Вчера вечером предался горестным раздумьям по поводу неудержимого ухода друга (Мэново), и преодолел давно мучающую аллергию к чтению. Есть у меня книга, напоминающая каббалистические записки по белой магии, книгу судеб и т.д. Сборник О.Э. Мандельштама "Век мой, зверь мой". Каждый раз, когда открываю - содержание меняется. Некоторые дневниковые записки О.Э. исчезают, стихи перескакивают с места на место, растворяются и возникают новые... Мистика! О.Э. перевоплотился и беседует, подает знаки... Поэтому даже не пытаюсь читать ее сначала...Листаю обычно с конца, выхватываю попадающиеся строчки, стихи с чувством, что нужно спешить, потому, что вот-вот они сольются с желтоватым целлюлозным фоном страницы... Но зато иногда оттуда раздаются такие экуменические звуки, после которых невнятное бубнение жизни кажется бредом сумасшедшего!

Для начала О.Э. решил настроить на философский лад и подсунул стих:

"О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Еще обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях. (!!!!!)
Линяет зверь, играет рыба
В глубоком обмороке вод -
И не глядеть бы на изгибы
Людских страстей, людских забот."

Заметь, Мэно, "один на всех путях"! При этом О.Э. только произнесс "Авва Отче", лишь пригубив "из чаши". Но долго ждать с питьем его не заставили...

Потом призрак с улыбкой указал на номер "Литературной газеты" от 23 ноября 1932 г. с опубликованной статьей влиятельного в те дни критика, где среди тех, кому "надо помогать", назван и "старик" Осип Мандельштам. "Старику" было тогда, как нетрудно сосчитать - 41 год! (Боже мой - подумалось - а мне ведь - 42!)

Пишет соседка: "...Мандельштамы живут в нашем подъезде, на самом верхнем этаже. Они иногда стучатся к нам в дверь...просят взаймы. Однажды попросили мелочь на трамвай - собрались на базар продавать платье Надежды Яковлевны. У Осипа Эмильевича надменно благородное лицо...Очень красив, похож на апостола...Они продали платье и вновь постучали к нам отдать долг...На базаре они купили с полстакана сметаны...кажется, кило картофеля и букет хризантем".

Хризантем!!! Прочитав это, можно уверовать в его способность создавать лингвистические соло для струнных и цимбалы...

"Село Аштарак повисло на журчанье воды, как на проволочном каркасе. Каменные корзинки его садов - отличнейший бенефисный подарок для колоратурного сопрано...И вдруг - скрипка, расхищенная на сады и дома, разбитая на систему этажерок, - с распорками, перехватами, жердочками, мостиками.

Фруктовый сад - тот же танцкласс для деревьев. Школьная робость яблонь, алая грамотность вищен...Вы посмотрите на их кадрили, их ритурнели и рондо..."

Дальше я стал искать стихи об Армении, которые мистическми образом исчезли из книги...Готов поклясться, они были там, вслед за описанием Аштарака! Судорожно листал книгу... Наконец, вдруг появляются в самом начале. Нет - это невозможно! Вот оно!

"...И крови моей не волнуя,
Как детский рисунок просты,
Здесь жены проходят даруя
От львиной своей красоты.

Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы - кузнечные клещи
И каждое слова - скоба..."

Это заклинания, заклинания!!!! Мэно - вернись! Нет - ей богу! Вот еще:

"Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну прищурясь
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди."


И вот финал, в котором О.Э. не мог не напомнить о той, о ком думаю не меньше, чем о друге Мэново в последнее время, и для кого это, кажется, родной город:

" ...Осенью 1938 г. во Владивостоке стояли солнечные прохладные дни, синие звездные ночи. Дули северо-восточные ветры. Наступал голод. В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался мор. Был объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со мной на третьем этаже спал Осип Мандельштам...
В конце декабря нас повели в баню, на санобработку...В это время и упали, потеряв сознание двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки. Одна из них: "Мандельштам О.Э. 58". Затем тела облили сулемой...Мертвые тела втаптывали в каменный ров, в одну могилу. Копать их было очень тяжело."

Вот так: "Жак родился и, прожив жизнь, умер..."

Уже удаляясь, призрак молча, со вздохом протянул записку, показавшуюся мне скучноватой и чересчур дидактической, но ему - виднее: "...Прежде всего необходимо дышать не для себя, не для своей грудной клетки, а для других, для многих, в пределе - для всех. Воздух, который мы в себя вобрали, нам же не принадлежит..."

Слышишь, Ваня!