Обожаемый мной Алекс написал очередной гениальный стишок:

В какой-то другой реальности я не оказываюсь дураком,
я не оказываюсь слабаком,
я не отталкиваю людей -
и ночи мои там жарки, а дни - тихи,
и нет в помине вот этой жажды писать стихи -
поскольку живется счастливо и без затей:
мы приглашаем по выходным гостей,
планируем общий бюджет. отпуска.
детей.

В еще какой-то реальности мы друг у друге и знать не знаем,
И мир там мною не упрекаем, не попрекаем,
но ты - уверен - и там красива;
я там женат, скоро в школу пойдет сынишка,
я так там счастлив, что даже слишком:
крутая тачка, жена и ксива;
и ты там тоже живешь спокойно
(и даже если бывает больно -
не я тому состою виной)
но, целом, дни там твои легки,
а у меня, кстати, ни одной
дурацкой мысли писать стихи.

Но мы оказались с тобою в этой
суровой реальности, с этой сметой
всех наших поступков, слабостей и страстей -
и этот мир нам диктует свои законы,
ставит преграды, растит препоны,
подкидывает трудности всех мастей;
плыть против течения два долгих года,
и не найти ни клочка подходящей суши...

теперь у тебя - покой, у меня - свобода,
а наша любовь догнивает остатком китовой туши -
на побережье какого-то затерянного залива -
я тексты вот эти леплю из ее требухи,

но как бы там ни было, как бы там ни было, слушай -
я рад, что у тебя тогда находились поводы быть счастливой,
а у меня теперь есть - чтоб писать стихи.

Все чаще стала замечать, что люблю в стихах вот такие сложности. Чтобы не простые четверостишья, чтобы одна рифма кружевом оплетала другую и все они как огромное, идеально вывязанное, выплетенное кружевное полотно. И как-то так получается, что чаще всего такие стихи особенно удаются мужчинам. Мужчинам, которые пишут с жесткой рифмой, с четкими окончаниями, резко обрывая строчки. Будто отламывая кубики шоколадки от плитки.
В мужских стихах всегда есть нечто особенно. Если это не бардовские такие стихи про лес-гитара-костер-трава (трава, кстати, в разных контекстах может быть). Хотя, конечно, мной любимый Груз тоже пишет "Гена и Аркаша пришли ко мне с кашей". И это не про овсянку. Но разница в том, что бардом может стать каждый(могу заблуждаться, конечно). Но кажется, что для этого нужно лишь читать побольше и долго рожать рифмы. А чтобы написать про кашу или про Надю, нужно обладать еще и тонким и очень "вкусным" чувством юмора. Чтобы стихотворение не казалось вымученным, а создавало ощущение простой речи, красиво сплетенной, нужно обладать острым языком в обычной речи, сидя с друзьями где-нибудь на кухне или в ничего не значащей смс-переписке. Этим, увы, обладают так немногие.
Еще в мужских стихах невероятно подкупает умение писать о своих чувствах с невероятным чувством собственного достоинства. Даже если они(не все, конечно, но многие) пишут о страданиях, их не хочется пожалеть. Они редко добавляют излишний трагизм. Хотя, конечно, преувеличивают что-то наверняка.
Героем в этом направлении по моим представлениям не так уж много. Алекс Микеров, Олег Груз и Дмитрий Воденников. Есть и другие, да, но они иногда разочаровывают, расстраивают, не оправдывают ожиданий. А эти три парня - мои поэтические боги. И героев ведь нужно знать в лицо, да?

Грузик. У него невероятной красоты зеленые глаза и руки.
[показать]

[показать]

[показать]

Алекс
[показать]

[показать]

[показать] - тут не просто Алекс, тут еще и любимый Алтай

Дима
[показать]

[показать]

[показать]

Ну и стихи:

Ледник. Олег Груз

Жизнь тает словно ледник,
И я вымираю, как мамонт!
Понимая, все больше в последние дни,
Как же права была моя мама,

Родив меня на белый свет.
Чтобы я тут все сам увидел;
В этом зеркале, в этой Москве,
В этом непрезентабельном виде -

Я поэт, с головы до пяток!
Этот образ за деньги не купится!!!
Моя правда была распята,
И не раз, так что опыт копится,

Напрямую влияя на строки;
На окончания строк!
Каждый раз обновляя настройки,
Чтобы я был с собою строг!

Чтобы в духовном развитии
Моем не замедлялся рост!
Чтоб я вовремя мог себя остановить
Извлекая ответы на тупой вопрос,

Дабы не множить глупости,
И с ними не мучиться позже!
В неучении я уже мглу постиг,
Теперь постигаю свет Божий!!!

На осле, или под ослом?
Силой слов, или числом!?
Даром, или ремеслом?
Саму суть, или всуе попсу им?

На самой вершине низости стоя,
Наполняя собою пустое
Там, где и сто "Я"
Не одного ни стоят?!

Завтра было вчера -
Если что-то менять, то только сегодня!
Я у других вещей раб,
Моя жизнь - проживание одного дня

С опытом всех предыдущих.
С истиной, рожденной в спорах...
Ниндзя - это искусство ждущих,
И просушивающих свой порох

На ветру перемен.
Я верю в себя как чудо!
В каком бы я не был дерьме -
Я себе еще не один Шанс хочу дать!

Не ставя на себе креста,
Я внутренних противоречий камень
Преобразовал в кристалл,
Стачивая его ручейками

Своего седьмого пота.
Снимая с себя на бумагу маски,
Я над собой непрерывно работал,
И не принимал никакие отмазки

Своим топтаньям на месте,
Я сам себе был учитель!
Я стоял над собой как наместник,
И вот он - Я, получите!!!

На осле, или под ослом?
Силой слов, или числом!?
Даром, или ремеслом?
Саму суть, или всуе попсу им?

На самой вершине низости стоя
Наполняя собою пустое
Там, где и сто "Я"
Не одного ни стоят?!

Ложь. Олег Груз

Ложь одноразовой не бывает!!!
Когда ты лжешь - часть души твоей убывает
Туда же, куда и ложь!!!
Ложь прозрачная, как стекло ж -

За нею всего тебя видно...
И, что ложь оставит нам
После себя вместо правды?
Путь из света добра в дым,

Который глаза до слез режет?!
Ложь, начни приходить ко мне реже,
Чтобы я тебя сразу же чуял!
Больше слышать тебя не хочу я,

Не могу тебя больше видеть!!!
Даже в самом прекрасном виде
Ты во мне ничего не меняешь,
Когда лучшую часть меня ешь

И не давишься, сука!
А я под тобою внизу как
Буд-то бы заживо погребен, как
Буд-то и не был я тем ребенком,

Который врал, чтобы стать взрослей...
Ложь, из самых любых отраслей -
Лишь оправданье для слабых!
Ложь давно нас тут всех спасла бы,

Но априори не может!
Ложь превращает в дерьмо жизнь,
Что дается как пища!
Под тяжестью лжи пища -

Полной грудью не скажешь,
Ведь словно наелся песка же,
И к горлу ее острый нож...
Ложь, во мне себя только не множь!!!

Еле цел. Олег Груз

Я был еле цел, но увидев на её лице
Улыбку с моим адресатом,
Кто-то открыл диафрагму на улице,
И обдувая меня пассатом

Лёгким порывом подтолкнул к ней.
А мы не виделись несколько дней,
И… о Боже, как я сейчас хочу,
Чтобы Она не скрывала чувств,

И позволила им течь ко мне.
Чтобы на преткновения камне
Мы поставили огромный крест,
И принялись совместно покорять Эверест

Страхуя друг друга от схода лавин.
Чтобы сложились в целое из двух своих половин,
Ведь, если Она мне протянет руки
Я утеку вместе с Вами, строки…

Я до неё напролёт дни и ночи
Искривлял свой позвоночник,
И писал, о других волнующем.
Так зачем же мы другую волну ищем,

И осторожно меняем темы?
А пусть Она скажет мне, чем не те мы,
Кто подходит друг другу – пиздец как?!
Вплоть до очереди, на крик из детской…

Ей можно на меня не гадать, и
Позволить себе прибывать в благодати,
Которая сама всё явит.
Карты в чужих руках для меня не судья, ведь

Я тоже имею карты;
И билеты, на все плацкарты…
Но Она и тут уже знает всё,
Намного больше чем сам я всёк,

И сама говорила об этом –
Без неё я не альфа, а бета!
Кто-то должен был меня раскрыть.
Она хозяйка моей искры,

И пламя пылает уже во всю.
На первый взгляд это снова сюр-
-реализм самой ситуации в целом…
Но пусть она спросит их там в конце – Лам,

Может они будут в курсе,
Насколько плод этот запретный вкусен?!
Мне интересны её интересы,
Словно у нас на двоих одни рельсы,

А не только одно направление.
Я призываю её на правление,
К совместному разделу трона.
И в своём каждом письме электронном

Хочу сказать ей намного больше
Чем позволяют нам объёмы почты,
Но она не давала мне знака.
И из меня лезет изнанка -

Я хочу быть её другом в другом!
В самом, что ни на есть дорогом
Этого слова смысле...
А Она словно читает мысли,

И начинает следить за дорогой,
Становясь собранной на миг, и строгой.
Но видя, что я на неё смотрю –
Отпускает свой образ в трюм,

Понимая, что он будет ей мешать,
Будет жать, и ей захочется убежать,
Чтобы потом обо всём жалеть, и
Чувствовать как стало тяжелее идти

С этим сумбуром в груди.
А сводящий её с ума эрудит
Останется в недоумении.
В своём этом не до умении

Довести до конца разговор.
Будет украдкой смотреть как вор,
На неё в следующий раз.
Боясь спугнуть снова одной из фраз…

Джонни Донн. Алекс Микеров

А потом Джонни Донн едет в метро, видит счастливые пары -
и внезапно себя ощущает уставшим и очень старым,
выцветшим ситцем,
опустошенной тарой -
хочется попроситься
все это отменить:

дни, затянутые серой дымкой,
все эти лица на фотоснимках,
всю эту нежность, что была в нем и вдруг прокисла,
ненужной сделавшись никому,
он хотел бы любить не людей, а числа,
чтобы раз за разом не погружаться в глухую тьму,
выпуская из рук путеводную нить.

В том, как все обернулось, чувствуется издёвка -
он всегда был так молод и обходился ловко
с каждым сердцем, которое приручил,
а теперь обратилась прахом его наука,
так вернешься домой - а к двери не подходят ключи,
словно разом лишили зрения, голоса, слуха,
даже то, что внутри так пронзительно пело - теперь молчит.

Он выходит на улицу - ночь надета на город
плотной тьмой, будто тесный ворот,
город не в силах воздух набрать в груди-
Джонни вслед ему дышит как при сердечной астме,
думая: "Вот и всё, Бог не даст мне
больше шанса, не укроет в теплой своей горсти".

Его бешено кружит, будто снег в метели, сбивая,
и секундная стрелка ползет дольше, чем часовая,
но едва Джонни думает, онемевая:
"Мне конец!", как все разом остановилось,
прекратило выворачивать и трясти.
нет, не смерть, просто нервная шалость -
все вернулось на круги своя. отдышалось.
ничего с ним смертельного не случилось.

тут он вдруг начинает рыдать, понимая,
что и рад бы сдаться на чью-то милость -

но впервые в жизни не знает куда идти.

Сентябрь-12.12.2011. Алекс Микеров

Если боль оформить в слова, она отступает будто
океанский прилив, оставляя полоску песка –
ты спокоен, как смертник или как Будда,
выдаёт только капля пота у вздувшегося виска.

Ступни тонут: воспоминания вязки,
налипают склизкою массой: идёшь дугой;
так бредут батраки, в единой уставшей связке –
каждый рад бы упасть, да не даёт другой.

Припади на колени: черти здесь любые мантры,
до запястий в песок зарывай ладони, –
свойство слов – свойство огненной саламандры,
что в огне не горит; погляди, на склоне,

за тобой, остались следы – по ним,
чуть стемнеет, придёт душу рвать тоска;
посмотри – закат, ты ещё храним
тем, что прорывается с языка,

тем, что зарывается в этот тёмный,
влажный берег – дописывай и беги;
(Данте не был в аду – он прождал в приёмной,
нарезал круги,

он не знал, что такое – уже не верить,
он же знал, ради чего живёт)
у тебя – только берег, что не измерить,
и тоска за спиной поёт.

Так беги, не оглядывайся, не слушай
этот голос – закат ещё жив, едва
освещая мир: океан и суша,
и твой путь между ними, пока жива

эта детская ярость, слепая злоба –
ты всесильный, непобедимый интуитив:
только взглянет, а кажется – смотрит в оба
много лет, заранее приютив

в себе целые жизни: рожденья, смерти,
расставания, встречи, улыбки, боль –
видишь ясно все эти круговерти,
но никак не можешь побыть собой.


Это очень красиво: зелень, пальмы, береговая
бледно-желтая линия, и по ней –
под аккорды заката – не уставая,
мне бежать ещё долго –
и не жалеть ступней.

Так дымно здесь. Дмитрий Воденников

Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить —
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я — жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты — вообще не стоит — жить.

А я вот все живу — как будто там внутри
не этот — как его — не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой–то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,

а так, как будто там какой–то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?

Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему–то там, чего на свете нет,

вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет — все ж таки дошёл,

а то, что мне — и по какому праву —
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?

Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить —
последний хруст, спадающий ошейник —
что там еще, с чем это все сравнить?

Так пусть — гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я — здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал — а все еще стою.

Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля —
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно — но не я, не я.

Шиповник. Дмитрий Воденников

И мальчиком, и дядечкой — нельзя:
кусаю губы, потому что знаю,
что — вот она! — не первая весна
и не последняя… а так, очередная…

Я — сбрасываю кожу, как змея,
я — как крапива, прожигаю платье,
но то, что щас шипит в твоих объятьях,
кричит и жжется — разве это я?

Нет, в том шиповнике, что цвёл до издыханья,
до черноты, до угля — у забора
я до сих пор стою как тот невзрачный мальчик
за пять минут — до счастья и позора.

Ну что ж поделать, если не совпавший
ни там, ни здесь — со мной, по крайней мере —
ты пах моей щекой, моей мужской рубашкой
ещё до всех моих стихотворений.

— За всё про всё одна лишь просьба есть:
за то, что мы не были и не будем —
люби меня таким, каким я есть,
таким–каким–я–нет — меня другие любят.

…Я не надеюсь, ни с одним из вас
ни там, ни здесь совпасть, — но в это лето
мне кажется, что кто–то любит нас,
имперских, взрослых, солнечных, раздетых.

Из душного цветочного огня
он нас прижмёт к себе, а мы — ему ответим…
Ещё я знаю, что на целом свете,
уже лет десять, больше нет тебя.

Конечно, они не единственные прекрасные современные поэты. Есть замечательный Ваня Пинженин, Федор Сваровский, Демьян Кудрявцев, Дмитрий Быков. Да, они все безумно талантливы. Но только эти трое поселились у меня в душе и не планируют оттуда выходить. И слава богам.