Первый кусок текста
_________________
 

Часть первая.

Всадник.

Раскат похожий на рык заставил Даниэль вздрогнуть и очнуться, с трудом удержав равновесие. Сморгнув набежавшую влагу, она с вялым удивлением отметила, что стоит посреди дороги, запрокинув лицо колкой ледяной мороси.
Все чувства будто замерзли, и обладательница тонкой затянутой во что-то темное и бесформенное фигурки лишь еле заметно передернулась, ощутив, как тело под одеждой покрылось мурашками. Сердце наоборот выпрыгивало из груди, будто она бежала. Может так и есть…
Мельком отметив про себя такие детали как безобразно измазавшийся подол длинной юбки и кусок разбитого булыжника, который чуть не привел к болезненному, а главное стыдному падению, крестьянка тяжело вздохнула и по привычке откинула назад свои черные волосы, сейчас походившие на плети.
Настоящая гордость длиной ниже талии, эти тяжелые требующие постоянного ухода космы в обиходе только мешались, привлекая ненужное внимание. И иной раз у нее возникала крамольная мысль укоротить их, тогда возможно она сошла бы за парня. При ее худобе да в мужской одежде… Вряд ли этот маскарад обманул тех, кто ее знал, но большинство – да. А ведь, скольких проблем можно было бы избежать, будь это и в самом деле так! Эх...
Но в королевстве короткими волосами отличались только осужденные преступницы, приговоренные к высшей мере - изгнанию.
Провинность должна была быть действительно очень велика. Как минимум - убийство и максимум доказательство сговора с нежитью. Были и такие безумицы сходившиеся с Темными от одиночества ли, желания с кем-то поквитаться или по извращенной прихоти диких богов - неизвестно. Хотя тут все чаще заканчивалось костром.
Это был страшный позор. Не зря некоторые выбирали легкую и быструю смерть от рук умелого палача, чем вечное скитание без права вернуться.
По крайней мере, несчастную хотя бы похоронили по человечески: отрубив голову и подрезав сухожилия, чтобы исключить возможность Возврата.
Жрец читал молитву, и душа спокойно возносилась в Вечные Чертоги, утратив оболочку, но не право на перерождение.
Любому жителю Темного Королевства женские волосы значительно выше плеч (благодаря Закону, установленному древними, они больше не вырастали или делали это очень и очень медленно) говорили, что их обладательница – туллэ, пария род и семья от которой отвернулись. Причина никого не волновала. А значит с ней можно сделать, что угодно и никто и слова не скажет.
Не найдя или отказавшись от покровителя бедняжка была обречена.
Никто в здравом уме не решится дать убежища той, что уже почти одной ногой стоит в могиле. Еще в благодарность поскребется как-нибудь в окошко в полную луну… Одинокая женщина – всегда легкая добыча для не к ночи будь помянутых. Тварей притягивало отчаяние, ровно как спрятанные сладости манят маленького ребенка.
Но, даже сгинь она от шальной стрелы или руки лихого человека никто не поручится, что Предназначенная Пустоши – а именно так дословно переводилось это пришедшее из седой старины слово и страшное ругательство не вернется к обидчикам хладной синюшной зыбой или хуже того - варякой.
В Столицах были маги, и они могли вовремя ощутить присутствие Возвратившегося и принять меры. В деревнях же настоящий маг был редкостью, позволить себе которую мог далеко не всякий. И даже амулет, определяющий высшую нежить, стоил как два крепких поселения.
Тогда деревня могла исчезнуть враз за одну ночь. А там где еще недавно бурлила жизнь, и бегали дети, случайный путник встречал лишь выжженное пепелище. Место, где еще лет сто не будет расти ничего живого, и которое будут одинаково обходить стороной, как звери, так и птицы.
Поэтому ставших туллэ старались по возможности не трогать или делали это так, чтобы жертва не догадалась от кого именно исходит агрессия. На взгляд Даниэль - очень подло.
Кое-кто считал забавным глумиться над отверженицами и их порой травили как настоящих зверей.
Желающие поучаствовать в «охоте на проклятую» предусмотрительно надевали уродливые звериные маски имевшие предназначение сбить с толку ожившего мертвеца. Возвратившийся будет искать лица своих убийц, но, не зная их, вынужден будет уйти обратно в землю.
Когда она была маленькой, произошел как раз один такой случай.
Единственная виденная ею вживую туллэ – а в последние годы они стали редкостью пришла с караваном и долго пряталась, прежде чем ее выдали собственные попутчики.
Она так страшно кричала – что-то нечеловеческое было в том крике, когда вырывающуюся и брыкающуюся женщину тащили на веревке как бешеную лисицу.
Упавший капюшон открыл молодое и от того еще более страшное в своем животном ужасе лицо и короткий ежик светлых свежеобрезанных волос.
В десяти днях пути это было единственное поселение, и возможно бесноватая была из Годэнна – одежда все еще сохраняла отпечаток дороговизны.
Отравительница или детоубийца: Оставленный ее знает.
Туллэ прогнали через главные ворота и с гиканьем пустили бежать по дороге.
Она спотыкалась и падала снова вставала, неловко путаясь в полах, и неслась так, словно за ней гналась сама Дикая Охота.
Это лишь раззадоривало вошедших в раж мужиков, пока их лидер резко не скомандовал прекратить. Ему беспрекословно подчинились. Предстояла подготовка, а пока пусть жертва почувствует себя в безопасности и увеличит отрыв от поселения: чем дальше будет место ее последнего упокоения, тем лучше.
Их осуждали, но и не останавливали.
Те, кто позволили злу прорасти в своем сердце, прежде чем попасть на ужин к Темным были потеряны для мира. Их ожидала самая страшная участь, которая только могла выпасть на долю разумного существа: пополнить их ряды.
Каждый, кто ненавидит уже внутри наполовину тварь.
Ее же положение и без того можно было прировнять к постоянному балансированию над пропастью. Пойти на такой риск – значит дать деревне повод сожрать себя окончательно.
И все же не смотря на все неудобства Даниэль нет-нет, да и сравнивала свои похожие на встрепанный куст с тонкими от природы волосами урожденных даркхеймниек. Тут действительно было чему позавидовать, не признать этого, скрипя сердце, она не могла. Правда, чтобы расчесать это богатство приходилось порой сломать не один зубчик в гребне. Ее волосы напоминали проволоку, обрамляя острое лицо топорщащимся в разные стороны каскадом.
После смерти родителей жизнь превратилась в бесконечную борьбу за выживание.
В первые годы это чем-то напоминало затянувшийся ночной кошмар.
Чтобы как-то прокормить себя теперь уже круглой сироте пришлось работать с утра до ночи как никогда прежде в и так не сказать, чтобы простой жизни.
Тело буквально молило о пощаде, когда ни свет, ни заря чужачка поднималась чтобы, надев, приличествующую случаю одежду пойти туда, где такие же, как она - потерявшие отцов и матерей в набегах нежити или вследствие разгула эпидемий ждали, что их выберут в какой-нибудь дом.
Проходной взнос – один полновесный золотой давно затерялся в кармане того кто собственно и занимался устроительством Аукциона со стороны чем-то напоминавшего лиранские невольничьи рынки.
Детей выстраивали в ряд по росту и возрасту, а так же полу. Получив свое тут сквозь пальцы смотрели на наличие в толпе малолеток явных карманников и даже нелюдей. Так же охрана внимательно следила чтобы никто не вздумал сбежать раньше срока: за привод нового слуги здесь хорошенько платили. Тем, кто пытался ерепениться отвешивали смачных подзатыльников, и беспризорники замолкали по-волчьи зыркая на мужчин с арбалетами.
Один раз, попав на Аукцион назад к прежней жизни дороги уже не было. Конечно, всегда можно было сбежать, но куда податься?
Работа могла быть временной на один день, а могла статься и на целый сезон, к примеру, убирать со старшими созревший отис или срезать рожь.
Ходить за скотиной или прибираться по дому – ей было наплевать. Сверля взглядом бесстрастные лица девочка не волновалась насчет того что и как предстоит делать. Ее и раньше трудно было напугать грязью, а теперь и вовсе выполняла все почти механически, мыслями же бывая далеко.
Лишь бы заметили лишь бы взяли. Постоянно бурчащий живот заглушала какофония возбужденных голосов ведь каждый рядом с ней желал того же.
Ее в числе прочих щупали и толкали, проверяя мышцы на крепость и как лошади заглядывали в зубы – не больна ли. И если старший слуга (а хозяева появлялись обычно редко) удовлетворялся увиденным, везучую грубовато выпихивали из заходящейся беспомощной злобой мешанины глаз, ртов и рук.
А потом она долго плелась через всю деревню, глотая пыль от сапог и колес. Походя девочку, вновь окидывали оценивающим взором, морщились, но выбор был уже сделан.
Но договор всегда был официальным – поселение заботилось о своих работниках, и быстро поставив в углу нужную закорючку теперь, настоящая служанка с облегчением могла переходить к своим прямым обязанностям, не боясь, что по истечению требуемого срока будет просто выброшена на улицу с пустыми карманами.
Те, кто осмеливался нарушить уложившиеся правила, ненадолго задерживались здесь.
Реальностью сначала угловатого подростка, а затем и девушки стал однообразный безликий труд и гудом гудящие к ночи ноги. Где сама себе Даниэль (и зачем ей теперь было нужно столь «высокое» имя, когда все вокруг были поголовно Рутки, Лельки и Наимки?..) напоминала бледный призрак, оставшийся от той, кем ее воспитали.
За прошедшие годы бывало всякое. И стычки когда на нее выходило аж трое уверенных в себе женщин решившихся втемную разобраться с молоденькой соперницей. И коварные подножки в кромешной тьме сеней рядом с угрожающе выпяченными вилами и серпами ведь все можно было легко списать на несчастный случай – ну мало ли не увидела. И вдруг щелкнувшие среди ночи у самого уха ножницы и только чудом перехваченная тонкая рука такой же, как она подавальщицы или поломойки посягнувшей на святое. И свалившийся со второго этажа в сантиметре от головы горшок с кипящими щами, которые неудавшейся убийце стоили разве что недовольной ругани, а ей как минимум безжалостно ошпаренного лица…
Неудивительно, что девочка с чутким сердцем вскоре исчезла и на ее месте появилась некая довольно угрюмая личность.
Нет, Даниэль не обозлилась, но и иллюзий более не питала. Родившийся слугой им и умрет. Есть прислуга, а есть господа. И ничего против этого не скажешь.
Каждый слуга сразу понимал, кто перед ним мальчик для битья над которым с радостью будет глумиться всякий, стоит хозяевам отвернуться или тот в ком достаточно твердости, чтобы дать отпор. А чем Оставленный не шутит и ценный союзник ведь у всех стен есть уши, особенно когда хозяева держат челядь за пустое место. Жизнь среди этих людей ничем не отличалась от грызни зверей в клетке за сытую кость. Но Дан порой казалось в ней они чувствовали что-то такое некую чужеродность, что заставляло даже матерых интриганов годами выстраивающих определенную линию поведения… беспокоиться.
Можно было списать эти догадки на некстати проснувшуюся гордыню – хотя с чего бы, но и те, кто по первому пытался быть с ней дружелюбными, вскоре становились задумчивыми и замкнутыми, обрывая на середине разговоры, стоило ей зайти в помещение.
Возможно, дело было в том, что сирота не торопилась вливаться в новый коллектив, отвечая на выпады одинаково невыразительным взглядом или пожиманием плеч. Ссориться было глупо, хозяева могли выкинуть зачинщика, не заплатив полной суммы. А отвечать хамством на хамство – недостойно. И это вероятно позволило прислуге считать, будто новенькая мнит себя выше. Работая, девушка почти никогда не обзаводилась подругами, зная, что их показное радушие лишь способ подобраться поближе, чтобы ударить больнее.
Но тем, кто видел перед собой лишь зарвавшуюся девчонку, которой нужно указать ее место, вскоре пришлось пожалеть о своей ошибке.
Обманчиво хрупкое телосложение скрывало недюжинную силу.
Ведь Дани нередко приходилось носить тяжеленные бадьи с водой, когда хамоватых батраков и не дозовешься или собственноручно перетаскивать мешки, кряхтя и обливаясь семью потами.
С тех пор как молодой крестьянке исполнилось пятнадцать не одна дрянь не досчиталась своей шевелюры посмев строить подозрительной одиночке заспинные козни. А те, кто пытался в отместку прижать ее в безлюдном коридоре, отведали холодной стали у горла: с оружием чужачка не расставалась даже по ночам и клинок, доставшийся в наследство от матери не единожды спас ей если не жизнь – открыто пойти на убийство никто бы не посмел - то самоуважение.
Других подобные обстоятельства, возможно, сломили бы заставив погрязнуть в жалости к себе, но Даниэль, не отдавая себе в этом отчета, выбрала иной путь.
Может более сложный, чем тихая незаметная смерть, но слепо продвигаясь навстречу будущему, девушка неожиданно для себя обнаружила, что не хочет быть жертвой и, сложив лапки идти ко дну – скорей всего то, что именно от нее и ждали. Или просто слишком труслива для самоубийства возможно и такое.
Опуская взгляд перед чванливыми бабами каждая из которых считала своим долгом поторопить неуклюжую девку да еще и подстегнуть парочкой хлестких слов что здесь она для того чтобы отрабатывать свои деньги, а не юбкой вертеть сирота отчетливо понимала что не имеет права развернуться и уйти. Потому что сборщик налогов обещал, что быть ей побирушкой на большой дороге, если она в этом году не заплатит за землю. Землю – хм, смешно! Разве можно назвать землей кусок заросшего сада, в котором не родили даже яблони? Хибара с протекающей крышей – вот и все богатство.
Прячась по темным углам от их самодовольных муженьков и сыновей, от которых каждой мало-мальски смазливой прислуге грозил унизительный, но тоже вполне осязаемый род опасности бедная девушка молилась всем богам, чтобы те дали ей еще время – ну совсем чуточку, чтобы та пьяная скотина по недоразумению называющаяся ее хозяином, наконец, свалилась и она смогла бы благополучно выбраться из дома-ловушки.
Чего ей стоило годами ускользать от этих жадных потных лап!..
Были и смешные случаи, когда Даниэль притворялась немой хоть и недолго. Быть уличенной в обмане могло плохо сказаться на ее репутации. Мыча и качая головой на все вопросы, она с широкой улыбкой идиотки протягивала рекомендательное письмо, что обычно вызывало стойкое отвращение. Обычно в таких случаях ее отправляли подальше с глаз выполнять несложную работу вроде чистки отиса или разделки рыбы – что еще с убогой взять-то?
Природная молчаливость была чужачке только на руку, как и некоторая заторможенность на сыплющие как из рога изобилия скабрезные шутки и пошлые комплементы которую многие ее товарки списывали на глупость.
Среди служанок не принято было отказывать господам, особенно если те могли заплатить или одарить дорогими подарками. И Дан знала много таких, которые прыгали от одного щедрого покровителя к другому и считали это само собой разумеющимся. Но подобное было не для нее. Уж лучше умереть с голода.
Никто второй сорт она изо всех сил старалась поддерживать образ покорной сироты, в руках которой все спорится, а язык не болтает лишнего. И возможно только поэтому еще не стала (а может ей просто пока везло) чьей-то постельной игрушкой. Стирая руки в кровь и получая гроши от тех, кому в этой жизни посчастливилось чуточку больше, и кто находился в Бродле – а так называлось это забытое богом поселение - по праву. В отличие от нее.
И стараясь забыть, что все могло сложиться иначе, обернись ее судьба по-другому.
Как и многие другие Даниэль носила глухое без всякого рисунка платье, целомудренно прикрывавшее тело до самого подбородка. Имея длинные чуть расклешенные рукава, из-под которых оставались видны только голые пальцы, по бокам оно затягивалось на примитивную шнуровку крест-накрест. Без них это был просто приспособленный по форме человеческого тела мешок, специально сделанный так чтобы скрывать все выпуклости и округлости хозяйки. Под низом на нее была надета тонкая видавшая виды сорочка и панталоны, а ноги были затянуты в полосатые черно-зеленые чулки до колен.
Весь этот убогий наряд дополнялся грубыми едва держащимися на стельке от старости башмаками, которые обычно стыдливо приходилось прятать от любопытных глаз. В таких даже в коровий хлев войти стыдно.
От представительницы низшего сословия девушку отличала лишь внешность. Яркая и чужая, идущая в разрез с местными представлениями о красоте и приличиях. Ее проклятье и источник вечных неприятностей, которые следовали за молодой крестьянкой как привязанные.
Дождь тем временем усиливался.
Капли уже стучали, как крупные градины, с тихим хлюпом ударяясь о землю. Еще одна разлапистая молния прочертила небосвод. Мутные потоки, несшие траву и сор, собираясь в лужицы, грязными стремнинами стекали по разбухшей глине, с шелестом увлекая за собой мелкие камешки. В обуви уже ощутимо чвакало, и селянка с неудовольствием подумала, что завтра наверняка сляжет с тяжеленной простудой. И виновата в этом будет только она одна.
Тыльной стороной ладони, утерев щеки и лоб, кинула неуверенный взгляд в сторону скученных домов и низеньких сараев, среди которых суматошно мелькали человеческие фигурки.
Недовольно ревела загнанная раньше времени скотина. Визгливый женский голос в крайней хате кого-то отчитывал и, судя по звонким порождающим эхо шлепкам и опасному грюку посуды, в ход шли уже не только слова.
Старая дорога в этом месте изгибалась в неровную петлю и, не считая огромных облетевших каштанов с кое-где зацепившимися за ветви листами поблизости не было ни души. И к лучшему – ведь у многих мог возникнуть вопрос, что в такое время делает здесь одна и явно незамужняя девица.
Строгий брачный покров надевался уже после свадьбы; обещанные же невесты носили кокетливые косынки, затейливо повязанные на затылке, обозначавшие их изменившийся статус. И даже ее вольготно распущенная смоляная грива была своеобразным вызовом: местные прелестницы предпочитали ходить с тугими косами и сложными корзиночками, в которые вплетали ленты и бусины в зависимости от достатка родителей.
Можно было бы конечно соврать, что она шла к родственникам и ее застала непогода, но поселение на самом деле не такое большое каким кажется, на первый взгляд и среди случайных прохожих могли отыскаться знакомые. И вот те уж точно не преминули б выспросить, каким ветром ту занесло аж на другой конец деревни.
Таких знакомых драным веником - да под зад коленом, а пришлось бы объяснять, никуда не делась…
Тяжело когда в любом твоем самом пустяковом поступке пытаются усмотреть скрытый умысел. Но это было то, с чем Даниэль привыкла жить с ранних лет и волей-неволей научилась осторожности. Если исключить растущее как снежный ком отвращение к себе из-за того что постоянно приходится притворяться и оправдываться безжалостно давя на корню любые порывы высказать в лицо самым заядлым трезвонникам все что она о них думает ей вполне удавалось «сходить» если не за свою, то маскировать отличия под миной безразличия.
Задувавший с гор ветер относил тяжелый запах человеческого жилья в сторону, и впервые за долгое время чужачка дышала полной грудью.
Кислый смрад конюшен и вечный чад постоялых дворов, едкое зловоние выгребных ям и пропитавшей все и вся псины здесь были почти не ощутимы, и нестерпимо захотелось продлить миг нежданно выдавшейся свободы. Хотя девушка и понимала, что скоро стемнеет и придется идти домой. Оставаться после заката в малознакомом месте было, по меньшей мере, неразумным.
При мысли о доме губы сами сложились в линию.
Место, где ее никто не ждал. Просто пустая увядшая скорлупа. И пусть с одиночеством можно свыкнуться, сирота не в силах была отделаться от горечи, видя, как родительское наследство приходит в упадок, по частям разваливаясь, а она ничем не может этому помешать.
Глаза из-под полуприкрытых ресниц равнодушно скользили по столбикам дымов от труб кольцами подымающихся к близкому из-за набрякших туч небу.
С холма открывался даже красивый вид.
Хищные зазубрины Стены, которую кто-то однажды обозвал «загоном» да так и приклеилось, немного его портили, но глядя на высоченный в несколько ростов забор, она всегда испытывала нечто сродни облегчению. Пока он есть можно рассчитывать, что Бродль и дальше будет пядь за пядью отвоевывать территорию у кусачих ветров, распутицы, а так же вездесущих порождений Пустоши. Стена была залогом спокойного существования, ведь вне ее никто не даст за твою жизнь и ломаного гроша.
С приходом холодов чудовища все чаще покидали облюбованные места, слишком близко подбираясь к толстым обструганным бревнам угрожая идущим обозам и группам всадников.
Охотники почти ежедневно находили следы и глубокие борозды, оставленные когтями, зубами и жвалами - разнообразие было велико. Кто-то полушепотом рассказывал, что есть и такие что ни на что не похожи, а вроде комка слизи со щупальцами и одной прожорливой пастью. Эти отличались тупизной, но учуяв запах человека, тут же выбирались из нор гонимые противоестественной жаждой крови. И преследовали до самого конца даже раненные или поджаренные магическим огнем. Остановить их можно было, только покромсав на кусочки.
Все выглядело так, словно нежить проверяет Стену на прочность, выискивая слабые места. О том, что будет, если она их найдет, все старались не думать.
В эту пору охрана на загоне удваивалась, если не утраивалась.
Теперь стреляли без предупрежденья и любой караван, прибывший в это время, обязан был заранее высылать вперед языка, чтобы тот доходчиво объяснил причину и цель следования. И не приведи его боги показаться странным – вмиг нашпигуют как ежа.
Недоверчивость людей вызывала шутки, вовсю ходившие среди других рас. Инородцы считали подобное поведение проявлением трусости – иного от столь бесхребетных созданий нельзя и ждать. Но они не видели, как гибнут их близкие от неясного нечто которое под покровом ночи приходило и уходило так же легко как уходит и приходит изморозь на землю. Без следа и даже запаха. Обычные собаки неспособны были учуять тварей. И никто еще долгое время не понимал, что буквально в шаге случилось страшное. Пока кто-то не начинал кричать, обнаружив тело или то, что от него осталось. Они не хоронили своих детей в братских могилах, и ни один надменный сын ночи или стройный как тростинка эльф, родившийся с серебряной ложкой во рту в золотой колыбели, так отчетливо не понимал, что стоит допустить одну-единственную ошибку как все что ты берег и защищал долгие годы пойдет на корм ужасным монстрам. Черной гнили прежних времен оставшейся доживать свой век на задворках континента.
Сдерживать эту раковую опухоль по иронии судьбы выпало людям. Самым легкомысленным и короткоживущим созданиям мира Нэрмидия.
***
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...