Если бы ты читал Мураками,ты бы знал почему 23.Я сократила свою любимейшую часть книги "Охота на Овец".В этом вся я.Читай...

Мне было двадцать лет, ей
- семнадцать. Неподалеку от университета была крохотная кофейня, где
собиралась вся наша компания. Заведеньице так себе, но с гарантированным
хард-роком - и на редкость паршивым кофе.
Она сидела всегда на одном и том же месте, уперев локти в стол, по уши
в своих книгах. В очках, похожих на ортопедический прибор, с костлявыми
запястьями - странное чувство близости вызывала она во мне. Ее кофе был
вечно остывшим, пепельницы - неизменно полны окурков. Если что и менялось,
то только названия книг. Сегодня это мог быть Мики Спиллэйн, завтра - Оэ
Кэндзабуро, послезавтра - Аллен Гинзберг... В общем, было бы чтиво, а какое
- неважно.

То были времена "Дорз", "Роллинг Стоунз", "Бердз","Дип Перпл", "Муди Блюз". Воздух чуть не дрожал от странного напряжения:казалось, не хватало лишь какого-нибудь пинка, чтобы все покатилось впропасть. Дни прожигались за дешевым виски, не особо удачным сексом, ничего неменявшими спорами и книжками напрокат. Бестолковые, нескладные шестидесятыесо скрипом опускали свой занавес.

Давным-давно жила-была Девчонка, Которая Спала С Кем Ни Попадя... Вот как звали ее. Конечно, если всерьез разобраться, спала она вовсе не с кем попало. Несомневаюсь, для этого у нее были какие-то свои, никому не ведомые критерии.И все же, как показывала действительность любому пристальному наблюдателю -спала она с подавляющим большинством. Только однажды, из чистого любопытства, я спросил у нее об этихкритериях.

- Ну-у-у, как тебе сказать... - ответила она и задумалась секунд натридцать.

- Конечно, не все равно, с кем. Бывает, тошнит при одной мысли...Но знаешь - мне просто, наверное, хочется успеть узнать как можно большеразных людей. Может, так оно и приходит ко мне - понимание мира..

. - Из чьих-то постелей?

- М-м... Наступил мой черед задуматься.

- Ну и... Ну и как - стало тебе понятнее?

- Чуть-чуть, - сказала она.

С зимы до лета я почти не виделся с ней. Университет то идело закрывали по разным причинам, да и меня самого порядком закрутило вводовороте неприятностей личного плана. Когда же осенью я заглянул наконец в кофейню, то не обнаружилсреди посетителей ни одного знакомого лица. Ни единого - кроме нее. Как ипрежде, играл хард-рок, но неуловимое напряжение, наполнявшее воздухкогда-то, испарилось бесследно. Только паршивый кофе, который мы снова пили,так и не изменился с прошлого года. Я сидел перед нею на стуле, и мы болталио старых приятелях. Многие уже бросили университет, один покончил собой, ещеодин канул без вести... Так и поговорили.

- Ну а сам-то - как ты жил этот год? - спросила она у меня.

- По-разному, - ответил я.

- Стал мудрее?

- Чуть-чуть. В эту ночь я спал с нею впервые. Я ничего толком не знаю о ней, кроме того, что когда-то услышал - то лиот кого-то из общих знакомых, то ли от нее самой между делом в постели. То,что еще старшеклассницей она вдрызг разругалась с отцом и сбежала из дому(и, понятно, из школы), - это точно, была такая история. Но где жила и чемперебивалась - этого не знал никто.

Дни напролет просиживала она на стульчике в рок-кафе, поглощая кофечашку за чашкой, выкуривая одну сигарету за другой и перелистывая страницуза страницей очередной книги в ожидании момента, когда, наконец, появитсякакой-нибудь собеседник, который заплатит за все эти кофе и сигареты (неахти какие суммы для нас даже в те дни) и с которым она, скорее всего, иуляжется этой ночью в постель. Вот и все, что я знал о ней. Так и сложилось: с той самой осени и до прошлого лета раз в неделю, повторникам, она приходила ко мне в квартирку на окраине Митака. Ела моюнехитрую стряпню, забивала окурками пепельницы и под хард-рок по "Радио FEN"на полную катушку занималась со мной любовью.

Утром в среду, проснувшись, мы гуляли с ней в маленькой рощице, постепенно добредали до студенческогогородка и обедали в местной столовой. И уже после обеда пили жиденький кофена открытой площадке под тентами и, если погода была хорошей, валялись втраве на лужайке и разглядывали небеса.  

В то время, мне кажется, я во многом подходил ей. Пусть нелепо иболезненно, но был нужен ей именно таким, каким был. В чем подходил, чем былнужен - сейчас уже не припомню. Может, я был нужен лишь себе самому - и небольше, но ее это ничуть не смущало. А может быть, она просто так развлекалась, - но чем именно? Как бы там ни было, вовсе не жаждаласки-нежности притягивала меня к ней. И сейчас еще, стоит вспомнить ее,возвращается ко мне то странное, неописуемое ощущение. Одиночества и печали- словно от прикосновения чьей-то руки, вдруг протянутой сквозь невидимую ввоздухе стену.

Тот странный вечер я помню отчетливо и сегодня.Сбитые ливнем, листья гинко в нашей роще выкрасили желтым узенькую тропинку,вышедшую из берегов, как река в пору паводка. Сунув руки в карманы курток,мы бродили с ней по останкам тропы туда и обратно. В мире не было ничего,кроме шороха двух пар обуви по палым листьям да резких выкриков птиц.

- Слушай, что с тобой происходит? - спросила она внезапно.

- Так... Ничего особенного, - ответил я. Пройдя немного вперед, она села на обочину и закурила. Я присел рядом.

- Тебе снятся плохие сны?

- Постоянно. Просто кошмары какие-то. Особенно - про автомат ссигаретами, который сдачу не отдает... Рассмеявшись, она положила ладонь на мое колено. Потом убрала.

- Не хочешь говорить, да? Ни словечка?

- Как-то не говорится... Ни словечка. Она бросила недокуренную сигаретуна землю, благовоспитанно притоптала кроссовкой: - Самое наболевшее никогда не высказать толком... Ты об этом?

- А, не знаю! - сказал я. Глухо фыркнув крыльями, две птицы вспорхнули с земли, иослепительно-чистое небо всосало их в себя без остатка. Некоторое время мымолча следили за тем, как они исчезали. Потом, подобрав сухую ветку, онапринялась вычерчивать на земле какой-то неясный узор.

- Когда я сплю с тобой... Мне бывает ужасно грустно.

- Это я виноват... Я знаю.

- Дело тут не в тебе... И даже не в том, что ты вечно думаешь о другой,когда обнимаешь меня. Это - пускай, как угодно. Я... - Оборвав внезапноеоткровение, она провела на своем узоре три долгие параллельные линии. - Н-незнаю.

- Понимаешь... Я вовсе не собираюсь от тебя отгораживаться, - сказал япосле паузы.

  - Просто я и сам никак не могу уловить, что происходит. Так хотелось бы научиться понимать все вокруг - беспристрастно, как можноспокойнее. Чтобы и в облаках не витать, и на лишнее время не тратить... Новсе это требует времени.

- Сколько времени? Я покачал головой.

- Откуда я знаю? Может, год, а может, и десять. Она отбросила прутик и, поднявшись с земли, стряхнула приставшие ккуртке травинки. - Послушай... А тебе не кажется, что десять лет - это очень похоже навечность?

- Да, наверное, - ответил я.  

Мы съели сосиски и выпили еще по кофе. Какой-то студентик,
взгромоздившись на стул, долго вертел ручкой громкости, пытаясь наладить
звук, но потом отчаялся, слез со стула и куда-то исчез.
- Я тебя хочу, - сказал я.
- О'кей, - улыбнулась она.
Мы сунули руки поглубже в карманы и побрели ко мне.

Проснувшись вдруг, я увидел, что она беззвучно плачет. Только худенькие
плечи-крылышки чуть заметно вздрагивали под одеялом. Я разжег огонь в камине
и взглянул на часы. Два часа ночи. Луна зияла в небе мертвенно-бледной
дырой. Я дождался, пока она выплачется, вскипятил воды, разболтал в двух
чашках пакетики, и мы стали пить чай. Я раскурил сразу две сигареты и
передал одну ей. Глубоко затянувшись, она тут же закашлялась; это
повторилось трижды и привело ее в страшное возбуждение.
- Послушай, тебе никогда не хотелось меня убить?
- Тебя?..
- Да.
- Зачем ты спрашиваешь?
Не вынимая изо рта сигареты, она закрыла глаза и кончиками пальцев
потерла веки.
- Так... Ни за чем.
- Ну и незачем! - сказал я.
- Правда?
- Правда. За каким чертом мне тебя убивать?!
- Да, действительно... - кивнула она с усилием над собой. - Просто я
вдруг подумала... Может, было бы вовсе неплохо, если бы кто-то меня убил.
Так вот - во сне...
- Кто угодно, только не я. Я не смог бы убить человека.
- В самом деле?
- Ну, насколько я себя знаю... Рассмеявшись, она вдавила окурок в
пепельницу, одним глотком допила оставшийся чай и закурила новую сигарету.
- Поживу до двадцати пяти, - сказала она. - А там и умру.

Умерла она в двадцать шесть в июле