Второй кусок текста.
_______________________

С места ее обзора деревня представлялась пестрым полукружьем, словно кто-то раскинул платок сейчас кажущийся серым из-за пелены дождя.
Если напрячь зрение, можно было даже различить, как по улицам лучами, разбегающимися в разные стороны, снуют, разрезая лужи повозки, а неунывающие зазывалы топчутся на углах, предлагая свой разномастный товар.
Народ поумнее уже попрятался и лишь мужчины у окон флегматично смолили трубки, неодобрительно поглядывая на разыгравшуюся непогоду.
Уже и шагу нельзя было ступить, чтобы не замочить штанов, а что будет, когда это все замерзнет?
Как и любое другое поселение Бродль располагался своеобразными ярусами, где в центре жили потомки основателей прибывших на кибитках несколько сотен лет назад без надежды на будущее, но внезапно обретших тут дом. А на краю почти впритык к Стене обитало отребье достойное лишь самой грязной и тяжелой работы.
Не раз, выполняя поручения Даниэль, встречала этих людей - всегда с опущенной долу головой.
Со стороны они казались полностью смирившимися, но девушка нет-нет, да и ловила на себе бросаемые исподтишка взгляды, заставлявшие все ее существо передергиваться, и ускоряла шаг.
Бывая в кварталах бедноты, она старалась по возможности вообще не глядеть по сторонам, ведь мало ли кто попадется на пути и как может быть истолкован твой, казалось бы, праздный интерес.
Некоторые были по виду ну сущие беглые каторжники.
Пусть надутые глупцы из Совета не видевшие дальше собственных благородных носов считают, что обзавелись дармовым «пушечным мясом», которое в голодный год не жаль выбросить Пустоши.
Эти мужчины и изредка женщины были не теми за кого себя выдавали как впрочем, и она. И уж тем более не являлись безвольными рабами.
По ночам в низах шла своя скрытая ужасающая «добропорядочных граждан» жизнь. Все привычки из своей прошлой жизни подобные отбросы не могли не взять с собой – сюда.
Петушиные бои, рисковые ставки и вымогательство были малостью того что скрывало бродлевское дно. Здесь пропадали патрули, а слуги не хотели спускаться вниз даже за двойную плату.
И интуиция подсказывала ей, что однажды кто-то еще горько пожалеет, что пойдя на поводу у собственной жадности, не пригляделся получше, прежде чем открывать ворота, таким как они.
Но многолетняя сытая жизнь вдали от лишений, увы, редко кому не бросает пыль в глаза.
Почти все - бывшие воры и грабители с большой дороги с выбитыми в драках зубами и шрамами в пол лица они, молча, делали что велят. Их одежда представляла собой комплект разномастных лохмотьев, а за апатией прятался гнев.
Слегка отдаляясь от центра, находились роскошные особняки зажиточных купцов, сколотивших состояние землевладельцев, хозяев ювелирных мастерских и королевских банков, немногочисленные семьи попавших в немилость обедневших аристократических родов.
Следующий ярус занимался крепким середняком, который мог позволить себе как лошадь с коровой, так и настоящий кирпичный дом не говоря уже о собственном наделе земли на котором многие выращивали овощи и фрукты на продажу.
Еще дальше был самый многонаселенный уровень, жить на котором довелось и самой Даниэль.
Тут можно было встретить практически всех, кто был способен заплатить налоги и обеспечить своих детей каким-никаким, а образованием. Мелкие лавочники и мастеровые, учителя и охотники всех мастей, солдаты, из гарнизона обзаведшиеся семьями и осевшие на земле и многие-многие другие составлявшие истинный костяк Бродля, честно трудившиеся на благо своей общины.
Не раз сирота пыталась понять, что удерживает здесь всех этих людей с такими разными судьбами, которые, тем не менее, как-то сосуществовали вместе, старились, любили и ненавидели, теряли, но жили, не думая о том, что однажды такая простая и, казалось бы, налаженная жизнь может обернуться трагедией.
Практически каждый сталкивался со смертью, но видя, как покиданный по бездорожью стареющий вояка ласково нянчит свое дитя, а нелюдимый траппер, стесняясь, дарит букет полевых цветов понравившейся девушке, чужачка чувствовала, как к горлу подступает комок, а глаза предательски щиплет.
Оставаясь невидимкой, сама наблюдала, и от ее взгляда не укрывалось, с какой неподдельной радостью каждый выполняет предписанную ему роль, даже не помышляя о большем.
Нет, она никогда не сможет стать такой же.
Ведь для Даниэль деревня в первую очередь была тюрьмой стены, которой с каждым годом сжимались все теснее.
Дома щеголявшие новенькой черепицей соседствовали с потемневшими от времени крышами, на которых уже кое-где пробивалась трава. Просторные ухоженные дворы с коновязями и рядами аккуратно подстриженных деревьев чередовались совсем крошечными вмещающими разве что скудную делянку с прилепленными сараями, на которых лениво копались куры. Хаотично разбросанные наперстки колодцев с замершим рукавом журавлей походили на кротовые норы, тут и там по ветру хлопало белье, которое сейчас спешно убиралось.
Сидевшая под навесом плетущая корзину согбенная старуха подняла голову и как Дан почудилось тепло улыбнулась подбежавшей внучке. Сюда слов было не различить, но судя по тому, как егоза заскакала на месте, ей были обещаны как минимум сдобные пирожки к ужину.
Тяжело шедшая телега увязла в грязи, и подталкивать ее выскочило сразу несколько человек, на одном из которых был надет приметный поварской колпак: одна из бочек опасно накренилась, и дядька суетно забегал, нелепо размахивая руками.
Подобравшийся на козлах извозчик успокаивающе положил обезумевшему кухонному руку на плечо и залихватски свистнул молодчикам: телегу с дружным ухом втащили на твердое и проблема была решена.
Кто-то засмеялся, тыча пальцем в сконфузившегося мужика, но инцидент был исчерпан, и зеваки стали расходиться, беседуя и поглядывая на держащихся стайкой девушек.
Тут и там мелькала форма представителей различных гильдий; народ спешил завершить дела в быстро густеющих сумерках.
Слыша обрывки разговоров Даниэль, знала, что в последние годы было много приезжих. Что их сюда всех влекло неясно, но Бродль медленно, но верно разрастался.
«Белая кость» из исконных роптала, но приток свежей крови был необходим как воздух, даже если для этого вся деревня должна подвергнуться закономерному риску.
Старые устои, тем не менее, соблюдались, и каждый новенький проверялся серебром и огнем, и если все было хорошо, ему давался срок длинною примерно в полугодье вроде как прижиться и поосмотреться, прежде чем окончательно принять решение оставаться или нет. Поселение никого силком не держало, а Стена, как известно не резиновая.
Но все знали, что на самом деле, таким образом, пытаются выявить особо старую и хитрую нежить притворившуюся людьми.
По всеобщему мнению считалось, что ни одно чудовище не будет ждать так долго, чтобы не устроить кровавое пиршество, когда желанная добыча бродит рядом. В наличие разума Темным отказывали, как и в каких-либо, хотя б маломальских мотивах. Они просто жрали. Иногда сидели в засаде, но итог один – человек для тварей в первую очередь был едой. И тут бывшие начеку охотники встречали незваного гостя с кольями и факелами наперевес, чтобы навечно освободить от постылой не-жизни.
К гостям же относились вполне лояльно, и каждый желающий мог, преодолев путаную вязь улочек подобно рекам, стекавшимся в одну широкую и словно купчиха ярко наряженную, оказаться на площади где с наступлением сумерек загорались самые настоящие фонари.
В косых пляшущих тенях деревья, украшенные слабо светящимися шариками – тохами дешевой разновидностью магических светильников сделанных из обычного рыбьего пузыря и гнилушки, которая росла на трухлявых пнях и в топких влажных местах казались созданиями из старинных сказок, а из окон питейных заведений и едален на прохожих лились музыка и смех.
Все, в том числе полупрозрачные занавески, висевшие в окнах ресторанчиков, раскиданных подобно раскатившемуся из щедрой руки бисеру, будто кричало о запретных и неслыханных удовольствиях которые ждут усталых странников внутри. Томные очи стройных служанок легко порхающих с нагруженными доверху подносами добивали самых неприступных.
Некоторые из владельцев чтобы привлечь клиентуру не скупились на магические иллюзии вроде танцующих в воздухе полуобнаженных дев (порой уши у них были типично эльфийскими что вызывало вздохи и круглые глаза) и распускающих перья диковинных птиц посверкивающих на людей лиловым глазом.
Подвывали флейты, наигрывал невидимый глазу оркестр, словно приглашая проезжих и просто развлекающихся оставить тут часть своих денег и тем самым помочь деревне пережить еще одну суровую зиму.
На эти средства покупались лучники и амулеты, выдавалась зарплата солдатам, а сборы с торговли шли на укрепление Стены.
Вытертый до блеска камень денно и нощно звенел под нескончаемым притоком людей и не совсем людей.
Казалось, всем было дело до всего, и каждый шел, гордо неся голову над толпой, словно не было в мире ничего более значительного его собственных дел.
Медленно прогуливались господа, стремительно пересекали тротуар наперерез друг другу ухмыляющиеся слуги. Расхаживали, завлекательно покачивая бедрами продажные девки. Разносчики на разные голоса предлагали попробовать пирожки и трубочки с ягодным вареньем, дородные тетки с ног до головы, обвешанные цветастыми платками и шалями не церемонясь, локтями пробивали себе дорогу – все в Бродле так и кипело, не смотря на холод и север.
Помимо центра на личный взгляд Даниэль существовало всего несколько действительно примечательных улиц.
Таковой была улица Красного Веера, где жили ткачихи и признанные кружевницы в одноэтажных увитых плющом аккуратных домиках.
Сам воздух там представлял собой смесь благопристойности и ханжества в своей наиболее безобидной форме.
В крошечном мирке уютных гостиных, карманных собачек с пышными бантами на шеях, банкеток и комодов заставленных причудливыми вазонами не было места тварям, туллэ и вопиющей в своей оголенности нищете. А все разговоры сводились лишь к ценам на нитки и сплетням о том, как какая-то жена купца Дария отнеслась к приходящему портному уважаемому мастеру Келлу.
Обитательницы этого респектабельного убежища умело закрывали глаза на то, что материалы для их изделий доставляются самыми обычными слугами, которые получили за это звонкую монету, а в жилье хозяйничает женщина, нанятая из тех самых «низов».
Зато через окно можно было сколько угодно любоваться шикарными разбитыми палисадниками, под сень которых почтенные особы удалялись, чтобы творить в тишине и покое. А если никто не смотрит, то и самой посидеть в укромном уголке блаженно вдыхая ароматы бесчисленных цветов под мерный стук работающего станка.
Совместные шедевры последних выставленные на всеобщее обозрение ослепляли своей красотой и филигранностью плетения. И сразу приходило понимание, что к делу подошли с фантазией и любовью.
Лично Дан вышедшие из-под чутких пальцев узоры казались снежинками. Большими замерзшими причудливых форм снежинками, которых каким-то волшебством упросили не таять на солнце.
Чуть жеманные и немного истеричные обитательницы Веера по праву заслуживали свое звание мастериц.
Смежные меж собой - Серебряная и Шелковая славились на всю округу ювелирными салонами из тех, что не гнушаются продавать готовые изделия - бывало люди приезжали даже с соседних хуторов за обручальными кольцами или дорогим подарком для зазнобы и портняжными мастерскими, шившими самые потрясающие наряды из всех, каких чужачке только доводилось видеть.
Как-то раз оживление возле лавки старины Мадока привлекло ее внимание. И хотя у сироты были дела в частности отнести «срочный» заказ одной богатой вдовушки решившей поразить молодого любовника откровенным даже для нее бельем, любопытство взяло верх.
Подойдя поближе, она так и застыла.
Под толстым запотевшим стеклом, к которому от избытка чувств некоторые любопытствующие притиснулись лбами и даже носами, было выставлено… свадебное платье.
Белоснежный водопад из газа и гипюра был похож на новорожденную зарю, а расшитый крупным сиреневым жемчугом корсет навевал размышления об осиной талии той, которой оно предназначалось. От подобной роскоши защемила душа, и случайно встретившись глазами с одной из гомонящих девиц, девушка увидела в них отражение своего собственного восторга.
Не верилось, что этот уродливый человечишка хозяин ателье «Три каблучка» способен сотворить нечто подобное. В ее представлении злобный горбун мог только забрызгать слюной бесценную ткань. Когда Мадок говорил, а делал он это много и подолгу, предпочитая, чтобы слушали его, изо рта на собеседника летели куски жевательного листа и пищи.
Платье было поистине достойно самой королевы. И стоило видимо столько, что за эту сумму можно было купить тысячу, таких как она. Возможно, даже просто глядеть на него подобным ей, было сродни кощунству.
Улица с незамысловатым названием Стальная, от которой даже в безветренную погоду невыносимо разило вонючей смазкой для дверных петель так же была достойна упоминания.
Здесь можно было починить то, что уже лет как десять шло на выброс и приобрести любую посудину на самый предвзятый вкус, массивные торшеры с замысловатыми завитками на ножках, которые на самом деле были клеймом изготовителя и домашнюю утварь всех видов.
Домохозяйки так и кишели в утренний час, среди прилавков ругаясь, торгуясь, на чем свет стоит, или наоборот заискивающе лебезя перед мрачными мужчинами в неизменных серых комбинезонах. Каждая пыталась урвать себе нужную вещицу почти задарма, но лудильщики были непреклонны. И многие с печальным вздохом выкладывая требуемую сумму, недовольно сверлили непроницаемые, словно присыпанные металлической крошкой лица, пытаясь то ли смутить, то ли вызвать жалость. Но редко кому это удавалось на самом деле.
Проходящие мимо брезгливо морщили носы от амбре, витавшего над кривоватыми переулками, где жили семьи рабочих, но задирать неряшливое население каменных бараков всерьез никто не решался.
Гильдия медников была не столь богата, как велика, а ее члены вспыльчивы и скоры на расправу. Чему частенько способствовал черный гриб и совсем уж запрещенная эльфийская пыль.
Почему именно эльфийская – никто толком не знал. Может потому что наркотик имел белый цвет как шевелюра большинства чистокровных представителей этого дивного народа.
Некоторые эстеты считали ее настоящим спасением от опостылевшей тусклой рутины, для других ее характерный обманчиво-приторный запашок становился последним, что они услыхали в жизни.
Пыль по-разному действовала на каждого. Но в какой-то момент возникали корчи, а затем паралич, медленно переходящий в смерть.
Поговаривали, что в Пятилистнике жертвам пыли стали отводить специальные закрытые палаты, где безутешные родственники могли проститься с умирающими без лишних глаз.
В любой из Столиц городская стража имела полномочия без разбирательства убивать на месте того в ком едва заподозрит распространителя этой губительной дряни.
Сам разгневанный король издал указ: при обнаружении даже самых малых следов «эльфийской пыли» - смерть вне зависимости от сословия, рода и занимаемой должности.
Специально настроенный амулет мог с легкостью определить, кто продавал, но сам не употреблял отраву. Они же дураками отнюдь не были, и откинуть копыта, испытав пусть даже самое большое удовольствие на свете, никто не стремился. Другое дело, что никто не заботился о здоровье своих клиентов.
Исключение составляли лишь Высокорожденные, в этих случаях разговор был особый. Даже король не имел права лишить жизни отпрыска Высокого Дома просто так.
Высшие расы обладали политической неприкосновенностью и правом защищаться, даже если были заведомо неправы. Исход такого столкновения однозначно предсказать было невозможно, но уж если удавалось сломить сопротивление могущественного нелюдя, дело переходило на международный уровень.
Пыль в основном производилась в Эхоссе и Тулле и каждого третьего чешуйчатолицего заворачивали, найдя в тайниках, спрятанных под слоями толстой кожи – сложнейшая и очень болезненная магическая операция, между прочим - мешочки с семенами.
Взять с них было нечего, в обоих сопредельных государствах царила полнейшая бедность и разруха после прокатившейся недавно гражданской войны и пойманным на горячем, даже если с их слов это было «только для себя» жестко ставили на ауру магическое клеймо. Для верности.
Все это естественно не способствовало укреплению дружеских отношений между народами.
Но на скудной территории Эхосса добывали лишь каменный уголь и торф, а маленький озерный Тулл жил за счет разведения мясных лягушек и их жирной полусъедобной икры, которую употребляли в пищу разве что завзятые гурманы и сами туллцы.
Пусть еще сравнительно молодой, но уже набравший определенное влияние Даркхейм мог позволить себе подобное самоуправство, не считаясь со слабым соседом и позволял.
По той причине, что лучшая железоносная руда добывалась в горах на границе с Эхоссом, в гильдии лудильщиков было немало тех, кто поколениями выращивал белые цветки аршатки – травы из которой собственно и производился наркотик.
Это был, можно сказать, семейный бизнес, переходящий от отца к сыну и, пожалуй, лудильщики были единственной гильдией в стране, которая если и не имела монополии на эльфийскую пыль, но упорно сбывала ее на черном рынке ящеров.
Тоненький ручеек заразы медленно, но верно циркулировал в душных цехах и плавильнях рабочего люда, вызывая драки и бунты.
Король естественно мог бы в одночасье положить этому конец, но тогда пришлось бы избавиться от каждого, кто, так или иначе, был причастен к непокорной гильдии.
А без лудильщиков даже аристократам пришлось бы туго – свои секреты они хранили как сумасшедшие, варя составы от которых металл не покрывался патиной, чуть ли не по ночам в глухих пещерах и передавая в надежные руки по цепи курьеров.
Вспыльчивость и неуравновешенность ее представителей уже давно стала причтой во языцах.
Неосторожно брошенное слово на Стальной, могло закончиться поножовщиной, и какой-то безымянный труп почти всегда находили поутру с перерезанным горлом.
Тем не менее, улица как магнитом притягивала к себе туристов.
Знатоки острых ощущений водили их целыми толпами, словно это был не район где с наступлением темноты лучше не выказывать носа, чтобы не нарваться на пьяно шатающегося лудильщика с расширенными зрачками и пеной у губ, а как минимум залы Белого Дворца.
Но только здесь можно было увидеть, как коренной эхоссовец мощными покрытыми настоящей чешуей руками-лапами вращает горящую палку с мастерством, не поддающимся осмыслению, а под трескучие звуки бубна танцует, вращаясь вокруг собственной оси хвостатая туллская танцовщица.
По сути это были представители одного и того же вида только чешуя одних была на полтона более темная, а язык отличался некоторыми особенностями вроде глотаемых согласных и ударений.
Говорили они на всеобщем, но с характерным присвистом, что еще больше делало их похожими на вставших, на две ноги ящериц.
Лудильщики играли в кости и, не стесняясь, хватали проходивших мимо женщин: самое удивительное что ни одна не отвечала нахалам затрещиной или хотя бы обличительной речью - казалось, что для этих вечно зевающих особ такое обращение вполне нормальное.
Райончик возле южной части Стены скорей похожий на маленький проулок, примостившийся в сердцевине между мясными рядами и развалом где закутанные до пят э`схо торговали диковинками со всего света никак не назывался. Но за глаза имел прозвище Коридор Тяжких Дум.
Образовался он совсем недавно и скорее под влиянием моды, чем из-за реальной необходимости. Там существовали (проживали, дислоцировались) члены самой крошечной гильдии в Бродле.
Среди светил даркхеймской науки в последние годы почему-то стало считаться модным «удаляться на покой» чаще всего на какой-нибудь хутор к родне, а если таковой не оказывалось в отдаленное от городской суеты поселение чтобы привести в порядок мысли и дела.
Какие такие «дела» было непонятным. Ведь, по сути, обладатели острых умов и многочисленных порой довольно странных мыслей ничего не делали, а просто целый день слонялись по поселению, доводя до желудочных колик торговцев снедью и гномов.
Первых из-за того что по пятнадцать минут могли гипнотизировать какой-нибудь рисовый пирожок, а потом неожиданно заявить, а нет ли с капустой? А ведь черным по белому написано: с капустой закончились!!! Что читать не умеют?
Оскорбленная невинность вкупе с тем, что пирожок вскоре предлагался за так лишь бы надоедливый придурок покинул это место и не распугивал нормальных покупателей закрепили дурную славу за жителями Коридора.
Гномы (читай: этих плотноватых бородатых карликов ни в коем случае нельзя было путать с э`схо – тогда они сердились пуще ужаленного в нос пчелой кобеля; лица представителей редкой расы и их вечных конкурентов на торговом поприще практически всегда были закрыты саре - повязками, а наружу торчали лишь длинные фиолетовые уши похожие на ослиные) вообще лишь только завидев вдали мечтательно вышагивающую каланчу, сворачивались и быстро ретировались в неизвестном направлении.
Редкий голубой фарфор - изюминка и гордость Шторхвейна в особенности привлекал внимание столичных чудаков «из чисто научного интереса» могущих часами вертеться вокруг да около, сосредоточенно потирая пальцем с обгрызенным ногтем тонкое стекло с хитроумными сплетениями узоров на предмет дефектов и трещин.
Чем-то ученые мужи напоминали потерявшихся детей и только это удерживало негодующих от того чтобы не набить им морды.
По молчаливому согласию от сумасшедших решено было держаться подальше, но иногда и им выдавалась работа.
Например, красивым наклонным почерком написать завещание или расписку. Особенным шиком считалось любовное признание девушке, но как подозревала сама Дани находчивые парни чаще преследовали цель посмотреть на реакцию красных как свекла буквоедов, чем реально составить любовную поэму.
В этих местах девушки по большей части любили глазами, выбирая крепкие плечи и жаркий взгляд, нежели какие-то слюнтяйские сравнения себя с майской розой или вечерней звездой.
И наконец, похожие друг на друга как отисины в ведре улицы Луковая, Обозная и Тачанковая служившие пристанищем более-менее удачливым фермерам специализирующихся на выращивании репы и знаменитой бело-розовой свеклы, которую в головокружительных количествах выращивали северяне.
Деревенские считали свою свеклу спасением от всех болезней, в том числе от цинги и малокровия. Цукаты из нее пользовались огромной популярностью в Хэмре в особенности среди следящих за своими фигурами аристократок. Правда, там она называлась земляной грушей. Тут же ее употребляли в любом виде – от тушеного рагу с кусочками свеклы для пикантности до варенья. Кто-то ел и сырую хвастаясь, что так остается больше витаминов.
И еще одна примечательная черта, на которую не мог не обратить каждый, кто впервые бывал в Даркхейме: всюду, куда не кинь, были собаки. Они царственно возлежали, развалившись в пыли и выглядывали из подворотен. Рыкали на лошадей и шумно почесывались, выкусывая блох. Случайно обернувшись можно было заметить, как за тобой наблюдают десятки напряженных желтых глаз.
По преданиям юного короля в незапамятные времена благословил сам собачий бог Главий и с тех пор собаки в королевстве находились под его особым покровительством.
Говорят, в каждой из Столиц установлена его золотая статуя в полный рост, а один день в году отведен чествованию щедрости Главия и его даров парадами и шумными концертами заезжих менестрелей.
Собак Даниэль терпеть не могла и кажется, эта неприязнь была взаимной…
Раздавшийся на всю округу стук молотка отвлек девушку от мысленного созерцания, разорвав улегшуюся было тишину (видимо тетка устала орать или попросту выдохлась) и вспугнул ворон.
С недовольным карканьем те снялись с веток и тяжело полетели в сторону реки. Насколько чужачке было известно у черных нерях там находились гнездовья.
Заплакал ребенок. Грохнула дверь, и нетрезвый мужской голос нестройно затянул нескончаемую балладу о проделках Малышки Мари и всех ее тридцати трех любовниках упоминавшихся в похожих друг на друга как близнецы куплетах.
- …Ну а третий был дюж как бык рогоносцем и стал эх Мари-бесстыдница как тебя величать по батюшке!
А четвертый черен да зол дом разгромил соседа ища эх Мари-бесстыдница как тебя величать по батюшке!
Пятый был солдат хотел жениться да не срослось эх Мари-бесстыдница как тебя величать по батюшке!
Шестой стар и сед, скакал вокруг, как козел эх Мари-бесстыдница как тебя величать по батюшке!
Седьмой… - Пение оборвалось на середине и долгое смачное бульканье сообщило о том, что обладатель медвежьего баска решил вновь промочить глотку.
Слегка покраснев, Дан неприязненно подумала что погода, когда хороший хозяин собаку не выгонит, кой-кому явно не помеха. Вот уж принесла нелегкая!
Отступив под защиту каштана, она настороженно следила за нетвердо бредущей по дороге фигурой пьянчуги в портах и распахнутом настежь зипуне.
Но опасения были напрасны - нализавшийся с рани мужлан ничего не замечал вокруг и шел, неловко переставляя заплетающиеся ноги, покачиваясь из стороны в сторону как маятник и только чудом пока не проорал борозду лицом.
Один раз он все же поскользнулся и грузно свалился в канаву, перемазавшись в ней как свинья.
Неуклюже поднялся, и даже не сделав попытки отряхнуться, поплелся дальше, на ходу размахивая полупустой бутылкой и горланя скабрезную песенку.
Вот уж действительно «повезло» какой-нибудь несчастной... А ведь разводов в Даркхейме не было. Эта мысль заставила девушку содрогнуться.
Только когда крестьянин исчез за поворотом, чужачка с облегчением смогла перевести дух.
Горький опыт научил ее держаться подальше от нетрезвых односельчан, какими бы безобидными те не казались с виду, и осторожничать даже просто переходя улицу перед местом, где выпивали и расслаблялись мужчины. Ее вполне могли заметить и из окон.
В своем нескромно облепившем тело платье чем-то, напоминая тощую дворовую кошку, сирота казалось, напрочь забыла о холоде.
По утрам уже подмораживало, а тонкая шерсть едва ли спасала от пробиравших до костей ветров и липкого тумана, который окутывал тротуары, превращая их в сплошной каток, стоило ему утихнуть.
Склоненная слегка на бок изящная головка довершала сходство с пронырливым уличным животным.
Так как в королевстве приоритет отдавался собакам, кошки находились как бы на вторых ролях, но практически в каждом доме можно было встретить домашнюю любимицу: кошки на севере все как одна имели глубокий дымчатый окрас и длинное поджарое тело с высокими худыми ногами.
Тихое противостояние двух враждующих лагерей за людское внимание и пищу было незаметно глазу, но на мордах угрюмых псов порой были заметны длинные порезы от стычек с бойцовски настроенными котами. Кошки не простили лопоухим захватчикам обиды и мстили при любом случае, невинно поглядывая на беснующихся выскочек из-под лавок и с деревьев: всех тех безопасных мест, где можно было преспокойно отсидеться, пока скалящий зубы куцехвостый устав ждать не скроется с глаз долой.
Чистое лицо с отнюдь не по-крестьянски правильными чертами в данный момент имело выражение глубокой задумчивости, а для тех, кто лучше ее знал - растерянности.
Девчонка с характером – вот что можно было прочитать в изгибе вздернутых бровей и плавной линии узкого слегка заостренного подбородка. Мокрая натянувшаяся на вполне зрелой груди ткань заставляла сглатывать встречных мужчин, и масленые взгляды провожали чужачку на протяжении последних лет. Но стоило ей поднять свои прозрачные как талая вода глаза, пыл большинства заметно охладевал, а выражения лиц как в зеркале отражали, если не брезгливость, то настороженность вкупе с каким-то почти болезненным любопытством.
Шепотки за спиной и недоверие во взорах давно не были для Даниэль в новинку. А слово «полукровка» брошенное не оставляющим места сомнению тоном - клеймом, избавиться от которого можно было, лишь заново родившись.
***
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...