Хейзел_Шейд, обещанный подарок! Загляни на СИ, там тоже лежит.

Молодой миловидный алирианен стоял у окна и смотрел сверху вниз на город, серокаменный, уродливый, дымный. Черноволосый, черноглазый, белолицый, он был маленького роста, среднего сложения, и весьма ладно сидел на нем темно - красный костюм из дорогой ткани с Западного. Длинные, покрытые черным лаком ногти формой напоминали скорее когти. Красиво очерченные губы время от времени искривляла жестоко - сладострастная улыбка - так могут улыбаться только сексуальные маньяки в предвкушении новой извращенной забавы.
Его маленькие, почти женские руки рассеянно теребили пышную бахрому на занавеске, а взгляд темно - чайных глаз время от времени отрывался от серой на фоне серого же неба городской панорамы и на миг устремлялся к двери - чтобы через долю секунды вновь вернуться к созерцанию бесчисленных зданий Эсфирналлатэнна.
Литтфейт ждал.
С замиранием сердца он вспоминал вчерашний вечер, случайное знакомство... вспоминал мягкое теплое прикосновение чужих пальцев к своим всегда холодным рукам, чужую улыбку... вспоминал, жмурясь от захлестывающих его разум волн сладких и порочных фантазий.
С юности ему было присуще стремление к полному господству. Он ненавидел непокорность, своеволие, всегда и во всем старался подавить чужую инициативу - и в постели стремление это доходило до безрассудной жестокости. Да, в каком - то смысле Литтфейт был садистом.
Треть Оборота он встречался с девушкой. Но в конце концов это закончилось тем, чего и следовало ожидать - после очередного инцидента с побоями, которые она получала от него регулярно и которые терпела, пока хватало сил, они разошлись. И вот сейчас... сейчас юный деспот нашел свой идеал, того, кто стерпит все, того, кто будет благодарить его за муки и унижения.
"Я люблю когда меня любят грубо," - одна эта фраза заставляла его улыбаться в предвкушении того, что будет немного позже. Того, как это - любить грубо. Забавная тавтология. Милый, чуть картавый голосок. Ясный, светлый взгляд. Резкий запах спиртного - он был пьян...
"Мне нравятся всякие штучки со связыванием," - ответил Литтфейт на эти слова.
"А мне жесткий секс в неожиданных местах..."
"Одно другому не мешает. Даже, пожалуй, напротив. Скажи лучше, что мне позволено делать с тобой?"
"Все, что угодно. На грани насилия. Если хочешь, я буду называть тебя хозяином..."


Тут Литтфейт, вспоминая, улыбнулся. До этой встречи он считал себя убежденным гетеросексуалистом, но теперь осознал свою бисексуальность - как ни крути, его внимание привлек мужчина, такой же алирианин, как он сам, голубоглазый блондин чуть старше его самого. Впрочем (тут улыбка его разъехалась еще шире) - есть ли особая разница, к какому полу отностися подчиняющаяся тебе особь? Его не возбуждала внешность или поведение партнера - лишь возможность господствовать, лишь чужое унижение...
Мгновение боли - он вспомнил всю жестокость, что вылилась на него за годы, проведеные в детском доме - и счастье, счастье оттого, что никто больше не сможет никак задеть его. Покой. Уверенность в себе. Теперь он силен. Теперь другие - в его подчинении.
Вновь мечтательно зажмурившись, Литтфейт вспомнил, как накинул на шею нового знакомого нейлоновый шнур, не просто петлю, а удавку, затянутую скользящим узлом - ее легко было затянуть, чтобы слегка придушить жертву, которая, в свою очередь, не могла шевельнуться, не ощущая, как шнур стягивает ей горло. О да, это выглядело мило - то, как покорно тот склонил голову, позволяя делать с собой все, что угодно.

"Значит, ты любишь неподходящие места..." - сказал Литтфейт, и незнакомец - а имени его он так и не спросил - кивнул, кротко улыбнувшись - "Тогда пошли!" - он дернул за веревку, и из пестрого полумрака бара под обстрелом чужих пьяных взглядов они вышли на пустынную тихую и прохладную ночную улицу.
Парень с веревкой на шее был немного выше, чем Литтфейт, сложен примерно так же, одет немного похоже - но только не в красное, а в темно - синее. Сутуловатая осанка, походка, взгляд - все, совершенно все выдавало в нем несчастного, пропащего человека, слабовольного, жаждущего чужой, пусть и жестокой силы.
Жаждущего чужой силы так же сильно, как Литтфейт - чужой слабости.
"Садись," - Литтфейт указал на красный аэромобиль - "И глаза закрой..."
И вновь она, желаная покорность - блондин накрыл глаза ладонями, как сделал бы маленький ребенок. "Имей ввиду, ты напросился сам и должен будешь вытерпеть все, что придет мне в голову."
"Да, хозяин..."


Литтфейт вновь бросил взгляд на дверь. Вспоминалось вчерашнее сладкое волнение - то, которое владело им, когда аэромобиль с бешеной скоростью мчался к скотобойне...


Незнакомец брезгливо морщился от запаха крови и сырого мяса, настороженно принюхивался. Кажется, им начинал овладевать страх, и страх этот окончательно пробудил в Литтфейте возбуждение: он почувствовал знакомый, но полузабытый жар, которого никогда не чувствовал с невестой, жар самых диких фантазий, самых низменных и волнующих снов.
Он сильнее дернул за веревку, петля затянулась так, что блондин инстинктивно потянулся к ней, пытаясь чуть ослабить хватку, но испепеляюще - яростный взор хозяина остановил его.
Освежеванные туши свисали с крюков, капая на пол густой темно - красной кровью, собиравшейся в большие черные лужи. Пахло железом и смертью. Было прохладно, но крылатые насекомые вились над тушами и тяжело гудели.
"Знакомый дал ключи" - сказал Литтфейт, отвечая на незаданный вопрос - "Он знает, как мне нравится кровь... А тебе?"
Незнакомец фыркнул. Он не любил запах крови, боялся ее вида... но сейчас этот страх был обжигающе - сладким.
Усмехнувшись, Литтфейт смахнул с большого разделочного стола куски разрубленной на части туши и, грубо потянув за веревку, подтащил к себе нового знакомого. "Ложись," - повелел он, но тот лишь уселся на краешек стола, боясь запачкаться. "Не тебе мне прекословить!" - Литтфейт толкнул его в грудь, повалив на холодный металлический стол.
Блондин зажмурился от отвращения и холода, и улыбка его мучителя внезапно из злорадной стала нежной. "Так куда лучше, детка..." - ледяные пальцы скользнули по его груди, расстегивая пуговицы на рубашке. Когда он попытался открыть глаза, пощечина неожиданной и острой болью поставила его на место. Литтфейт очень, очень не любил, когда что - то было против его воли.
И уж точно он не мог оценить по достоинству милую выходку незнакомца, схватившего его за запястья и повалившего на себя.
На миг их взгляды встретились, так, как утром встречаются день и ночь, и губы слились в поцелуе. Незнакомец курил: Литтфейт ощутил слабый дымный привкус - и натянул веревку гораздо сильнее, чем до этого, не разрывая поцелуя.
Во взгляде блондина промелькнул страх, задыхаясь, он попытался что - то пролепетать, просить прощения, молить о пощаде - но петля слишком сильно сдавила ему горло, при всем желании он не мог выговорить ни слова.
Литтфейт тайно и безумно любил это, любил, видеть чужую беспомощность. Его возбуждало подчинение - всегда и сейчас... И он задрожал в сладостном предчувствии, заметив, как незнакомец теряет сознание от удушья, отключается, не пытаясь сопротивляться, как мертвенно белеют его и без того бледные щеки. Ему нравилась чужая боль, и своими длинными черными ногтями он царапнул по обнаженной груди полузадушенного партнера, при этом чуть ослабив петлю.
Через несколько секунд тот очнулся, окидывая скотобойню полубессмысленным взглядом затуманенных страхом, удушьем и наслаждением глаз - и потянулся к своему мучителю, желая заключить его в нежные объятия...
Новая пощечина, гораздо сильнее первой, повалила его обратно на окровавленный стол.
Всхлипнув от неожиданной и желанной боли, блондин прикусил губу и замер, ожидая большей жестокости от своего нового хозяина. Ему хотелось упасть на пол, целуя ноги Литтфейта, вымаливая у него ценой унижений и слез каждый удар, каждое прикосновение - ибо что есть удар, если не прикосновение, настолько сильное, что причиняет боль?
Литтфейт бесподобно, страстно и кровожадно улыбнулся. Румянец на его щеках выглядел грубой штукатуркой грима - так неестественно - ярко он смотрелся. О да, он разошелся... И стал опасен.
Блестящие ногти царапнули по молнии на ширинке штанов блондина. Тот вздрогнул, тихо заскулил в нетерпении и с блаженным вздохом улыбнулся, когда рука Литтфейта, расстегнув молнию, дерзко обхватила возбужденный член.
"Нравится, да?"
Тот кивнул.
"А мне - НЕТ!" - рявкнул садист так, что несчастная жертва его, дернувшись, зажала уши -"Ты, я думаю уже понял, что МНЕ нравится" - этот жест был каким - то детским, вызвавшим бы в другом жалость - но не в Литтфейте - "А может, мне придет в голову... Придет в голову лишить тебя ушей!" "Ушей?!"
Эти слова, возможно, прозвучали бы смешно, если бы не нож, который Литтфейт выдернул из висящей на крюке освежеванной красной кровоточащей туши. "Да... А знаешь, я не только оставлю тебя без ушей, но и съем их. Или тебя заставлю съесть..."
"Нееееет!" - взвился блондин - "Не нааа..." - но пальцы Литтфейта сжали его горло, задушив отчаянную мольбу.
Страх, дикий, безрассудный, жестокий животный страх подавил желание. Остатки хмеля выветрились из просветлевшей головы, когда острие ножа скользнуло по щеке, оставляя за собой длинный порез, сочащийся ярко - алыми капельками - бусинками крови.
Мучитель усмехнулся. Да, это было гораздо лучше. Когда жертва не получает удовольствия от своего положения, когда страх настоящий и боль не сладостна, а заставляет рыдать и умолять о пощаде.
"Все будет так, как захочу я, детка. Ты не имеешь права противиться."
"Пожалуйста... Я умоляю, не уродуй меня!"
"Как мне захочется, так я и сделаю" - сказал Литтфейт и дернул за веревку так, что несчастный, согласившийся на все и начинающий уже об этом жалеть, упал с металлического стола на залитый липкой сворачивающейся кровью пол. Я не мог представить, что все будет так страшно - думал он - Я не мог представить, что он... что я... - "Будешь возражать или сопротивляться - выйдешь отсюда хорошо отбитым (пинок под ребра) и отлично прожаренным!"
Прожаренным?!
"Возможно, мне захочется потихоньку разделывать тебя заживо, кормя твоим собственным мясом. Кто знает, кто знает..."
Упираясь коленом в спину блондина, дрожащего от нестерпимо - жгучего, больше не сладостного, мучительного страха, Литтфейт тем же шнуром, что стягивал его шею, связал его руки таким же узлом, каким на войне спутывают пленных. Веревка врезалась в запястья. С издевательской усмешкой он стащил с блондина расстегнутые штаны. Тот снова заскулил, боясь новой выдумки, которая может - да, теперь он не сомневался, что этот псих способен на что угодно - воплотиться в жизнь.
"Все хорошо, детка," - голос Литтфейта стал мягче, словно милосерднее - "Все просто прекрасно!"
С этими словами он окунул рукоять ножа в черную лужу загустевшей, пахнущей железом и разложением крови, и без предупреждения загнал своей жертве в задний проход.
Парень всхлипнул от боли и отвращения, напрягся, пытаясь не впустить в себя эту мерзость, но Литтфейт, довольный тем, что причиняет ему сильную боль, любующийся страданиями своей жертвы, не обращал на это внимания. "Советую тебе расслабиться, детка. Хочешь ты или нет, а я сделаю по - своему. Вопрос только в том, во что тебе это обойдется, будет ли просто больно или очень больно. Тебе что, не нравится?"
Блондин молчал, до крови закусив губу, зажмурив глаза. По щекам, смешиваясь с кровью, разъедая свежую рану стекали слезы.
Еще?
Он не ответил.
Молчание - знак согласия. Я догадывался, что тебе нравится... - коварно прищурив карие глаза, Литтфейт резким движением засадил рукоять ножа до упора.
Незнакомец тихо застонал от острой боли. "Хватит... - тихо пролепетал он хрипловатым от долгого удушья и сдерживаемых рыданий голосом.
"Хватит, говоришь?" - Литтфейт бросил нож в сторону - "Подставляй свою щелку, сука! Я еще не начинал!"
В приступе истерической паники блондин забился, пытаясь освободиться от пут, сопротивляясь мучителю - и потерял сознание от удара по голове...


Литтфейт вспомнил необычные и приятные ощущения страстного совокупления с бессознательным телом. Иногда он просил невесту изображать труп, но она отказывалась, как отказалась бы любая нормальная девушка. Да и не дало бы притворство, даже самое искусное, такого эффекта - ведь это неповторимо, неописуемо, когда чужое тело находится в твоих руках, податливое и бесчувственное, как тряпичная кукла. Удар был сильным, блондин не очнулся даже тогда, когда Литтфейт, доведенный до экстаза желанной вседозволенностью, кончил в него. Пришел в себя он лишь еще минут через десять, не сказав ни слова распутался, оделся и уже торопливо устремился к двери, но Внезапно Литтфейт поманил его. Поманил, сунул в карман сложенную вшестеро бумажку, на которой был написан его телефон - и вытолкнул за дверь бойни в темноту летней ночи.
Литтфейт знал - он вернется, обязательно вернется, и будет умолять о возможности пережить все заново.