когда он приходил в мой мир, нарушал идиллический порядок тем, что мыл позавчерашнюю кружку чая с бортика ванны и наливал туда свежую душистую заварку. когда он приходил в мой мир, он неизменно молчал первые пятнадцать минут нашего разговора, с непонятным мне наслаждением вдыхал в свои необъятной глубины легкие дым, тушил папироску о блестящий перламутрово-розовый внутренний край черноморской ракушки - единственное подобие пепельницы в моем мире и делал внимательное и снисходительное выражение глаз - "ну давай, рассказывай, глупая, обещаю не смеяться"

когда он приходил, мне бы следовало выйти. так становилось полно и полноценно, что для меня места не оставалась.

бесконечная череда знаков препинания (за каждый запинаюсь!) моих рассказов ничуть ему не мешала. он совершенно не оскорбительно попросту меня не слушал. слышал уже когда-то, знает заранее.

вот так вот бесцеремонно садился на край кровати, оставляя мне место, то ли на полу позади себя, то ли вообще неизвестно где.
или же говорил посреди моего монолога - хочешь покурить? (зная, что я не) и тащил меня на крышу моего мира, ложился на спину и опять уходил в это свое наслаждение собой и сознанием своего единства с чем-то большим. тогда я брезгливо отворачивалась от сияющего неба и замечала, что ненавижу звезды и что ничего страшнее и холоднее звезд быть не может. его космический холод ничуть не пугал ибо был основной его составляющей. ничего чуждого.

его холод был бесконечной черной дырой, а не льдом. потому под моим жаром, под моими горячечными речами и не таял. его холод был смоченным в проточной воде полотенцем на мой горячий лоб. он всегда остужал мой бред. я была ему подвластна, он мне - нет. он врывался зимней ночью в открытую форточку посреди тропических джунглей. он приходил, уходил, а я оставалась, вроде бы трезвая, ни горячая, ни холодная, никакая - какая надо.