Вторая часть третьего куска текста
___________________________

В свободные минутки Даниэль отсыпалась без задних ног или шла в сад и усаживаясь прямо на землю с благоговением слушала как мать Поет.
Закрыв глаза и раскинув руки в стороны, иногда она кружилась, и юбка хлестала по стройным ногам в такт движениям.
Чудилось, что еще секунда и золотоволосая женщина взлетит подобно какой-то сказочной птице. Даже воздух вокруг нее будто дрожал, но стоило Дани моргнуть, видение пропадало.
Обычно это происходило ранним утром, когда деревня спала, и их никто не мог их потревожить.
Конечно, бывало, что Тиунгу вызывали и среди ночи, но к рассвету та всегда возвращалась усталая и осунувшаяся, но довольная.
Взяв с дочери обещание, что она сохранит их маленький секрет в тайне, травница плавно прохаживалась по саду подобно королеве среди подданных, дотрагиваясь до каждого листочка и куста, и изо рта ее исходили мелодичные переливчатые звуки.
Это было похоже на молитву: земле, траве может солнцу.
В такие моменты мама была невероятно прекрасна раскрасневшаяся от утренней свежести с разметавшимися по плечам кучерявыми волосами.
Каким-то образом скромной деревенской травнице удалось собрать в одном месте редчайшие виды разнообразной флоры жесткого избитого суровыми ветрами малообжитого Даркхейма.
Его название так и переводилось – темная скала.
Называли естественно эльфы. Вообще все вышедшее из-под их легкой руки названия отличались некоторой поэтичностью, а для непосвященных звучало как неясная тарабарщина.
Эльфийские руны были сложными для восприятия, Даниэль же научилась распознавать все семьдесят четыре буквы их алфавита еще в пять лет.
Почва приносила скудные урожаи, в некоторых районах выращивание растений без магии было практически невозможным, земля поглощала воду, но ничего не давала, а нежить истребляла все живое, оттесняя пахарей за стены поселений.
Больные и разобщенные не имели шанса выжить. И иначе как колдовством существование маленького чуда на заднем дворе обычного крестьянского домика назвать было нельзя.

Неподготовленных сад очаровывал многие так, и столбенели, случайно заглянув за неприметную калитку и ступив на дорожку, убегавшую в чащу миниатюрного леса.
Женщина с пронзительно зелеными глазами лишь снисходительно улыбалась в ответ и мягко выпроваживала непрошеных гостей, объясняя, что даже цветы требуют чуточку любви и если ее им дать, то у каждого будет результат не хуже. А все остальное маленькая профессиональная тайна.
Бывали дни, когда Даниэль скучала по тем часам, которые проводила, бродя среди пышных клумб в окружении незнакомых дразнящих запахов представляя, что попала в сказочную страну, где ее мать – та добрая фея по мановению волшебной палочки, которой расцветало и распускалось все это буйное великолепие.
После ее смерти девушке так и не удалось сохранить хотя бы половину прежней красоты.
Словно исчез из мира тот свет, который поддерживал ее. Чары развеялись, и сад погиб всего за несколько лет.
Не помогло ничего и у сироты просто опустились руки.
То ли она не оправдала надежд Тиунги, то ли травница просто не успела передать ей все свои знания, но лишь расцветавшие по весне скромные голубенькие фиалки умудрившиеся прижиться на жесткой северной почве говорили о том, что здесь когда-то было нечто большее, чем капустные грядки и высокие в рост человека подсолнухи, которые постоянно выклевывались наглыми воробьями, селившимися в орешнике неподалеку.
Когда Даниэль подросла, занятия с матерью удлинились в разы.
Отец лишь хмыкал и оставлял их одних.
Увлекшись, обе могли не заметить, как за окном стемнеет, и появятся первые звезды.
В комнате наполненной запахом сушеных трав уютно потрескивал очаг, отбрасывая на стену трепещущие силуэты, и только монотонный стук песта нарушал волшебство созданное легкими порханиями высокой статной женщины в длинном платье с передником и мельканием ее внимательных точеных ладоней.
Переставляя с места на место баночки и горшки, она деловито сортировала их по секциям огромного дубового шифоньера, при этом, не переставая чуть хрипловатым голосом выплетать фигуры и воздушные замки, среди которых появлялись и исчезали великие врачеватели прошлого, странные создания, живые и мертвые, ну и магия, куда без нее.
Сидящая на лавке девочка с вечно взлохмаченной похожей на воронье гнездо шевелюрой изредка ворочалась тем самым давая понять, что не уснула и задавала осторожные вопросы.
А спать ей хотелось очень. Зевок так и рвал челюсть, но усилием воли она его подавляла.
Дарег еще немного позволял себе постоять и полюбоваться, а потом, осторожно постучав, входил.
Он вообще был немногословен.
Ее память сохранила отца как редкого молчуна огромного и широкоплечего с густыми как у медведя бровями. Дровосек произносил пару ничего не значащих фраз в день, ограничиваясь кивками и пожатием плеч.
Столь не похожей друг на друга пары, наверное, больше нигде не было: Тиунга напротив не любила тишину и всегда старалась вставить свое веское слово, за которым стоял жизненный опыт просто мудрой женщины, но стоило им посмотреть друг на друга, слова были больше не нужны.
В их глазах было все – любовь и доверие, уважение к супругу и страсть.
При этом мать как бы невзначай касалась дешевого обручального колечка на безымянном пальце правой руки, чем вызывала понимающую улыбку своего мужа.
Глядя на эту идиллию, девочка втайне мечтала, что когда-нибудь и у нее будет такое же счастье. И любимому будет достаточно одного ее присутствия, чтобы восторженно замирать, глядя, как жена неспешно идет через двор, неся ведро воды, а ей смущенно, словно девушке краснеть, стоило вспотевшему мужчине снять рубаху, поигрывая на солнце нешуточными буграми мышц.
Их любовь была так осязаема что порой Даниэль чувствовала себя лишней.
Травница, точно догадываясь о чем-то, торопилась обучить свою единственную ученицу всему, на что ей по собственным же словам потребовались годы.
Дан же оказалась способной до странности талантливой во всем.
Вышивка из-под ее руки выходила гладкой и ровной, испеченные караваи - пышными и не каменеющими минимум неделю, а сваренные настои превосходили все ожидания.
Продавая их в деревне и выслушивая сбивчивые благодарности, Тиунга раздувалась от родительской гордости, намекая, что уже скоро на скопленные деньги они смогут купить ей настоящую лицензию. С которой уж где угодно не стыдно будет появиться.
Такому таланту нечего прозябать в подобной дыре.
Вспомнив как-то свою бытность послушницей в Роще Высоких Деревьев - священном для травников месте женщина задумчиво морща лоб, рассказала, как старый учитель лишь единожды упомянул о главной особенности их ремесла.
Все остальное время они с другими девушками зазубривали названия трав и болезней, которые они излечивают, вставая с рассветом и ложась… А вообще сон в жизни не главное. Губы травницы растягивались в какой-то усталой и немного печальной улыбке.
- Можно досконально знать все законы трав и быть хоть сто раз опытным травником, - скрипел худосочный старец, оглаживая белую, как лунь бороду, - но только в руках избранных травы обретают вторую жизнь, сила их удваивается, и проявляются качества, кои ведомы любимейшим сыновьям и дщерям Древа - эльфам.
- Увидев это чудо хоть раз, ни с чем больше не спутаешь, - сам, похожий на кривую корягу он надолго замолк и лишь выцветшие от старости глаза буравили лица подопечных, словно ища в тех искру понимания.
- За всю свою жизнь, а она была долгой и насыщенной не в пример вашим, - тут на его лице проступило затаенное лукавство, и молодежь нестройно рассмеялась, - я видел лишь один Голос, и это была твоя Зафирра мать почтеннейшая Харзия.
Стройная чернокожая девушка, подбоченившись надменно кивнула, с вызовом глядя на подруг. Ну что съели, говорил ее взгляд?
Родовитая маринийка была здесь на положении королевны наследница огромного состояния имевшая в жилах примесь эльфийской крови о чем свидетельствовали слегка заостренные кверху ушки и внешность фарфоровой статуэтки она с презрением относилась ко всем кто был ниже ее по рождению и не упускала случая доказать что крысам место в сточной канаве.
Взгляд карих миндалевидных глаз столкнулся изумрудным лучащимся неприкрытой иронией и на точеное личико квартеронки набежала туча.
Проклятая вар Чуги всем своим видом выражала, насколько та ошибается, считая что, имея в роду Голос, выскочка получит какие-либо привилегии тут, где происхождение, власть и деньги не имели ровно никакого значения.
В Рощу отбирали по таланту, здесь дочь бедняка могла, есть за одним столом с потомственной княжной и преспокойно себя при этом чувствовать. Потому что те, кто выбрал путь служения живому, отбрасывали условности и соединялись с природой, которая есть мать каждому во всем своем многообразии.
Любящая мать одинаково бережет своих детей, и для нее нет нелюбимых отпрысков. Так говорил первый постулат Зеленого Дома, прихотливой вязью выбитый над его дверями.
Впервые переступая порог Обители, все будущие травницы давали клятву не использовать полученные здесь знания во вред. Давала ее и Тиунга, давала и Зафирра. И обе это прекрасно понимали.
Поджав губы, эльфийская дева чинно села на место, уткнувшись носом в конспект, и прекрасно видевший эту безмолвную перепалку старый учитель слегка приподнял уголки рта, переведя взгляд на высокое тихо шумящее развесистой кроной дерево, которое росло прямо из плит пола.
Крышу над ним давно разобрали, и в дыре был виден маленький кусочек неба.
Иногда туда залезали белки, и их веселый цокот разносился по аудитории, словно смех маленьких воздушных духов.
Удивительным все же местом была роща Высоких Деревьев и скрытая в самой ее сердцевине Обитель - оплот мудрости и знаний благословленная самим Белым Древом на заре тех времен, когда по земле бродили боги, а духи еще не забыли человеческий язык.
Тут можно было увидеть чудо и принять его за бред воспаленного зубрежкой рассудка, а многие первокурсницы так и ходили с отвисшими челюстями и круглыми как плошки глазами.
Чего только стоили светлячки пронзительными писклявыми голосами будившие на утренний сбор! Или самые обычные серые мыши, стремительно влетающие в окно на непонятно как приделанных к ним стрекозиных крыльях с почтой от родственников в цепких когтистых лапках.
Посуда на столе появлялась и исчезала сама по себе, но все объяснялось не магией, а куда как проще.
Это были проделки заш`ди живущих в неприметной каменной башенке за грушевым садом.
Там они содержали собственную кухню, и благодаря этим смешливым недоросткам свежая пища постоянно поставлялась в столовую учебного корпуса.
Поистине малый народец – меньше гномов почти на голову хотя и те слыли карликами и почти вровень с пустынниками э`схо, но без их национальных нарядов они частенько приставали к новичкам с загадками и если те ошибались, лишали их завтрака на неделю, считая это веселым развлечением; те же, кто с ходу давал ответы на самые каверзные вопросики вроде – а какой дождь был позавчера – грибной или из заварных чайников? – получали привилегию вроде вкуснейших заварных пирожных, которые подсовывались в самые невероятные места вроде маленького кармашка в портфеле или под подушку с запиской с вензелями – «мойте руки перед едой».
Эти самые странные обитатели Рощи всегда готовы были устраивать веселые розыгрыши и исподтишка отдавали зазевавшимся ученицам подзатыльники – скорость, с которой они перемещались в пространстве была запредельной и стороннему наблюдателю было видно лишь смазанную тень, за что их не то что недолюбливали, но побаивались.
Последняя кто разозлил заш`ди обнаружилась через два дня на шпиле Главной башни с яблоком во рту и зареванным личиком.
Единственное вразумительное что от нее добились это удивительный рассказ о том как заш`ди таскал ее по окрестностям как куль с мукой, а потом забросил сюда свистнув во все свои семь пальцев – и был таков.
А ведь она всего лишь посетовала, что рулет нынче суховат матушка его готовила не в пример вкуснее…
К своей стряпне этот народ относился весьма ревниво и обычно все уплетали за обе щеки – а то мало ли: заш`ди посчитают что им не нравится.
Среди множества женщин постоянно проживавших на территории Обители и учениц находилось всего трое мужчин, одним из которых был беловолосый старец, ректор и Страж.
Этот человек, а точнее не человек был весьма примечательной личностью, и практически каждая из выпускниц Рощи Высоких Деревьев так или иначе признавалась, что была в него влюблена.
Никто не знал, сколько точно ему лет, но вечно молодой блондин, который денно и нощно сторожил Ворота школы травниц, не сходя со своего поста, словно даже для того чтобы поесть или справить малую нужду пленял сердечки восторженных девиц уже не первое поколение.
Осторожные предупреждения старших наставниц о том, что не стоит обращать внимания на красивую обертку и надо искать женихов себе подстать не возымели успеха как сто лет назад, так и сейчас.
Смущенно порозовев, Тиунга поделилась, что мечтала о том, чтобы он обратил на нее внимание, хотя и понимала, что это блажь, такая же которая бродила в головах у нескольких сотен дурех, которых пачками набирали каждый год со всех просторов континента.
Ректор тоже был довольно интересным мужчиной, но он был женат и огромная рыжеволосая дама, с видом собственницы прогуливающаяся с ним об руку под окнами классов могла отпугнуть даже самую бесстрашную поклонницу.
Имевшая в роду дриад дама была очень ревнива и могла запросто превратить красивую густую шевелюру неосторожной ученицы в ломкие выпадающие пакли.
Иногда мама шутила, что на их дом точно легло благословение какого-то доброго бога, когда в нем появилась она их Даниэль.
Спустя годы чужачка поняла, что не благословение это было, а скорей уж проклятье.
Вместе мать и дочь читали потрепанный букварь, и сидя на ее коленях при дрожащем свете свечи она часами разглядывала цветные картинки.
Тиунга научила ее писать витые сильно наклонные влево буквы с изяществом урожденной аристократки и, хотя девочка оказалась левшой не одна исписанная аккуратным убористым почерком тетрадь заняла свое место на небольшом столике рядом с чернильницей и остро заточенным гусиным пером.
В школу Даниэль не ходила.
Не было денег, да и родители понимали, что их дочь будет еще более несчастной, увидев, насколько сильно отличается от других.
Но они опоздали.
С возрастом ее иной облик лишь обрел шероховатость, и назвать ее даркхеймкой ни у кого теперь не поворачивался язык.
Даже будучи ребенком она понимала, что отличается от сверстников не только тем, что вместо игр и веселья во дворе глотает пыль от старинных фолиантов видевших наверное еще того самого первого короля.
В основном русоволосые и шатены с зелеными, серыми и голубыми глазами все они видели в ней лишь присталицу, «головешку», которая никогда не будет равной им даже с метерью-травницей.
И бесполезно было избегать солнца, отсиживаться в тени, когда остальные с визгом бросаются бомбочкой в воду неглубокого озерца в ольховой рощице. Ее кожа никогда не сделается такой же молочно белой, а волосы ну хотя бы каштановыми.
Иногда она убегала и подолгу пряталась в саду, пока ее не начинала звать мама, чтобы больше не слышать злых насмешек и сравнений себя с надоедливым жуком-веснянкой.
Этими маленькими черными насекомыми были облеплены все деревья в период цветения, росшие вокруг сложенного из серого кирпича здания местной школы.
Стрекотом и шевелением усиков был наполнен оживающий от зимней спячки воздух, и спрятавшаяся за стволом повзрослевшая травница, поминутно сдувавшая с глаз падающую прядь, уныло поглядывала на спешащих, на уроки детей.
Нет, Даниэль не решалась туда заходить только смотрела.
Издали приходя в несусветную рань, чтобы полюбоваться на стайки весело взбегающих по деревянным ступеням мальчиков и девочек на плечах, которых болтались сумки, а в них - книги и тетради.
Нормальные книги и обычные тетради.
У них было все, чего она была лишена, все, что никогда не будет иметь.
Какие чувства тогда ее обуревали? Злость? Зависть? Нет скорее восхищение и легкая похожая на рябь на воде грусть.
Если бы мама и папа узнали что она сюда ходит, посадили бы под замок. Но они не узнали. Так и никогда.
«Мораль для врачевателя вторична», - наставительно вещала ей мать. - «Важна лишь жизнь, которую не единожды придется тебе спасти. Кто знает душу трав, не гонится за звонкой монетой, но и отказываться от нее не стоит. Нет чести в том, чтобы умереть с голода. Это оскорбление нашего ремесла, ибо ты должна жить, чтобы одержать победу над смертью», - ее брови сурово сходились на переносице. – «Спасая принца крови или умирающего под забором шелудивого пса, ты бросаешь крохотную частицу на огромные весы Долга. Их тебе придется заполнить до отказа. Выжить – вот твоя главная задача. Любой ценой», - потемневшие от волнения глаза многозначительно окинули девочку с бледным лицом с головы до ног. – «Помогая другим, мы отдаем дань Древу Тэссайга, которое наделило нас священным даром. Даром видеть и чувствовать. Понимать. Даром Петь вместе с пробивающейся сквозь мерзлую почву травой и набухающими в лесу почками, первыми подснежниками и личинками жуков-короедов, ищущими дорогу к теплым лучам.
Травник – лекарь, санитар и помощник. Мы не грабители как маги», - отношение Тиунги к этой братии было глубоко отрицательным, хотя Даниэль и не понимала почему.
Но при одном упоминании о колдунах просто багровела и начинала ругаться на незнакомом девочке языке.
Видимо это были все сплошные непристойности, потому что случись отцу оказаться в этот момент поблизости, он кашлял до тех пор, пока слезы, набежавшие на глаза, не переставали течь, в немом восхищении взирая на любимую.
«Но никакой даже самый большой дар не поможет, если ты не будешь выполнять точь-в-точь все, что я тебе показываю. И никакой самодеятельности!» - Сурово прибавляла она, увидев, что ученица сморщила носик. – «Мечты и нелепые надежды в лекарском мастерстве недопустимы. Сколько народу сгубили такие экспериментаторы не перечесть… Хватило бы и на толпу уважаемых некромантов».
А показывала травница и правда немало.
Уже в шесть лет Даниэль дозволили присутствовать на сложных коровьих родах. Плод лег неправильно, и рогатой кормилице грозила долгая мучительная смерть.
Незаметно стоя в углу хлева зажав рот ладонью чтобы не выдать себя, чужачка не смела отвести взгляд от обливавшейся потом матери, которая, принимая теленка командирским голосом раздавала приказания имеющим мучнистый цвет лица домочадцам.
А в девять ее, скрипя сердце, пропустили в дом Пшелки - дородной жены свинопаса, которая должна была произвести на свет двойню, как авторитетно заявила Тиунга.
Мальчик и девочка получились здоровенькими и краснощекими, как и сама счастливая роженица и до слез растроганный свинопас наградил травницу с помощницей, как теперь гордо именовалась Даниэль несколькими золотыми монетами и горячими заверениями, что отборнейшая парная свининка и окорок будут в их доме теперь всегда.
Возможно, он и сдержал бы свое обещание, если б на следующий год травницу с мужем не убили.
Потом встречаясь с девочкой на улице, этот низенький имевший крупную светящуюся лысину мужчина старательно отводил глаза в сторону, и только красная шея выдавала как ему на самом деле неловко.
Свининки она так и не дождалась да оно и понятно: какой резон ему теперь было резать свинью, когда почтенная лекарка, которой он был должен, померла, а ее дочь к тому же приемная сама не практикует, да еще и соплювка малолетняя?
Так и окончилась короткая юность ученицы травницы.
Приговором прозвучали слова прибывшего из Хэмра следователя, что в убийстве было замешано черное колдовство.
Сирота в одночасье приравнялась соседями и бывшими «друзьями» к обузе и доставухе.
С тех пор как последний ком мерзлой земли упал на могилу ее родителей – их положили в одном гробу – многочисленные родственники отца ни разу не посетили дом погибшей травницы и, помня полные смертной боли и ярости глаза бабки, она понимала, что рассчитывать на ее милосердие так же не стоило.
Идя как-то по улице, где люди делали вид, что занимаются своими делами, а когда она не видела, провожали тяжелыми взглядами, она содрогнулась от внезапно пришедшей на ум догадки.
Даже перескачи в эту самую секунду Стену настоящая живая нежить, сграбастав ее в лапы прямо в гуще народа, никто и пальцем не шевельнет.
Все будут спасать только свою жизнь. А лучники не станут тратить драгоценные заговоренные стрелы на такую хлипкую мелочь как она. Ага, сейчас.
Не вошедшая в детородный возраст безродная девчонка не представляла для поселения никакой даже маломальской ценности. А многие из тех, кто все эти годы точил на нее зуб из-за происхождения с радостью избавились бы от давнего позора Бродля еще и ручкой вслед помашут. Такова жизнь.
И чем скорее она примет это тем больше у нее шансов на выживание. Ну, или хотя бы возможностей продлить свое безрадостное существования на этой земле.
В выстывшем мертвом доме было тихо настолько, что было слышно, как скрипят ветви на улице.
Хотелось кричать и плакать, раздирая щеки в кровь, но слез больше не было.
Осторожно положив зайчонка у печки в груду тряпок, сирота еще немного посмотрела, как он дышит во сне.
Задняя здоровая лапа смешно ходила ходуном: наверное, ему снилось, что он убегает от погони. Интересно кто его все-таки цапнул?
Ложась обратно в холодную постель, девочка не хотела просыпаться, желая чтобы вместе с некстати нахлынувшими воспоминаниями, сквозь поры ушла и ее нелепая смешная жизнь.
В которой она не узнала ни радости первого робкого поцелуя, ни того как это быть просто ребенком, а не спасать каждый день мир памятуя о правилах и долге.
Встретив свое первое одинокое утро рядом с посапывающей зверушкой – миулока делала свое дела и погрузила ушастого в лечебный сон, ученица травницы долго смотрела, как встает солнце, заливая крошечную кухонку золотым светом.
В пробившихся сквозь шторы лучах на полу суматошно метались пылинки, и внезапно завороженная этим зрелищем сирота наклонилась, чтобы рассмотреть поближе: будто тысячи оранжевых мушек собрались в этих стенах для того чтобы исполнить хитрый брачный танец.
Вытянув руку Даниэль, поразилась, как та на миг вспыхнула розовым и медленно несмело улыбнулась.
Оцепенение куда-то уходило.
Появилось ощущение холода идущего от стен и дерева под ногами, и даже голод вернулся, напомнив о себе тоскливым воем в желудке.
Теперь она была одна и должна была действовать и мыслить как взрослая. И у нее не было права на ошибку.
Выросшая в круге из нездорового любопытства, равнодушия и откровенной ненависти молодая полукровка знала, что не сможет долго противиться давлению деревни.
Ее или сломают, или она умрет от голода. Ей нужно было стать частью всего. А каким образом еще предстояло подумать.
Резко поднявшись, юная травница похлопала себя по тощим коленям, попрыгав на месте, чтобы разогнать кровь и побежала в сарай, чтобы через минуту вернуться с охапкой дров.
Их нарубил и аккуратно сложил еще сам Дарег и, чиркая кресалом, она с трепетом думала, что отцу наверняка было бы приятно, если она согреется теплом, до которого дотрагивались его грубые шершавые ладони.
Руки, которые подбрасывали ее и ловили, когда она была совсем маленькой хохотушкой в простеньком платьишке, а мама радостно смотрела на них с крыльца, что-то тихо говоря мужу на ухо.
Слов она не запомнила, но то, что в них была любовь так много этой сверкающей яркой любви вспоминание, о которой навсегда сохранит ее сердце, чужачка не сомневалась.
Их любовь спасла ее однажды, она же придаст ей силы.
Она еще покажет всем этим… людям, полукровка с неприязнью сплюнула это слово, что не лыком шита и сможет справиться там, где до нее сложили голову другие. Не пойдет на поклон к бабке и не станет чьей-то добычей.
А если для этого ей придется много и усердно трудиться - что ж Дан было не привыкать.
Для таких как она сирот и бесприданниц было всего несколько путей.
И все они не сулили ничего хорошего домашней и нежной девочке, но не ей Даниэль вар Чуги приемной дочери потомственной травницы и просто удивительной женщины, которой была Тиунга.
То, что мать не взяла фамилию мужа, так же не добавило любви к ней пожилой фурии. Но в роду травниц так было принято и это имя многое могло рассказать тем, кто умел слышать о его носительнице.
Так же в ней жила сила ее отца этого добродушного внушающего инстинктивное уважение великана и пускай короткие девять лет, но никто не был счастливее ее, встречая мать с очередных родов или спешащей от живущего на окраине старого калеки, которому она прописывала настойку раввы от болей в давнишней боевой ране.
А так как не разрешала дочери ходить в такую даль одной, то ходила сама.
Старик не мог заплатить и практически не вставал, но сидя на крыльце целыми днями умело выстругивал узловатыми пальцами ложки, вилки и некоторую мелкую посуду, чем и кормился.
Шкафы и полки в их доме были забиты его поделками, не гниющими и не трескающимися от полоскания, в воде спустя долгие годы.
Невеждам и заносчивым дуракам не понять горечи, которую испытала мама, когда поняла, что ее самые худшие предположения подтвердились, и связь со священной Рощей действительно потеряна.
Ее десятое письмо, посланное по известным лишь избранным тайным каналам, осталось без ответа и поездка в Обитель, которой травница грезила в последний год, не состоится.
Каким-то образом женщина поняла, что дни их сочтены и, хотя девочка всеми силами пыталась приободрить родителей, видела, что все бесполезно. Лекарка смирилась со своей участью, но не собиралась отдавать так просто свою единственную дочь.
В тот день Даниэль была отослана на самый дальний луг за последней осенней травкой и, хотя девочка упиралась, как молодая ослица Тиунга была непреклонна.
Видя, что дочь сейчас заплачет, травница напоследок притянула ее к себе и, нашептывая что-то успокаивающее, ласково пожурила: ну нельзя быть такой трусихой.
А потом лицо ее застыло подобно прекрасной алебастровой маске и Дани вдруг отчетливо поняла, что видит маму в последний раз.
Молчание грозившее превратиться в давящую на нервы тишину, недомолвки и появившиеся секреты, лихорадочная ходьба матери из комнаты в комнату напоминавшая метания раненного зверя и разом постаревший отец – все это наталкивало ее на мысль, что должно произойти что-то ужасное.
Наполненная доверху корзина упала ей под ноги, а сама чужачка, не помня себя, побежала к дому.
Расталкивая собравшуюся странно тихую толпу, она уже знала, что увидит. Знала, но не хотела верить до последнего.
Над домом будто повисло темное марево зла и смерти, это чувствовали все, не решаясь переступить порог оскверненного жилища.
Леденящее дыхание извечной противницы света опалило душу маленькой травницы подобно вспышке.
Стон, вырвавшийся из губ оседающей на землю полукровки был услышан всеми, но воспринят как должное.
Вызванный по сфере ментальной связи бледной ведьмочкой, которая сама в этот момент походила на призрак следователь стоял в дверях, тихо переговариваясь с Ловчим которым на тот момент был коренастый мужчина, в волосах которого уже проглядывала седина.
В этот миг он встрепенулся и обвел внимательным взглядом серебристых глаз крестьян.
Не заметив ничего подозрительного, он заметно успокоился и лишь изредка оборачивался, словно в чем-то сомневаясь.
Проведя рукой по щетине из белых волос, мужчина довольно раздраженно подозвал к себе стражника в глухом черном шлеме, по-видимому, из элитного подразделения, Синий Краб о чем говорила примечательная нашивка на груди в виде синего членистоногого не то паука, не то моллюска и что-то передал ему в свертке.
Почтительно поклонившись солдат, принял подношение и с хлопком исчез в портале.
Всего этого Даниэль уже не видела.
Благословенное забытье накрыло ее, спасши от зрелища которого разум мог не выдержать.
Ее приемная мать Тиунга вар Чуги была посвященной ордена Дарящих Жизнь и что-то пришло и безжалостно убило ее и мужчину, который бросился ей на защиту не оставив при этом никаких следов.
Был ли это человек или может быть один из Темных неизвестно.
Их так и нашли – развороченная грудь дровосека закрывшего жену собственным телом зияла страшной пробоиной, словно в нее вошло и вышло целое бревно.
Даже в смерти они оставались вместе.
И было очень много крови. Кровь, по словам обнаруживших, тела была там повсюду…
Маг из Хэмра убрал ее с помощью заклинания, но было видно, что и на него увиденное произвело впечатление.
Кто-то вскользь отметил, что он чем-то очень недоволен.
Следователь постоянно переспрашивал, видел ли кто-нибудь что-то подозрительное и к концу чуть ли не крушил все вокруг, слушая односложные пресные ответы.
Дело было серьезным, но никто ничего не видел и не слышал.
Невидимка учинил расправу, исказив пространство на мили вокруг, но ни Ловчий, ни его подчиняющиеся ему гончие ничего не почувствовали.
Фон вокруг говорил, что это могла быть нежить, но с такой же долей вероятности сильный черный маг мог оставить подобный след.
Да, никаких подозрительных звуков.
Последний раз у травницы была пожилая вдова, которая бледнея, дала те же показания: Тиунга вела себя как обычно разве что была чуть более дерганной, но это и понятно у нее была не самая простая неделя.
Всем было от нее что-то нужно, а прибывшая недавно семья с дальнего хутора на подводах привезла основательно покусанного хмарниками отца семейства по дурости, сунувшегося в грозу ловить ягненка вот она и выхаживала его, не досыпая ночами.
Хотя шансов у несчастного практически не осталось особенно теперь.
Или сам выкарабкается или серебряная стрела докончит его мучения. Не хватало еще одного прожорливого хмарника в округе.
Нежить была не самой опасной и обычно опасалась солнечного света, но когда небо закрывали облака, стаи хмарников выбиралась из-под земли, где у них было построение туннелей, охотясь на все, что движется.
Потом прокручивая в памяти события Даниэль, вспомнила, что мама пыталась отослать и Дарега, но мужчина, если хотел, мог быть упертым как каменная глыба, на которую временами и правда был похож.
И он остался. Хотя знал, чем для него это обернется.
Но любовь была сильнее страха и даже зная, что тогда их девочка останется совсем одна казавшийся многим неотесанным и туповатым увальнем отец лишь крепче сжал руку возлюбленной. А в другую взял свой знаменитый топор.
Последним что, уходя, видела Даниэль, был его виноватый взгляд. И только став взрослой она поняла, что он не мог поступить иначе.
…Очнулась она от того что рядом раздавались негромкие голоса. Шея затекла, а в горло словно насыпали песка. Кто-то даже заботливо укрыл ее стареньким пледом, подоткнув под бок как маленькой.
Ставни были плотно закрыты, и девочка на мгновение почувствовала себя замурованной заживо в брюхе какого-то чудовища.
Вскочив с жесткой лавки тяжело дыша, она, распахнула дверь и выбежала во двор. Дневной свет ослепил юную травницу, и проморгавшись чужачка поняла, что ее уже ждут.
Их было трое. Всего трое…
Двух она знала: хромой старик и женщина средних лет, кутающаяся в необъятный полушалок.
Третьим был стоящий чуть поодаль мужчина в старомодном черном фраке, в котором без труда можно было определить представителя древнейшей профессии.
Все они только кивнули ей и без промедления пошли, прочь давая тем самым понять, что похороны вот-вот начнутся. И желательно успеть до темноты. Только самоубийца пойдет на погост ночью.
На кладбище было тихо и пусто.
Никто не пришел проводить травницу с мужем в последний путь, для деревни они больше не существовали.
Хотя бы разрешили закопать не за оградой как преступников… Пальцы Даниэль до боли сжались в кулаке. Проклятые лицемеры.
Земля заиндевела и не поддавалась. Тихо матерясь, гробовщик скинул пиджак, и покрепче перехватив черенок лопаты, налег со всей силы.
В какой-то момент Даниэль показалось, что он не справится и несмело предложила помочь, но мужчина остановил ее коротким жестом, пробурчав что-то о том, что ребенок не должен сам хоронить своих родителей. Таковы правила. Тем более все оплачено.
Кто именно это мог быть, она уже догадалась. Только один человек проявил бы снисхождение к оставшейся без средств сироте по старой памяти и этот человек ни кто иной, как Старейшина.
Возблагодарив за него небо, чужачка, закусив губу, продолжила смотреть, как растет пропасть между двумя берегами, на которых находилось ее прошлое и настоящее.
Вместе с родителями она хоронила свои мечты и надежды, которым не будет места в той жизни, которая теперь ей предстояла.
Освальд тот самый старик, выстругивающий ложки которому все-таки помогли настои Тиунги похлопал девочку по плечу, зная, что слова тут будут бессильны.
Тетка вдруг закрыла лицо руками и беззвучно затряслась.
Девочка помнила ее - бывшая служанка в доме отца (который он покинул под проклятья своей властной бабки, которая поняла, что теряет единственного наследника и ценную пешку которую крепко держала в своих клешнях шантажируя остальных родственников; ведь пока мальчик не подрос, наследство ее сына оставалось в полном ее распоряжении) она, можно сказать, вырастила Дарега, чьи родители погибли от напавшей на караван нежити.
И хоть и не являлась родной по крови, мужчина частенько с теплотой отзывался о «своей доброй тетушке».
Скрученная от работы спина и безжизненное остановившееся выражение слезящихся глаз больше сказали о ней, чем мог бы долгий обстоятельный разговор.
К сожалению тетя Шэба - сокращение от ее имени Шэбанья не переживет этой потери.
Девочка уже видела стоящие за ее спиной тени, среди которых с печальной улыбкой узнала Тиунгу с Дарегом.
Мать кивнула ей, а отец приобнял ее за талию мощной рукой. Все правильно. Все, так как должно быть.
Увидев, что сиротка улыбается, гробовщик быстро осенил себя защитным знаком.
Повредилась в уме бедолажная вон бледненькая, какая да худенькая точно прутик. Нет, чтобы поплакать на могиле батьки с маткой так стоит и лыбится как неживая.
Тикать отсюда надо пока нежить не понавылазила!
Зная, что оберег, который он тщательно закопал в дно могилы, был освещен сильным жрецом и сдержит нечистых духов в отдалении, гробовщик все равно трясся как лист, делая свою работу, и виной тому была странная смерть супружеской пары, и эта их дочь кажись приемная, о которой в деревне ходили разные слухи.
Кто-то звал ее нелюдью, но на взгляд мужчины никакая она нелюдь. Ну, чернявенькая, а так вполне симпатичная девчонка. Еще бы не травничество это бестолковое - загубили девку теперь точно ломоть отрезанный, что она без мамки делать будет? Ей же учителя в Бродле не сыскать так и будет мыкаться. Но это уж не его заботы. Своих полон рот…
Вскоре кладбище опустело.
Ушел, широко шагая, гробовщик, напоследок коротко приподняв шляпу.
Старичок с Шэбой тоже неслышно покинули сироту, чтобы не мешать ее горю.
Став на колени, не обращая внимания на то, что пачкается Даниэль, прижала к груди сжатые до боли кулаки и закрыла глаза.
Прощай мать, прощай отец. Позаботься о ней там, где всегда светит яркое солнце, и нет места тварям.
Бросив горсть на холмик, она увидела, что ногти оставили на ладонях кровоточащие ободки.
Глаза были сухими, и лишь дома за закрытыми дверями чужачка смогла дать волю рыданиям.
С этого момента началась взрослая жизнь Даниэль вар Чуги.
***
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...