- Я всегда считал себя здравомыслящим человеком, - начал он, - и давние детские увлечения сказочными королевствами, пиратскими приключениями и прочими глупостями давно сошли на нет. Никогда я не верил в потустороннее, иное, чуждое людям. Мир призраков и духов казался мне далекой фантазией увлеченных мистикой писателей. И все же мне дважды поневоле пришлось столкнуться с неведомым и таинственным. Причем, как я теперь понимаю, во втором случае и в теперешнем незавидном положении есть немалая доля и моей собственной вины.... Но хватит вступлений, – он перевел дыхание.

Слава богу! Передо мной, наконец, сидел прежний Рауль - впервые за весь долгий вечер я ни капли не сомневался в его нормальности. Недуг отступил - и я гордо связал эти изменения к лучшему с моим собственным благотворным влиянием.
Тем временем он продолжал свой рассказ. И по мере изложения мои радужные надежды все больше меркли, пока совершенно не растворились во мраке непроницаемой ночи.…

- Возможно ты, Анри, вспомнишь историю, что я поведал на предсвадебной пирушке. И эту неприятную сцену, разыгравшуюся в твой первый по нашему возвращению в Париж визит. Благородный друг, ты пытался меня предостеречь, всеми силами рвался помочь. И мне всегда было важно твое участие, плечо надежного товарища.
Равно как и сейчас твое присутствие позволяет мне ясно выражать мысли и полностью владеть своим телом. Меня еще ждет впереди страшная расплата, но осознание, что хоть кто-то будет знать о случившемся, поддержит меня в тяжкой и почти безнадежной борьбе. Я покинул тебя, выполняя клятву, данную моей женой ее учителю, Эрику, - он вздрогнул, произнеся это короткое имя, и вновь схватился за левый бок. Почему-то в тот момент я подумал не о возможно больном сердце графа, нет. Мне вспомнилось то самое, выброшенное в реку, кольцо и тяжкий, страшный стон, разорванной души. Кольцо, что Рауль вынул из ЛЕВОГО жилетного кармана. Именно в этом месте, как ни странно находился почти видимый источник боли и – моя рука боится написать это - тени?

Слишком ли сильно прогоревшие дрова в камине или заплывшие воском фитили свечей явились причиной тому, но в комнате, особенно в углах и около левой ноги графа, сгустился сумрак.
- Ee наставник, - долгая судорога исказила почти мальчишеские черты, - был столь же сильно одарен природой талантами в самых разных, подчас далеких друг от друга, сферах человеческой деятельности, как и той же чудовищно изуродован, вероятно, от рождения. И мораль его была так же изуродована и, с точки зрения обычных людей, безнравственна.
Тем не менее, держа в руках, как у жалких марионеток, нити наших жизней, он отпустил нас, лишь потребовав клятвы от моей …- я невольно перебил его воскликнув:

- КРИС…

- Ради бога, не произноси вслух! – вскрикнул, дрожа, Рауль. – ОН всегда возвращается на звук ее имени!
Меня самого затрясло от этих слов, а ведь я никогда не считал себя мнительным или излишне чувствительным. Но мне невероятно, немыслимо захотелось покинуть эту комнату, этот дом. Вернуться в беззаботный Париж, и забыться в развеселой пирушке.
Панический страх перед неведомым пронзил меня насквозь.