У поэта, рожденного и выросшего за "железным занавесом", была мечта – увидеть Венецию. Он называл ее идеей фикс, она была навеяна романами Анри де Ренье.
Это было как предчувствие любви, которая с годами так и не сойдет в привычку, воспарив в восторженное поклонение его единственному материальному божеству.
"И я поклялся, что если смогу выбраться из родной империи,… то первым делом поеду в Венецию, сниму комнату на первом этaже кaкого-нибудь пaлaццо, чтобы волны от проходящих лодок плескaли в окно, нaпишу пaру элегий, тушa сигaреты о сырой кaменный пол, буду кaшлять и пить, а нa исходе денег вместо билетa нa поезд куплю мaленький брaунинг и не сходя с местa вышибу себе мозги, не сумев умереть в Венеции от естественных причин".
Иосиф Бродский "Набережная неисцелимых".
Во времена, когда эта мечта казалась совершенно несбыточной, в своем родном городе он встретил венецианку. Имя ее он никогда не произнесет на людях вслух, его нет в книге, ею вдохновленной. Оно было вычеркнуто из "Набережной неисцелимых" по требованию заказчика эссе, полагающего, что откровенность автора бросает тень на честь знатного рода. Хотя одно только это имя словно навеяно музыкой Вивальди — Мариолина Дориа де Дзулиани.
"Впервые я ее увидел несколько лет нaзaд, в том сaмом предыдущем воплощении: в России. 180 см, тонкокостнaя, длинноногaя, узколицaя, с кaштaновой гривой и кaрими миндaлевидными глaзaми, с приличным русским нa фaнтaстических очертaний устaх и с ослепительной улыбкой тaм же, в потрясaющей, плотности пaпиросной бумaги, зaмше и чулкaх в тон, гипнотически блaгоухaя незнaкомыми духaми…
Онa былa сделaнa из того, что увлaжняет сны женaтого человекa. Кроме того, венециaнкой".
Они встретились в Ленинграде. Мариолина задумала авантюрное путешествие по Советскому Союзу с подругой детства Мариной Лигабуэ. Даже в советском Интуристе, единственной организации, уполномоченной принимать путешественников из "капстран", на нее смотрели как на сумасшедшую.
Капелька ли российской крови, переданная от бабушки-примадонны тому причиной, итальянская ли склонность к восторженности или мечта об утопии, но красавицу-венецианку влекло из ее сказочного города в холодную Россию. В страну, где она пила кипяток вместо чая и ела серый хлеб, потому что ничего не могла "достать".
В начале 1980-х она писала в Москве диссертацию на тему памфлета князя Щербатова "О повреждении нравов в России". В специфику советского быта ей встроиться так и не удалось.
Их вторая встреча случилась в Москве, и она не была случайной: Бродский разыскал Мариолину в библиотеке, гда она просиживала над книгами. Было уже ясно, что его изгоняют из страны. Он опасался слежки, говорил тихо и коротко о том, что непременно найдет ее в Венеции. Ей показалось странным, что он держался накоротке.
"Меня покоробило, что Иосиф обратился ко мне на "ты", хотя это была лишь наша вторая встреча", — признается его венецианская муза. Приверженка этикета разочаровалась в идеях построения социализма, едва ступив на землю СССР в аэропорту "Шереметьево". Ее пыл охладили серые мрачные стены и бдительные взгляды сотрудников, сверлящие прибывающих "капиталистов".
На первую же университетскую зарплату, полученную в Нью-Йорке, где обосновался поэт-изгнанник, он купил билеты в город мечты.
Они оба любили стихи и выросли в городах, изрезанных каналами — Санкт-Петербурге и Венеции. Только он — под пронзительным ветром Балтики, а она – под ласковым бризом Адриатики.
Красавица-аристократка и поэт из-за "железного занавеса", два полюса притяжения и отталкивания, две пересекшиеся линии судьбы, два не совпавших космоса. Плюс на минус?
"Набережная неисцелимых" была написана Иосифом Бродским по просьбе знаменитого Консорциума Новая Венеция (Consorzio Venezia Nuova), который к Рождеству заказывал воспевающую город: картину, скульптуру или эссе.
В 1987-м году президентом этой ассоциации был нынешний сенатор Луиджи Дзанда,именно он поставил условие Бродскому, чтобы в эссе не фигурировала фамилия де Дзулиани.
С тех пор Мариолина избегала встреч, зная даже, что поэт продолжал приезжать в Венецию. Дважды они почти сталкивались на улице, но она резко меняла маршрут. Из Нью-Йорка продолжали приходить письма, которые она хранит до сих пор.
В последний раз судьба столкнула их 28 июля 1995 года в ресторане гостиницы "Монако", оттуда открывается панорама Венеции.
"У сына был день рождения. И вдруг он говорит: "Мама, кто этот человек, который так нахально тебя разглядывает?" Это был Бродский.
Он подошел и заговорил по-английски, я ему ответила по-русски, а он мне снова по-английски: "Может быть, ты обиделась на мою книгу?". Он попытался объясниться, сказал, что писал для того, "чтобы возобновить память". Говорили о банальном. А через шесть месяцев он умер".
Мы сидим за столиком с женщиной, сорок лет назад распахнувшей перед Бродским город Вивальди, Тициана и Веронезе, открывшей перед поэтом двери элитарных домов, но не свое сердце.
С тех пор каждое Рождество он летел из Нью-Йорка в Венецию, не ощущая смены времени в плавном скольжении хрустального шара на Таймс-сквер и отражении манхэттенских огней в свинцовых водах Гудзона.
"У меня в Америке есть очень близкая подруга, тоже славистка, которая живет там почти полвека. Она слушала лекции Бродского, которые он читал в Принстоне. А его "Набережную неисцелимых" она недавно прочла впервые, и тут же, потрясенная, позвонила.
"Он очень часто говорил на лекциях о венецианке, не называя имени, а я не понимала, что это ты. Он говорил, что вас связывало нечто большее, чем любовь", — вот что сказала мне подруга. Я узнала об этом только сейчас", — признается Мариолина.
Рождественская Венеция однажды и навсегда приворожила поэта скрипичными грифами гондол и окнами, на закате кажущихся рыбами, сияющими золотой чешуей. Она околдовала его сочетанием льда и воды, из которых в канун Нового года выходит время. Так он чувствовал. Полагая, что это единственный город на земле, который можно любить сильнее, чем женщину.