Мама, какой он наглый, до губ прокушенных невозможный,
До туго натянутой венки височной - сложный...
Как кислород под водой, истерично нужный,
Огромный и неотложный...

Как мне вместить это всё в мое тельце, мама?
До сих пор нетроганная моя
Крохотная душа...
...потому что теперь её самая тихая глубина
Оживает и мечется, так, что нельзя дышать –
Это глупо, но как мне лёгкими управлять,
Когда он улыбается, мне согревая там всё, до дна...
Знаешь, ведь от него у кого-то родится сын –
Это будет самый красивый на свете мальчик, клянусь...
Только если об этом подумать, мама, то я свихнусь,
Потому что во мне очень громко идут часы,
Отмеряя фатальное: десять, девять... Мам, я боюсь...
Мам, мне страшно, я снова маленькая такая:
Мне четыре, ты плачешь, зачем? Я не понимаю...
Мне пятнадцать, и я не верю, что разберусь...
Или даже тринадцать – я некрасивая и стесняюсь...
И уже с девяти ненавижу, когда мне врут...
Я настолько маленькая, что рыдаю
С невысказанным вопросом в глазах "за что?"...
Он не видит, наверное, как мне обжёг нутро
И не чувствует, как я за час без него замерзаю...

Если в двух словах: посмотри, он в меня врастает,
А я корчусь от боли, отчётливо представляя,
Как потом его вырвут и заберут...
А ещё я знаю,
Что таких, как я, в это долгое плавание не берут...