождения был он слепым,

И пускай они в бедности жили,

Но была она счастлива с ним.

Он у входа сидел в синагогу,

А она всё хитоны ткала,

И увидеть, конечно, не мог он,

Что она некрасива была.

Как-то раз – это было в субботу –

Шла за ним к синагоге она,

Только сердце тревожило что-то,

Словно гуслей ночная струна.

Вдруг соседа она увидала,

Он спешил сообщить ей скорей:

«Там твой муж, разве ты не слыхала?» -

«Что случилось?» - «Да он же прозрел!»

«Так жестоко шутить разве можно?» -

Прошептала в смятении чувств.

«Исцелил, - говорят, - силой Божьей

Галилейский пророк Иисус!»

Тут от счастья сердечко забилось,

Но подумала вдруг о своём –

Что, увидев её некрасивость,

Он наверно разлюбит её.

Эти мысли она отгоняла,

Ведь он сможет увидеть весь мир.

Но идти к нему всё же боялась,

И, тем более – перед людьми.

Пусть он дома окажется рядом

И решение примет своё!

Повернула она и обратно

Побрела в их родное жильё.

Ей казалось, что целую вечность

Под смоковницей милого ждёт,

Только видит она, как навстречу

Он без палки свободно идёт.

С ней ещё не бывало такого,

Что не слушались ноги её…

Он, родной, и совсем незнакомый

Посмотрел, наконец, на неё.

Этот взгляд, что острее занозы,

В ней свою половинку узнал,

И с лица некрасивого слёзы

Поцелуями все он собрал.

И такими смотрел он глазами,

Как умеет одна лишь любовь.

«Если ты вдруг ослепнешь, - сказал он, -

Я всегда буду рядом с тобой!»

У отца и матери единственный был сын –

Юноша – красавец и наследник.

Но сбежал из дома молодой самарянин,

Прихватив родительские деньги.

И отец не выдержал – хватил его удар,

Бедность одолела мать и вскоре

Странствовать пошла она, глаза глядят куда,

Нищенкою в безутешном горе.

Вспоминала мать, каким хорошим был сынок,

И понять его поступок силясь,

О своих ошибках сокрушалась вновь и вновь

И одну себя во всём винила.

Так она в раздумьях к Галилее подошла,

Вдруг глядит: в толпе средь прокажённых –

Тот, кого она все эти годы так ждала –

Сын её, болезнью поражённый.

И хоть можно было опознать его с трудом –

Провалился нос, глаза гноились –

Сердце материнское, разбитое бедой,

Под хитоном трепетно забилось.

- Мать, не подходи ко мне, заразный, видишь, я? –

- Что ты, сын! Я так тебя искала…

И, шагнув навстречу, слёз горячих не тая,

К чёрному плащу его припала.

Через год, когда она у сына на руках

От проказы тихо умирала,

Плакал он и каялся в содеянных грехах,

А она с любовью всё прощала.

И, похоронив её вдали от людных мест,

Он опять вернулся к прокажённым.

В это время между ними разлетелась весть:

Что надежда есть стать исцелённым.  

Говорили про Иисуса, словно бы Он мог

От болезни страшной их избавить.

И взмолились все, когда им встретился Пророк:

-Исцели, помилуй нас, Наставник!

А потом,  когда пошли они вдесятером,

Чешуя слетала с них как будто,

Каждый прокажённый становился вдруг здоров –  

Это было истинное чудо!

Исцелённый сын решил обратно повернуть –

Благодарность выразить Иисусу.

Был он рад безмерно, но к родителям вину

Вытеснить не мог счастливым чувством.

На коленях Иисуса он благодарил,

И твердил о том, что недостоин,

Потому что много горя близким причинил,

И в грехах убийственных виновен.

Иисус с любовью посмотрел в его глаза:

Было в них раскаяние сына…

-Ты один вернулся? Где же девять? - Он сказал:

-Прощены грехи твои отныне!

Так бываем мы неблагодарными порой,

И себя обкрадываем сами.

Только без Христа и без любви Его святой

Все мы – прокажённые грехами.

Он был простой горшечник-подмастерье,

Владельца мелкой лавочки слуга.

Он беден был, но всё ж, по крайней мере,

Своей семье старался помогать.

И лишь одна мечта его томила,

Один рубец на сердце был глубок –

Любил горшечник дочку Иаира –

Начальника одной из синагог.

Следил за ней порою, не надеясь

Ответную улыбку увидать.

Он понимал – его такую бедность

Отец её не примет никогда.

У дома он её бродил несмело,

Как вдруг служанки голос услыхал:

«У господина дочка заболела,

И, говорят, совсем она плоха».

Как вкопанный, застыл он на лужайке,

И вдруг услышал голос из окна:

«Ну что тебе здесь надо, попрошайка?

Не видишь – дочь моя обречена!

Никто уже помочь ей не сумеет»,

Сказал ему рыдая Иаир.

«Неправда – есть пророк из Галилеи,

Он мёртвого недавно воскресил.

Я видел : шла вдова за гробом сына –

Единственного сына своего –

И юношу подняться попросил Он,

И мёртвый встал – здоровый и живой.

Поверь Ему, Он связь имеет с Богом!

Творить такое может лишь святой!

Прошу тебя, пошли за тем пророком,

А больше не поможет здесь никто!

Недолго старый книжник колебался,

Ведь дочь была ему важней всего,

И вскоре он горшечнику поддался –

Пошёл искать Целителя того.

Влюблённый ждал у дома на лужайке,

От мрачного неведенья страдал,

И вдруг услышал горький плач служанки

И понял, что Целитель опоздал.

Тогда в своей беде невыносимой

Упал горшечник в пыльную траву

И прошептал: «О, Господи Всесильный,

Зачем же я тогда ещё живу?»

Он видел, как пророк из Галилеи

С отцом несчастной в дом её входил,

И странный свет, невиданный доселе

Огнём небесным вспыхнул впереди.

И словно птицы радостно запели.

Он замер у окна, как неживой:

Дочь Иаира, вставшая с постели,

С улыбкою смотрела на него.

Открылась дверь, и ласковое «здравствуй!»

Сказал ему с порога Иаир,

И ввёл к себе парнишку-оборванца,

И как дитя его благословил.

Когда Господь Вселенную творил

И звёзды зажигал на небосводе,

Когда Он сад цветами засадил

И рыб пустил в серебряные воды, -

В один из дней раскрашивал Господь

Незримой кистью птиц – больших и малых

И в небо запускал пернатый род,

Одной лишь пташке краски недостало.

-Всё в воле Божьей, - думала она,

Сомкнув смиренно кругленькие веки,

Но Бог, давая птицам имена,

Ей вдруг сказал: «Ты будешь Красношейкой!»

Та удивилась: пёрышки её

На шейке были серыми, как крылья…

-Мне хочется, - Господь тут произнёс, -

Чтоб красные сама ты заслужила.

С тех пор прошли года, прошли века,

Эдемский сад присниться мог во сне лишь,

Но Красношейки пёрышки пока

Ни капельки одной не покраснели.

Рассказывая птенчикам в гнезде

Историю о сотвореньи мира,

Увидела она толпу людей,

Что возбуждённо проходила мимо.

Потом, когда рассеялся туман,

Увидел птичий взор её печальный,

Как на вершине Лобного холма

Те люди Человека распинали.

С разбойниками поступали так,

Но Тот, Кого теперь на крест подняли,

Был на злодея не похож никак,

Средь двух других, что до Него распяли.

В глазах  – смиренье было и любовь,

И жалость к тем, кто смерть ему готовил.

Тот Человек прекрасен был как Бог,

Когда б ни столько ран, ни столько крови…

Она смотрела напряжённо вдаль,

Перед лицом жестокости немея:

Распятого до слёз ей было жаль,

Вот только плакать птицы не умеют.

Венец терновый на Его главе

В чело вонзался острыми шипами…

И вдруг, оставив гнёздышко в траве,

Она взмахнула лёгкими крылами,

И, полетев, приблизилась к Нему

И выдернула шип, что в бровь вонзился,

Исполненный невыразимых мук,

Взор благодарным светом озарился.

Тут капля крови с кончика шипа

Упала ей на серенькую шейку,

И в этот миг весь страх её пропал,

С которым так боролась Красношейка.

Когда она к птенцам вернулась вновь,

Их голоса до ночи не смолкали:

Они не знали, что такое кровь,

И что такое боль – они не знали.

У Красношейки пёрышки в тот час

Пурпурные на шейке появились:

Она в ручье купалась много раз,

Но так они с тех пор и не отмылись.

И даже у птенцов и праптенцов

Теперь такие ж красненькие шейки:-

Их заслужила, проявив любовь,

Отважная пичуга Красношейка.

Он жил один в лачужке на горе,

Не радуясь ни радуге, ни солнцу,

Он часто ждал часами у дверей,

Что детский крик из дома донесётся.

Когда к себе входил он со двора,

Жильё своё оглядывал пустое,

То мог порой проплакать до утра,

О прежнем счастье вспоминая с болью:

О том, как дни безоблачно текли,

И вера как маяк ему светила;

Он помнил взор любимой Алии,

Что сына грудью бережно кормила.

Он помнил: и небес ночную высь

И звёзды, что светили прямо в сердце,

И как к нему солдаты ворвались,

Ища его невинного младенца.

Он бросился на воинов, как лев,

Он защищался доблестно и стойко,

Но палачи, от крови озверев,

Всё ж  вырвали у матери ребёнка.

Она убийц пыталась умолять,

Но вдруг, увидев меч в руке солдатской,

Закрыла сына грудью Алия,

За жизнь его готовая сражаться.

Он помнил всё: её предсмертный крик,

Бесстрашный взгляд – решительный и твёрдый.

Он снова возвращался в этот миг,

Его переживая год за годом –

Как кровью наливались облака

И как раздался крик рассветной птицы,

Как мёртвого младенца на руках

Он нёс похоронить под смоковницей.

Он помнил то, что есть на свете Бог,

Он знал: всё в этом мире не напрасно,

Но всё ж двенадцать лет забыть не мог,

Как жизнь его сломалась в одночасье.

Устав молиться из последних сил

И пеплом посыпать главу седую,

Он в храм на Пасху снова поспешил,

На Бога в своём сердце негодуя.

Когда же всё закончилось давно,

И стали расходиться иудеи,

Стоял в своём он горе одинок,

Ещё на что-то будто бы надеясь.

Заметив группу старцев у дверей,

Он подошёл и Отрока увидел:

Казался взгляд Его других мудрей,

Хоть было лет двенадцать Ему с виду.

«Мне никогда наверно не забыть, -

Он с горечью саднящею подумал, -

Мой сын сейчас бы мог таким же быть!»

А Отрок посмотрел, как будто в душу:

«Не стоит жить, лишь прошлым дорожа, -

Услышал он в словах его сердечность, -

Ведь можешь ты терпением стяжать

Великое блаженство в жизни вечной.

В Небесном царстве, в ангельском краю,

Среди садов неведомого рая

Однажды ты увидишь Алию

И больше никогда не потеряешь.

Поймёшь, как милость Божья велика,

И Мудрости  всевышней поразишься.

Всё сбудется, поверь мне, а пока

Я помолюсь Отцу за всех погибших».

И счастьем переполненный в тот миг,

Ни капли не тоскуя по убитым,

Склонился перед мальчиком старик

На каменные храмовые плиты.

И слёзы по морщинам потекли,

Как будто очищая сердце свыше.

Он плакал не о смерти Алии,

А лишь о том, что Господа не слышал.

В ночном саду все запахи острей

И свет луны сильней сгущает краски,

Но не нашлось бы лилии белей

Чем лилия в пределах Гефсиманских.

Сиянье звёзд на нежных лепестках

В ночной росе хранило отраженье,

И дивный аромат в её устах

Всех опьянял до головокруженья.

В ту ночь она была в расцвете сил

И щедро аромат свой источала,

Когда Иисус по саду проходил

И вся природа трепетно молчала.

Цветы другие, росшие в саду,

Склонили как один пред Ним головки,

Но лилия, одна в своём роду,

Была, сказать по правде, не из робких.

Изящно распрямилась вдруг она,

Пусть Он увидит лик её прекрасный,

И насладится запахом сполна,

Что изливался благовонным маслом.

И в самом деле, Свой замедлив шаг,

Он посмотрел на хрупкое созданье,

И лилия в печальных тех глазах

Увидела смертельное страданье.

Увидела смирение Его…

И вдруг ей стало очень-очень стыдно

От гордости своей и от того,

Что лишь её одну здесь было видно.

Она зарделась, низко опустив

Своих тычинок бархатных ресницы,

И красный цвет, что тронул лепестки,

До самых уголков распространился.

С тех памятных времён из года в год 

В  саду увидеть можно Гефсиманском,

Как рядом с белой лилией цветёт

Её сестра  в наряде ярко-красном.

Едва лишь только выглянет луна, -

Смиренно лепестки свои смыкает,

И в покаяньи молится она,

Взор кроткий Иисуса вспоминая.

Его душа томилась в преисподней,

Хоть праведником он по жизни был:

Ни словом никому не делал больно,

А только всех жалел и всех любил.

Но вот настал момент освобожденья,

Когда Иисус Распятый в ад сошёл

И кающихся всех, без исключенья,

Освободив от уз, с Собой увёл

Но праведник печалился немного,

Хоть радостью весь лик его сиял:

Родная мать не каялась пред Богом,

И Бог её с Собою в рай не взял.

И, подойдя к Его престолу, робко

У Господа за мать он попросил.

Но Бог сказал: «Не место, сын мой добрый,

В раю тому, кто лишь себя любил».

Но праведник, мученья ада помня,

И всей своей душой жалея мать,

Взывая к милосердию, упорно

Стал о её спасеньи умолять.

- Ну, хорошо, - Господь ему ответил, -

Я дам её душе последний шанс!

повелел Он, чтобы ангел Света

Спустился в преисподнюю тотчас.

И вот она за ангела схватилась

И стала подниматься к небесам.

А за неё другие уцепились:

- И нам последний шанс! И нам… и нам!..

Не в силах скрыть, как было ей досадно,

Она других пыталась оттолкнуть,

И падали с проклятьями обратно

В бесовский мрак и дьявольскую жуть.

Чем больше в ад людей она вернула,

Тем ангел тяжелее делал взмах.

Но вот она последнего столкнула,

И сил не стало в ангельских крылах.

И падала под тяжестью греховной,

Туда, откуда нет пути назад…

Вот также мы своею нелюбовью

Мостим себе подчас дорогу в ад!

Но человек свободен от рожденья,

И коль сумеем мы стяжать любовь,

Появится надежда на спасенье

И вера в то, что будет  с нами Бог!

С далёких призрачных времён

Известен град Иерихон,

Когда-то жило там одно семейство.

Хозяин как помочь – не знал:

Его жена была больна,

И на леченье тратил он все средства.

А тут как будто бы назло,

Когда болезни был излом,

Опять настало время для поборов:

Отнять последний чтоб сухарь,

К ним приходил один мытарь,

Его уже давно прозвали вором.

Завидев сборщика вдали,

Детишки к матери пришли,

А та едва дышать могла от боли…

И приподнявшись от одра,

Давай в бессилии рыдать

И проклинать свою злодейку-долю.

Когда ж мытарь предстал пред ней –

А звали мытаря Закхей –

То вместо грубых слов и оскорблений

Вдруг ящик с деньгами достал

И взятьбольную умолял,

И горько плакал, стоя на коленях.

Сердечко дрогнуло её:

-Закхей, в уме ли ты своём?

- В своём, - ответил он, - в своём всецело…

Я переполнен весь от чувств:

Был у меня вчера Иисус,

И я теперь другой на самом деле!

Иисус Христос так милосерд!

Пришёл в мой дом как мой сосед,

Такой меня Он чести удостоил!

И от меня кому беда –

Тому я вчетверо воздам,

Иначе я ногтя Его не стою!

Хозяйка слушала его,

Слегка качая головой,

Детишки громко хлопали в ладоши…

А муж Закхею руку жал

И даже не предполагал,

Что он таким окажется хорошим.

Так сборщик податей Закхей

Ходил по людям много дней

И раздавал всё то, что он награбил.

А мы, хоть верим во Христа,

Не потревожим и перста,

Чтоб в нашей жизни что-нибудь исправить.