Мы могли часами бродить по залитой солнцем дороге. Все еще только просыпались, куда-то спешили, бежали, а вокруг нас застывшее утро было просто утром. Со всеми своими достоинствами и недостатками. Спать не хотелось совершенно – ночь выветрила такую глупость, как потребность человека в сне. И, даже уставшие после такого продолжительного дня, мы еще долго не могли заснуть.
Шутили ли мы? Могли ли пересказать потом, что с нами было? Не знаю. Каждый может думать об этом все, что угодно – но для нас это было время, когда все менялось и становилось дороже всего на свете. Любая мелочь казалась важной. Любое мгновение врезалось в память. А потом улетучивалось так, как будто это был просто еще один дождливый день в засушливом месяце лета…
I. На крыше мира.
…Когда-то у нашего дома проводили конкурс рисунков мелом. Весь асфальт пестрел разноцветными фигурками людей, надписями, машинами… Ребята рисовали с таким усердием, что даже не слышали шума проезжающих машин, разговоров взрослых – важен был только скрип мела и тонкие, прерывистые линии на асфальте, которые позже превращались в целостную картинку.
Конкурс длился недолго – нам было не так уж много лет и долго сидеть на палящем солнце с мелками у нас никак не получилось. Это понимали и взрослые и поэтому уже подходили выносить вердикт – кто нарисовал лучше всех. Мы стояли и, улыбаясь, ждали, как будто мы сделали очень большое дело – одно из самых важных дел в нашей жизни.
Только одна девочка так и не оторвалась от своего рисунка. Она сидела и старательно водила мелом – словно и не было никого вокруг, словно не было жары и нескольких пар глаз, смотрящих на нее. Она не отвлекалась, не смотрела по сторонам, а просто самозабвенно старалась нарисовать то, что видела в своей голове.
И когда она встала и отошла, мы поняли, что нам даже близко ничего не светило. Конкурс был окончен – ребята, кинув взгляд на рисунок, начали расходиться. Они не подбежали, как я подумал, посмотреть на рисунок, не стали восторгаться – а отводили глаза и ползли по жуткой жаре кто куда. Может быть, она и была причиной такой апатии и безразличия? Возможно.
Я смотрел, не отрываясь, на рисунок девочки. Бесподобно – это было не то слово. Такого не могло быть, такого не существовало, но когда я смотрел – я верил. Радужные коридоры, в которых закат сплетался с бушующим морем, людские лица, счастливые, печальные, обозленные, глупые… Птицы, улетающие куда-то. Земля, разломанная пополам. Тучи, которые сходились и расходились. Лужи, в которых отражалось не небо, а то, что, кажется, находилось очень далеко за ним. Все это было нарисовано до безумия реалистично и все это до слез хотелось увидеть. Правда, до слез.
Вокруг никого уже не было. Я подошел к девочке (решил во что бы то ни стало с ней познакомиться), протянул руку, запачканную мелом и возней по асфальту, и сказал:
- Леня. Друзья зовут меня пересмешником. А тебя как зовут?
Девочка подняла на меня глаза (она все еще смотрела на свой рисунок) и ответила:
- Марика. А почему пересмешник? Потому что ты кого-то пересмеиваешь?
Я замялся. Ну правда, как рассказать, что тебя так называют только потому, что ты однажды сказал, что умеешь летать? Как объяснить этой девочке то, что ты пытался передать своим самим близким друзьям и они тебя не поняли, посмеялись, и назвали пересмешником? Может, это был всего лишь сон, какие, бывает, снятся, когда ты растешь… Но ощущение какой-то неясной радости, дикой свободы, движения где-то высоко-высоко осталось даже тогда, когда я проснулся.
- Да, именно поэтому, - я улыбнулся и показал на рисунок. – Ты классно рисуешь. А кто все эти люди и где все это?
Марика удивленно посмотрела на меня.
- Папа с мамой говорят, что у меня хорошая фантазия. Местами непонятная, но в целом интересная, - девочка подмигнула, посмотрела по сторонам. – А вообще, давай поднимемся на крышу и я тебе покажу кое-что.
После я бежал с ней наперегонки по обшарпанным лестничным площадкам, потому что лифт не работал, и Марика иногда кричала, что не поддаваться девочкам – нечестно. Тогда я резко сбавлял скорость и, делая вид, что завязываю шнурки, пропускал вперед смеющуюся девочку.
Мы легко забрались на крышу – тем более, я был на ней не в первый раз – и прошлись по раскаленному железу. Небо было так близко, что его хотелось потрогать руками, но вместо того, чтобы попробовать, я с разбегу упал на койку, и закрыл глаза ладонями. Сквозь небольшие просветы оно уже не было таким злобно-горячим, а осталось розовыми полосками в глазах. Мне показалось даже, что я ненадолго задремал…
«Леня!»
Я открыл глаза и увидел Марику. Она отвернулась и молча побежала к краю крыши, где стояли большие, ростом с нас, бортики. Я вскочил и побежал за ней, на ходу протирая глаза.
- Смотри, что ты видишь?
- Город. Дороги. Люди, как букашки.
- Да не туда смотри… - Марика засмеялась. – Вниз смотри. Туда, где сегодня рисовал мелом.
Я повернул голову. Вот рисунок Гены Хромого – мотоцикл. Он любит мотоциклы и даже на свой велосипед приладил утащенный откуда-то бензобак. Генка очень гордился своим мотоциклом, но мы с ребятами все равно знали, что он его не заправляет. Вот рисунок Сашки Балаболки – она всегда рисует кошек. Хотя, все уверены, что рисует она намного меньше, чем говорит – рот у нее никогда не закрывается.
Я перевел взгляд чуть правее. Там, как раз под моим окном красовался мой рисунок – самолет. Может, ничего оригинальнее придумать не получилось. Может, как всегда приходилось оправдывать свое прозвище – мол, раз самолеты есть – и все летать умеют. Так или иначе – там был просто нарисованный одним белым мелком самолет.
А вот рисунок Марики горел, казалось, ярче чем солнце. Разноцветные мелки не сливались в одно пятно, как рисунки других ребят. Казалось, что ты смотришь на Землю из космоса. Я никогда не был в космосе, но если бы был, уверен, увидел бы что-то похожее. Вокруг, как облака, переливались наши рисунки, а рисунок Марики словно двигался, показывал все, что есть рядом с нами. Грусть, радость, все было в этом рисунке. Я повернулся к девочке.
- Ну как? Ты все еще думаешь, что у меня хорошая фантазия? – Марика снова засмеялась. Вообще, казалось, что она всегда смеется – веселые глаза, улыбка до ушей… - А я знаю, почему тебя называют пересмешником, Леня. Только ты не умеешь летать. Никто не умеет.
Мы стояли на крыше и я думал о том, что эта крыша – самое красивое место на Земле. А еще думал над словами Марики. Я почему-то сразу ей поверил. Мне не хотелось с ней спорить – наверное, она развеяла мои сомнения раз и навсегда. Хотя, все эти разноцветные птицы, люди, облака, лужи и машины, сливающиеся в какой-то дико знакомый узор на ее рисунке, упорно твердили мне обратное.