Это цитата сообщения красавицаумница Оригинальное сообщение
Николай Бурляев: «При встрече со мной Федор Бондарчук отводит глаза»
Николай БурляевФото: Fotobank.ru
Вдруг Тарковский говорит: «Коля, ты самый мой близкий человек… ближе в жизни никого нет». Я обомлел. Вез его домой в такси, голова Андрея покоилась у меня на коленях.
В тот судьбоносный день летом 1959 года я возвращался из школы. Шел привычным маршрутом мимо памятника Юрию Долгорукому к своему дому № 6 по улице Горького. На железном парапете невдалеке от ресторана «Арагви» сидел упитанный юноша. Он поманил пальцем:
— Мальчик, иди сюда! Ты мне нужен.
Родители предупреждали: разговаривать с незнакомцами опасно, но любопытство пересилило.
[показать]Мои дедушка Диомид Васильевич и бабушка Людмила Алексеевна были актерамиФото: из личного архива Н. Бурляева
— Я режиссер, — представился парень, — учусь во ВГИКе, все лето искал мальчика, похожего на тебя. Слава богу, вот нашел.
— А документы у вас есть?
— Какой ты дотошный! Есть, конечно, — он вынул из кармана студенческий билет.
Я посмотрел на фотографию, прочитал имя — Андрей Михалков. Вот с этого момента и началась актерская биография Николая Бурляева.
Сейчас понимаю: в том, что я попал в руки Андрея Михалкова-Кончаловского, был Божий промысел. Без него могло бы и не сложиться — путь в профессию еще в далеком детстве мне чуть было не перекрыл соседский мальчишка. Наша семья жила в бывшем доме Мартынова, убийцы Лермонтова. Я, кроха, шел по темному коридору, а этот пятнадцатилетний недоумок выскочил из-за угла и напугал так, что я начал заикаться. Позже соседа посадили за какое-то преступление, и больше мы его не видели — наша семья переехала на улицу Горького.
Актерство было в семейной традиции: мой дедушка по отцовской линии Диомид Бурляев был комиком, бабушка — трагической актрисой. На афишах их имена писали рядом с фамилиями блиставших на подмостках Блюменталь-Тамариной и Остужева. А род наш ведет свое начало от казака Запорожской Сечи, сподвижника Богдана Хмельницкого Кондрата Бурляя, о чем мне с гордостью рассказывал отец. Позже я при помощи историков докопался, что Кондрат Бурляй был главой посольства Запорожской Сечи, отправленного гетманом Хмельницким в Москву с ходатайством о присоединении к России.
Мой отец по родительским стопам не пошел, хотя жалел об этом всю жизнь. Они с мамой работали инженерами-экономистами. Петр Диомидович Бурляев был личностью яркой, тянулся к творчеству, сам выучился игре на пианино. Папа обладал феноменальной речью, окружающие заслушивались.
[показать]Мне путь в профессию чуть не перекрыл соседский мальчишкаФото: из личного архива Н. Бурляева
Помню, как он поднимался в шесть утра, по радио неслось: «Союз нерушимый республик свободных...», а папа громко на всю квартиру вздыхал: «Эх, твою мать!» Это означало: опять надо идти на ненавистную работу. А вечером он жевал мамины котлеты, садился к роялю, играл импровизации и ложился спать с тем же тяжелым вздохом.
Детей в семье было четверо: я и старшие — сестра Людмила, братья Геннадий, уникальный шахматист, и Борис. Я никогда не слышал, чтобы мама повышала на нас голос. Отец, в силу своего казачьего темперамента, случалось, шумел, а мама подойдет к нему, обнимет, почешет на ночь буйную казацкую голову, и вот он уже спокойно спит.
Родители были людьми гостеприимными, когда брат Борис поступил на актерский в Щукинское училище, у нас часто собирался его курс. Мама всех принимала, угощала, готовила три первых блюда, четыре вторых. Забегая вперед, скажу: она была абсолютно незаменима в киноэкспедициях, куда стала ездить со мной. Допустим, приезжаем мы в глухую степь, стоят пять домов, кругом голое поле. Киногруппе нечего есть. Через пару дней по двору у мамы уже бегают куры, утки, индюки, она готовит вкуснейшее жаркое, всех кормит. Так и повелось: мои коллеги вечером подъезжали к нашему дому, втягивали ноздрями восхитительные ароматы — что там на ужин у Бурляевых? — и вваливались всей группой во двор.
[показать]С Андреем Кончаловским мы познакомились на улице. Я в его курсовой работе «Мальчик и голубь»Фото: из личного архива Н. Бурляева
Так вот, Борис стал актером раньше, чем я. Его заприметили еще в школе и пригласили на кинопробы. Когда я получил свою первую роль, он успел сняться в шести фильмах. А мне поначалу не везло. Пробовался на главную роль в картине Скуйбина «На графских развалинах» — безуспешно. Претендовал на роль сына немецкого коммуниста в фильме Лео Арнштама «Урок истории» — опять не взяли: «У мальчика под носом бородавка...» Я вернулся со студии, и мы с бабушкой срочно отправились в поликлинику, где эту бородавку ликвидировали электроиглой. Первая жертва Искусству...
А летом 1959 года, как я уже сказал, в моей жизни возник Андрей Михалков-Кончаловский, которого все близкие звали Андроном, с предложением главной роли в фильме «Мальчик и голубь». Я продолжал заикаться и от этого трепетал: как сумею выговорить текст? А терпеливый, заботливый, любящий Андрон словно и не замечал этого, давал первые уроки актерского мастерства
[показать]
По сюжету я, держа в руках банку с рыбкой, сидел в ожидании на темной лестнице. Андрон советовал: «Ты не просто так сиди, а прислушивайся к шумам города: где-то трамвай проехал, а там собака залаяла». Слушал, и на лице появлялись признаки мысли. В одном эпизоде надо было заплакать, а я не смог. Тогда Андрон дал понюхать лук, и слезы потекли.
На съемках я познакомился с артистом Театра Моссовета Владимиром Шуруповым. Когда драматург Исидор Шток написал пьесу «Ленинградский проспект» специально на Николая Дмитриевича Мордвинова (он играл там старого рабочего), потребовался актер на роль его внука. И Володя вспомнил про меня, позвонил: «Коль, у нас есть роль, ты бы пришел в театр, представлю тебя Завадскому».
[показать]Николай БурляевФото: Павел Щелканцев
Главному режиссеру Театра Моссовета я понравился и на следующий день уже репетировал. Поначалу робел перед Мордвиновым страшно. Когда Николай Дмитриевич появлялся в театре, он не шел, а вышагивал, плыл по коридорам. И все замирали, даже рабочие сцены, большие специалисты по части ненормативной лексики, прикусывали языки. Понимали: при Мордвинове никаких пошлостей быть не может.
Мои партнеры, молодые Вадим Бероев и Ия Саввина, произнеся свои реплики, отворачивались и прямо на сцене травили анекдоты. Ну и я с ними. Мордвинов однажды это заметил, пригласил зайти в грим-уборную и там произнес всего лишь одну фразу: «Коля, не уподобляйся Вадиму и Ие, не болтай на сцене». Все, мне этого было достаточно.
Очень скоро спектакль стал, выражаясь современным языком, хитом, публика на него ломилась. За два года, что мы его играли, я успел подрасти, а по сюжету мне надо у деда на коленях сидеть. Саввина шутила: «Ну ты, шпрот-переросток!» Уже съездили на гастроли в Ленинград, Киев, у меня уже текст от зубов отскакивал. И тут на сто двадцать пятом спектакле решил позволить себе импровизацию — дай, думаю, заикнусь для красочки. И сразу же впал в ступор, заикание вернулось, накрыло паническое ощущение катастрофы. Партнеры глядят с удивлением, не понимают: что со мной? А реплик у меня, монологов много. В общем, еле дотянул до занавеса.
Обычно я бежал в свою грим-уборную, обгоняя Мордвинова, а тут поплелся за ним как пришпиленный, пришел, сел за спиной. Мордвинов молчит, отклеивает перед зеркалом усы. На следующий день в афише снова стоит «Ленинградский проспект».
— Николай Дмитриевич, — нарушил я затянувшуюся паузу, — завтра играть не буду! Ухожу из театра.
[показать]
— Знаешь, Коль, — спокойненько говорит Мордвинов, — у цирковых такой закон: если артист упал с трапеции или каната, он поднимается и повторяет номер, пока не получится, иначе внутри навсегда поселится страх. Ведь ты же артист...
— Какой из меня, заики, артист?
— Ты артист. Прекрасно играл до сих пор и завтра сыграешь. Иди поспи, отдохни — все будет хорошо.
Ночь я, конечно же, проворочался. На следующий день играл и одолел себя. Если б не Мордвинов, распрощался бы с профессией. Когда после смерти Николая Дмитриевича издали его дневники, обнаружил в них слова о себе: он вспомнил, как посмотрев однажды «Маскарад», я пришел к нему в гримерку выразить свое восхищение. «Испытанный кинематографист», мой партнер по «Ленинградскому проспекту», — писал Мордвинов, — бросился мне на шею и сказал: «Такое я вижу в первый раз!» Ему ясно, что не умрет ни романтическое, ни трагическое, ни классическое и что иначе жить на сцене нельзя». Мордвинов как будто бы передал мне тот факел, что сам нес, пример отношения к театру, искусству. Благодарен ему за это безмерно. А заикался я потом лишь в роли Бориски из «Андрея Рублева», но исключительно по просьбе режиссера, попросившего «оставить красочку». Предыстория нашего знакомства такова. Я-то думал, Кончаловский про меня давно забыл, однако в один прекрасный день голос Андрона раздался в телефонной трубке: «Коля, срочно читай «Ивана» Богомолова, мой друг Андрей Тарковский попробует тебя на главную роль!»
[показать]На съемках «Андрея Рублева»с Тарковским и СолоницынымФото: из личного архива Н. Бурляева
Прочитал, потрясающая проза, но какой из меня Иван?! И вот настал день, когда я отправился на «Мосфильм». И представления не имел, кто такой Тарковский, для меня он был просто друг Андрона. Явился в его кабинет, увидел и... просто влюбился. Я — парень традиционной ориентации! Вроде Андрей не располагал к нежным чувствам, его суть была жесткой. Но сердце почему-то подсказало: он живет в двух мирах. Здесь он шутит, сыплет анекдотами, ногти покусывает. И вдруг его уже нет с нами: душа взлетает куда-то высоко и парит в неведомых пределах. И вот этого Тарковского невозможно было не любить. Он был человеком верующим, я это всегда знал, хотя мы ни разу не разговаривали ни о вере, ни о Христе. Но именно Андрей повесил мне на шею мой первый крестик. Сам выбрал его из четырех оловянных, сам продел тесемочку, сам затирал руками, фактурил, чтобы приблизить к правде жизни. Пусть это был всего лишь реквизитный крестик на картине «Андрей Рублев», но все же...
Подтверждения, что Андрей верил в Бога, я начал получать много лет спустя. Чего стоит одна фраза из его интервью, которое Тарковский дал, уже живя на Западе: «Конец цивилизации может наступить раньше, чем упадет ядерная бомба. 
[показать]
Это произойдет, когда умрет последний человек, верящий в Создателя. Цивилизованное общество без духовности — не более чем собрание животных».
Однажды позвонили из Дома кино с предложением поучаствовать в вечере памяти Тарковского, прочитать отрывок из его дневника. Для меня, заики, большая работа вжиться в текст, чтобы выдать его со сцены без сучка без задоринки. Шел на мероприятие без особого желания еще и потому, что не люблю Дом кино, место, где коллеги улыбаются тебе в лицо, а отвернувшись, могут пригвоздить убийственным эпитетом. Кстати, Андрей это знал и тоже не любил Дом кино. Но я пробежал глазами слова, написанные Тарковским десятого февраля 1979 года, и слезы навернулись: это была молитва верующего человека: «Боже! Чувствую приближение Твое, чувствую руку Твою на затылке моем, потому что хочу видеть Твой мир — каким Ты его создал, и людей Твоих, какими Ты стараешься сделать их. Люблю Тебя, Господи, и ничего не хочу от тебя больше... Принимаю все Твое, и только тяжесть злобы моей, грехов моих, темнота низменной души моей не дают мне быть достойным рабом Твоим, Господи! Помоги, Господи, и прости!»
[показать]Наталья Варлей в фильме «Кавказская пленница»Фото: РИА Новости
А почти перед самой смертью, когда ему объявили о неоперабельном раке бронхов, Тарковский записал в дневнике, что с утра чувствует радость, и не потому что видит солнце в окошке, а потому что ощущает приближение Господа. С этим и ушел...
Но при этом Андрей был живым, грешным человеком, часто не мог обуздать свой характер, обижал ближних и сам страдал от своей нетерпимости. На «Ивановом детстве» он устраивал мне кинопробы раз семь. Я переживал, конечно, думал: сомневается во мне. Он менял мой грим, перекрашивал волосы, оттопыривал уши, рисовал конопушки и не торопился объявлять об утверждении. Я начинал отчаиваться: значит, не тяну. А оказалось, Тарковский искал под меня актеров — пробовал и с Высоцким, и с Ивашовым, и с Жариковым, и с Зубковым.
До Тарковского «Иваново детство» снимал другой режиссер, Эдуард Абалов, который израсходовал практически половину сметы и загубил проект. Денег осталось крайне мало, искали человека, который бы переснял картину, спас «Мосфильм» от позора..
[показать]С Натальей Бондарчук мы прожили вместе 17 летФото: PhotoXpress.ru
Если не сдать ее в срок, весь пятитысячный коллектив студии лишится премии. Дирекция остановила свой выбор на дебютанте Тарковском, он взялся за дело. Уже после смерти Андрея прочитал в его дневниках: «Я пошел на риск, потому что у меня было четыре гаранта — Коля Бурляев, оператор Вадим Юсов, художник Евгений Черняев и композитор Вячеслав Овчинников».
«Иваново детство» снимали в Каневе на Днепре. Осень, бархатный сезон. Потрясающая атмосфера радости! Какая там война?! В первый день снимали сцены гибели матери Ивана и последние кадры фильма, когда он подбегает к дереву на пляже. Жарко, Андрей и вся группа в плавках. То и дело бегали купаться. Снимая убитую мать Ивана, роль которой Тарковский доверил своей жене Ирине, Андрей собственноручно окатывал ее водой из ведра. Снимет дубль и радуется, словно ребенок, кричит: «Это сыр! Рокфор! — слова «сыр рокфор» были у него высшей похвалой. — Еще разочек!» И снова бежит к реке, зачерпывает ведром воду и с наслаждением окатывает жену.
Меня поселили в одном номере с Женей Жариковым. Моя мама, как всегда, готовила еду на всю группу. По вечерам собирались в полулюксе Андрея, Кончаловский приезжал из Москвы. Ирина — нежная, ласковая, заботливая, теплая, полная гармонии, радушно принимала гостей. Андрей с Андроном самозабвенно пели песни Гены Шпаликова:
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
А потом затягивали Высоцкого:
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
Я и не предполагал, что это написал Володя, с которым мы успели подружиться, думал: какой-то зэк сочинил или фронтовик. В общем, молодое безудержное счастье, вся жизнь у нас была впереди!
Тарковский любил устраивать актерам испытания. Если в сценарии написано: болото — то мы будем барахтаться в нем весь день, до посинения. Я не роптал, почему-то уже тогда подходил к работе как профессиональный актер, читал сценарий, вживался. То ли Андрон мне это отношение привил, то ли актерская генетика давала о себе знать, но я делал дело серьезно, без скидок на юный возраст.
Однажды целый день ползали с Жариковым по болотам. Нам проложили деревянные мосточки, с которых мы постоянно соскальзывали. Юсова с камерой возили на тележке, ему было комфортно. Он придумал нам «гидрокостюмы», попросил сшить штаны по грудь из полиэтилена. Но как только мы заходили в октябрьскую холодную воду, она моментально просачивалась через швы. Однажды Юсов заметил, что я посинел, спрашивает:
— Что, холодно?
— Очень.
— А ты пописай, мы так в армии грелись.
И занялся своей работой, забыл про меня. Иногда мне казалось, что Вадим Иванович был главнее Тарковского: Андрей часто посматривал на него, ждал, когда тот скажет, что можно снимать..
[показать]С нашим сыном Иваном, 1977 годФото: из личного архива Н. Бурляева
Так вот, Юсов про меня забыл, а я все ползу в тыл врага. Потом спрашивает:
— Ты сделал?
— Да.
— Ну и как?
— Да так же, холодно...
Через много лет я поинтересовался у Вадима Ивановича:
— Признайтесь, вы тогда надо мной издевались?
— Да нет — какой там издевался! Мы правда так грелись в армии.
Еще на пробах Тарковский предупредил: «Коля, учти, у тебя будет одна сцена, самая важная — игра в войну, где ты должен заплакать, стоя перед камерой. Знаю, что у Андрона ты плакал, понюхав лук. Здесь этот фокус не пройдет». Чуть ли не полгода Андрей готовил меня, дал прочесть книгу «СС в действии», где описывались преступления нацистов, иллюстрированные жуткими фотографиями. Он рассказывал, как работают известные актеры: «Вот, например, Жан Габен живет в декорации, осваивает каждый предмет».
Я это запомнил, и когда пришло время снимать сцену, попросил: «Можно я приду на площадку раньше группы, часа за четыре?» Меня одели, загримировали и оставили одного в темном павильоне, где я начал настраиваться, бегал, накачивая эмоции. В итоге набегался так, что ноги стали пудовыми, еле их волочил, дыхание сбилось. Вижу: приборы уже поставили, Тарковский ходит где-то вдалеке, все ждут, а я не хочу плакать! Вдруг Андрей направляется ко мне. Сжался в комок, ожидая, что он сейчас скажет: «Я же тебя с самого начала предупреждал! Ты что, бездарный?! Ты меня подвел!» И выгонит. От такой мысли задрожал, а Тарковский подошел и как тонкий психолог не стал ругать, а прижал к себе и произнес: «Коленька, бедный ты мой! Что ж ты так измучился?! Да я сейчас все отменю!» И я зарыдал от жалости к себе. Андрей хватает за руку и к камере. Первый дубль — в корзину, слишком сильно там рыдал. А на втором немного успокоился, его и взяли в окончательный монтаж.
Мы закончили фильм в 1962-м, в августе «Иваново детство» завоевало главный приз на Венецианском кинофестивале, где «Мальчик и голубь» тоже получил «Бронзового льва» в конкурсе детских фильмов. Меня в Венецию не взяли. Валя Малявина рассказывала: когда объявили, что «Золотой лев» присужден нашей картине, Андрей вытащил мое фото и поцеловал его.
Два года Тарковский не давал о себе знать. Я думал — забыл меня мой любимый Андрей. Как вдруг звонят из его съемочной группы: «Тарковский написал для вас роль». Принесли сценарий «Андрея Рублева», читаю: роль Фомы — ученика Рублева, написанная для меня, — никакая, бледная тень главного героя, текста почти нет, пара фраз... Эту роль потом блистательно исполнил Михаил Кононов, я бы так не смог — он оживил персонаж. Расстраиваюсь: «Боже, что мне здесь делать?» Дочитываю сценарий до конца, до новеллы «Колокол». С первых страниц понимаю: Бориска — это я. Вот что должен я играть!
Пришел на студию, попробовался на «нелюбимого Фому» без вдохновения. После подошел к Андрею:
— А можешь попробовать меня на Бориску?
— Нет, уже есть актер на эту роль. Ты мал для нее.
Тарковский хотел снимать поэта Чудакова — пожившего, попившего. Я стал действовать через Юсова. Снова отказ. Тогда обратился к нашему общему другу, консультанту фильма Савве Ямщикову. Тот был хитрым, знал, на какие точки надавить, он сказал Андрею:
— Спорим на ящик коньяка, что ты утвердишь Колю на роль Бориски?
— Нет... Коля уже зазвездился, нет...
[показать]
Однако поспорили, значит, надо устраивать пробы. С какой отдачей, трепетом я играл! Вижу, Тарковский уже забыл о пари, начинает со мной работать как на «Ивановом детстве», что-то шепчет мне на ухо, подсказывает. В итоге — утвердил. И это было счастье!
В то же время я получил предложение сыграть главную роль в картине «Мальчик и девочка» от его сокурсника Юлия Файта. Отказать коллеге Андрей не мог, но был страшно недоволен. Снимались фильмы параллельно. Я разрывался между «Мальчиком и девочкой» и «Андреевой артелью», где надевал столь дорогую для меня рваную робу и ползал на холоде в грязи, а потом снова мчался на море, в комфортные условия, плавал, загорал — и возвращался к Тарковскому. Андрей был очень раздражен, что я его с кем-то делю, считал это предательством.
Приехав на съемки во Владимир, встретил Анатолия Солоницына и услышал от него:
— С Андреем Арсеньевичем беда.
— Что случилось?
Тактичный Анатолий не стал разъяснять:
— Сам увидишь...
Сразу же поднялся в люкс Тарковского. Андрей мечется из угла в угол в халате, бледный, злой, скулы играют, на меня смотрит как на врага. В номере кроме него еще четыре человека. И вдруг замечаю среди них ассистентку по реквизиту, однажды я видел, как Андрей целует ее. Это показалось мне странным, неприятным, но обсуждать случай ни с кем не стал. Все напряжены, одна она ходит по номеру с царственной улыбкой.
Вечером мы с Андреем ужинали в гостиничном ресторане, сидели в зале одни. О чем говорили — не помню. Тарковский заказал графин водки и опорожнил его рюмка за рюмкой. Глаза у него наливались кровью, сидел молча, сжав зубы, вдруг как ударит по столу рукой с жутким криком: «Су-у-ка-а-а!» Он разбил тарелку, брызнула кровь, я перемотал ладонь Андрея салфеткой, довел до его номера. Дверь открыла ассистентка... «Ладно, — думаю, — завтра приедет милая Ирина и все будет по-прежнему». Кто же знал, что «по-прежнему» уже никогда не будет...
Почти каждое утро, когда я сидел на гриме, эта «ассистентка» подходила ко мне и тихо говорила: «Андрей Арсеньевич недоволен вами, хочет снять с роли». Я удивлялся: почему об этом мне сообщает реквизиторша? Нервничал, вибрировал, но делал свое дело.
[показать]
В октябре, уже выпал первый снежок, дошло до съемок сцены, где мне надо было падать с обрыва. Группе выдали овчинные полушубки, а я шел по берегу все в той же рваной робе. Андрею было этого мало. Привезли на площадку два брандспойта, которые окатывали меня ледяным дождем. Но и их показалось недостаточно, поставили еще и ветродуи. Холодная вода, пронизывающий до костей ветер, температура воздуха около нуля — пока шел по берегу, голову заломило от боли. А надо упасть, хотя я этого не репетировал: пачкать лишний раз одежду было жалко.
Дошел до нужной точки, Тарковский кричит: «Падай!» Глянул вниз, голова закружилась, но Андрей просит — значит, полный вперед! И я покатился с обрыва по корням, камням, кустам, пням, проехался на скорости как по терке. В глазах темно, но требуется играть радость — Бориска глину нашел! Поднялся, чувствую: кровь течет. А Андрей кричит сверху: «Коленька, отлично! Сыр рокфор! Еще дубль!»
Тут выяснилось, что сухую одежду для второго дубля забыли на базе. Пока за ней съездят, уйдет свет. Тогда я стащил робу, порты... Костюмерша прополоскала в реке. Мокрую одежду повесили на осветительные приборы, от нее пошел пар. Она чуть согрелась, снова ее натянул, сверху бросили канат. Полз наверх, про себя проклиная Андрея и Юсова: им-то хорошо в шубах! Не помню точное количество дублей, их было пять или шесть.
Тарковский попросил истопить избу рядом с площадкой. Когда туда зашел и скинул одежду, больше походил на бифштекс с кровью. Толя Солоницын насчитал на моем теле двадцать восемь ссадин и кровавых ран. Андрей тоже пришел, чуть ли не ноги мне мыл, растирал тело водкой и был нежным как прежде. Скажи он тогда: «Коля, надо еще раз повторить» — не задумываясь, покатился бы с обрыва. В наших отношениях наступил перелом, теперь Андрей называл меня героем, ведь я проделал такое, на что мало кто отважится. Тарковский снова увидел мою преданность ему и делу.
На моих глазах на «Рублеве» произошла личная драма Тарковского, завершившаяся для него уходом в новую, холодную жизнь. По сей день душа моя не принимает выбор Андрея. Почему он, великий режиссер, умевший выстраивать драматургию чужих судеб, не смог управиться с драматургией собственной жизни? Почему он приблизил женщину, которая стала его стигматами, постоянно кровавила душу, отрезала от друзей и близких? Не понимаю. Наверное, ответы знал он один. Уйдя к «ассистентке», Андрей три года не общался с матерью и сестрой. Он перестал видеться со мной и Юсовым — самыми преданными друзьями. Эта женщина взяла на себя функции шефа протокола, допуская к телу только избранных, а тех, кого считала недостойными, отторгала разными методами, в основном наговорами.
Приведу два примера. Наталья Бондарчук рассказывала, как ее отец, посмотрев «Солярис», был настолько впечатлен, что предложил Андрею вместе взяться за фильм о Достоевском. Но, как Сергею Федоровичу стало известно, «ассистентка» нашептывала: «Он тебя обязательно обманет, тебе этого не нужно». Тарковский — абсолютно бескомпромиссный в творчестве — в жизни оказался человеком безмерно доверчивым и внушаемым. Совместный проект с Сергеем Бондарчуком не состоялся.
[показать]