О себе я могу сказать твердо.
Я никогда не буду "очень" высоким. И "очень" красивым. И "очень" стройным.
Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье.
И в молодые годы я не буду жить в Париже.
Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь свое.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения.
И фильм не поставлю. И не получу ничего в Каннах.
Ничего не получу в смокинге, в прожекторах в Каннах. Времени уже не хватит... Не успею.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?
При моем появлении никто не встанет...
Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться, приготовить.
А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет.
Я не возьму семь метров в длину... Просто не возьму. Ну, просто не разбегусь.
Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не оторвусь... Дела... Заботы...
И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь.
Я еще могу появиться возле него. Против него. Но в нем?! Так же и другое...
Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды... Из наших не выйдет.
И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет лошадь подо мной...
Только впереди меня.
И не расцветет что-то. И не запахнет чем-то. И не скажет девочка: "Я люблю тебя".
И не спросит Мама: "Что ты ел сегодня, мой мальчик?"