Осень.
 Листья желтеют. Прохладное лесное озеро уже не манит путника отдохнуть от дневного зноя и палящего солнца – жаркие дни закончились, и крестьяне прячутся в своих домах, выбираясь в лес лишь на заготовку хвороста на зиму.
 Я голоден; я брожу вокруг озера, обезумевший от жажды человеческой крови, в ожидании, что какой-нибудь незадачливый крестьянский мальчишка все же забредет в мои земли, и тогда я…
 Я напрасно тешу себя надеждами. В таком состоянии любой распознает мою истинную природу: я неухожен, грива покрыта тиной, к влажной шкуре прилипла опавшая листва. Я никого не смогу обмануть этим неприглядным обликом.
 Уставший, я захожу в воду в надежде немного отдохнуть.
Я измучен. Молодая русалка, обитающая в моем озере, подплывает ко мне и сочувственно гладит серую гриву, нежно обнимая меня бледными ледяными руками. Ее объятья холодны, как и положено объятьям утопленницы; я знаю это, хоть ничего и не чувствую: я тоже мертв.
Она что-то шепчет мне; ее голос похож на серебристую рыбку. Я люблю ее; у нее стройные ножки и зеленоватые волосы, которые она любит расчесывать в лунном свете летних ночей. Тогда она поет, и ее пение так смертельно прекрасно, что я замираю и слушаю, забывая о том, кто я.
Нас трое в этом озере: она, я и старый водяной, раздувшийся, покрытый тиной, похожий на старую гнилую корягу. Когда-то он был моложе, стройнее и симпатичнее; тогда он вызывал восторг у нее и у меня, переворачивая лодки крестьян, решивших порыбачить в озере.
 Сейчас этот старый пень с темной морщинистой кожей часами лежит на дне, издавая редкое «бульк». Он весь зарос тиной, и вокруг него плавают рыбы: он слишком раздулся и слишком ленив, чтобы отгонять их.
 Я смотрю на хрупкую русалку и боюсь, что однажды она станет такой же, как он: ленивой булькающей жабой с водянистым телом. Ее хрупкая мертвая красота слишком дорога мне, чтобы я мог думать об этом безучастно.
 Пока она гладит мою серую гриву и шепчет мне нежности своим серебряным голосом, я потихоньку успокаиваюсь, и мне даже кажется, что голод отступает. Я закрываю глаза и вижу летние ночи на озере: русалка поет, притаившийся в ветвях ивы водяной играет на флейте, рядом пляшет проказник Пак, а я катаю по берегу рыжеволосую лесную фею.
 Я вижу, как к озеру подходит влюбленная пара: они держатся за руки, хотя давно позабыли друг о друге. Они увидели нас, и весь остальной мир тут же перестал для них существовать. Мы заманим их в свой колдовской круг, где они будут танцевать под звуки флейты, пока не упадут от усталости. Мы будем долго хохотать, когда они упадут, а потом девушка сядет мне на спину, и я прокачу ее в последний путь на дно озера, где меня насытит ее теплая кровь. А юноша – о, юноша, он давно погиб, погиб еще тогда, когда заглянул в обжигающе-ледяные глаза рыжеволосой феи.
 Он будет лежать на берегу и умирать от любви. Утром его тело найдут ничего не понимающие крестьяне, которые скажут, что его, наверное, укусила змея, и от этого он умер.
 И никому в голову не придет поискать следы от укуса.
 Я буду сыт девичьей кровью. Красота рыжеволосой феи не увянет, пока у нее есть души тех, кто имел неосторожность полюбить ее. И нам нет и никогда не будет никакого дела ни до наших жертв, ни до судеб их близких, до чьей-то рыдающей матери и убитой горем сестры.
Ведь мы так не любим теплокровных и счастливых людей.