Небольшой рассказ.

Она поспешно собирала вещи, раскидывая их по дорожным сумкам. А я молча наблюдал за ней, пропуская мимо ушей долгие лекции о том, как мне стоит питаться, одеваться и вообще жить во время её отсутствия. Я любил свою мать не смотря ни на что, для меня она была, словно святая, а я - поросшее пороком и собственной слабостью ничтожество.
Она всегда была добра ко мне, пусть и не всегда могла понять. Но я любил эти мягкие, тёплые руки, глубокие карие очи и вкусно-пахнущие шёлковые волосы.
Сам я пошёл в отца. Всем. И внешностью, и, к сожалению, характером. На фоне матери, которая казалась мне хрупкой статуэткой балерины в своём воздушном наряде я всегда смотрелся брутальным отрицательным персонажем - чёрные глаза-бесконечные тоннели, угольно-чёрные волосы, резкие черты лица и угловатость фигуры.
А она...тёплого каштанового оттенка волосы, мягкой шапкой обрамляющие овальное, нежное личико, фарфоровая кожа, чуть пухлые, словно от поцелуев губы, изящная фигура и море грации.
Я никогда не понимал, как мог родиться от такого совершенного создания.
Мой отец практически не жил с нами. Нет, вы неправильно поняли. Он существовал с нами в одной квартире, был женат на моей матери, но его присутствия в нашей жизни я практически не замечал. Вот он был роковым парнем, такие обычно нравятся такому типу девушек, как моя матушка - высок, статен, было в нём нечто восточное - мужественный подбородок, смуглый цвет кожи, орлиный нос, вьющиеся чёрные волосы, тёмные глаза и крепко сложенное тело.
Но при всём при этом в сказке о нашей семье он всего-навсего герой-любовник, Казанова, который с течением времени потерял шарм. И его участью стал домашний диван, телевизор и бутылка пива.
Я не то, чтобы не уважал его. Нет. Я просто даже толком не знал его. За 18 лет у экрана телевизора он ни разу не нашёл времени, чтобы просто поговорить со мной.
Итак, я уже провожал матушку у двери, улыбаясь и распинаясь о том, что я ей всеми богами клянусь, что стану мыть уже за собой посуду, обещаю не курить в комнате и, конечно же послежу за Лордом.
Лорд - наш старый пёс. Когда нам привезли его и я был ещё маленьким несмышлёнышем, я очень обрадовался. Я думал, что отныне и навеки обрету друга, а когда растёшь на домашнем обучении это почему то приобретает весьма экстренную необходимость - чтобы нашлась душа, которая всегда тебя поймёт и поддержит.
Но, что-то пошло не так. Оказывается, матушка приобрела для себя этого роскошного американского питбуля, не давала мне за ним ухаживать, да и я не знал толком, как.
Я был очень ревнивым ребёнком и это не сыграло на руку нашей с псом дружбе.Меня бесило и вымораживало то, как мама постоянно расхваливала его, показывала гостям. Как она целовала его на ночь, а меня нет. И если у этой псины что-то болело, тут же принимались все допустимые меры, стояли крики и стенания матушки, а вот если болел я, то я должен был быть сам за себя.
По-крайней мере так казалось мне тогда и, между нами говоря, кажется и до сих пор.
Итак, я уже выпроваживал матушку всеми силами вон из квартиры. Отца не было вторую неделю и, меня посещали смутные сомнения, что ещё столько же он и не появится.
Дверь плотно захлопнулась и, глубоко выдохнув, я обернулся. На пороге стоял пёс и непонимающими, золотисто-карими очами, цвета виски, он искал один-единственный ответ в моих, непроглядно-чёрных очах:"Почему она ушла?".
Я не собирался отвечать ему. Я слишком его ненавидел. И эта, возможно, глупая, детская обида всё ещё ярым пламенем горела в моём сердце. Я прошёл мимо него с видом, что мне всё равно. Теперь, мол, мы по разные стороны баррикад, выживай как хочешь.
И, я занялся делами. На целую неделю квартира была предоставлена мне, отца в гости я не ждал, а потому принялся за уборку, готовку и прочие хозяйственные дела. Но, я не мог не замечать, как это бедное создание прижалось к входной двери и его била мелкая дрожь. Он не любил, когда Она уходила. А теперь чувствовал, что Она ушла надолго. И боялся. Боялся меня всем своим сердцем.
Пора было выводить его на улицу, я быстро переоделся, захватил с собой пачку сигарет и, в полной боевой готовности направился к двери.
Он долго не хотел вставать, чтобы я мог надеть на него шлейку, скулил и упирался, когда мы выходили из дома.Гуляли мы недолго, он почти сразу повёл меня обратно домой, но, что странно, у дверей снова категорически упёрся. Я дёрнул поводок:
-Ну? Лорд, у меня нет на тебя времени, давай живей?
Я старался не смотреть на него, чтобы не пугать. Но мне пришлось обернуться, когда я понял, что он наотрез отказывается идти домой. В этих глазах, цвета виски, я увидел твёрдую решительность и силу, глубоко вздохнув, я поддался:
-Ладно, чего ты хочешь?
Мне пришлось закрыть двери и идти за ним, после того, как мы поднялись ещё на три этажа, я понял, что он ведёт меня на крышу. Я не понимал, зачем это ему, но решил, что если хочет - пусть.
К концу нашего пути я уже успел запыхаться, но собака настойчиво тянула меня дальше, вперёд и, наконец, мы оказались на крыше. А на улице уже была ночь. Осенний ветер залезал за шиворот моего плаща и меня тихонько трясло, я не понимал, что пёс ищет на этой злосчастной крыше.
Собака демонстративно села, тем самым, видимо, предложив мне сделать то же самое. Подняв мутные, от старости глаза к звёздам, он тяжело вздохнул. Будто бы я чего-то не понимаю.
Сев рядом, я смотрел на гордую стать и, местами поседевшую чёрную шерсть. Слова сорвались губ сами:
-Так ты...хотел позвать меня...поговорить?
В молчаливом согласии пёс опустил морду и снова посмотрел мне прямо в глаза. Эту печаль и скорбь сложно теперь забыть. Он как будто извинялся за годы той ненависти, которую я к нему испытывал, умолял простить ту боль, которую мне причиняла их связь с матерью. И лёг рядом.
Я чувствовал, как под складками шкуры бьётся сердце и невольно, самую малость...мне захотелось плакать.
Я принялся рассказывать ему, как трудно мне было, есть и, как я боюсь, будет трудно в будущем. О том, как мне хотелось бы всё изменить, но я не в силах. О том, как я запятнал себя и, как больно мне по ночам одному.
Он молча слушал, я видел это по чутким ушам-локаторам, которые вздрагивали, когда он слышал своё имя, как он смотрел на меня и иногда тихо поскуливал, словно пытаясь меня успокоить.
Я совсем продрог и он, приметив это, лёг совсем вполтную со мной, положив голову мне на колено. А я захлёбывался:
-Пойми. Для меня из-за тебя жизнь превратилась в войну, в минное поле, в битву за призовые очки. Я пытаюсь быть идеальным сыном. Но стоит мне сделать хоть один проступок и мне постоянно начинают ставить тебя в пример:"собака и то понимает лучше", "пёс, и тот всё понимает, а вот ты...". Теперь ты понимаешь, почему я так ненавижу тебя?
Он молча сглотнул и опустил взгляд, я, дрожащей рукой попытался погладить его по голове, но не смог прикоснуться, пальцы так и зависли в воздухе, а он зажмурился, словно ждал удара:
-Прости. Я столько гадостей тебе сказал.
Мне казалось, что он сам заплачет. И пусть животные не могут лить слёз. А он мог. Он смотрел в никуда настолько пустым взглядом, что мне казалось, я своими словами ранил его в самое сердце. Для меня сейчас рядом сидел не пёс. Человек.
Ещё один его тяжёлый вздох. Казалось, я их уже считал. Но...я не услышал осуждения и не увидел его в этих живых глазах. И, спустя столько лет, он потянулся и робко лизнул меня в щёку.
Он будто отпустил мне все мои грехи, я чувствовал, как ткнулся мне в шею холодный, влажный собачий нос - он прятал его в глубинах моего ворота от ветра. А я не нашёлся, что сделать, кроме как обнять его и начать снова говорить что-то невнятное, уже через силу скрипя зубами, чтобы не пустить наружу слёзы.
Мы вернулись домой глубоко за полночь. Меня трясло от холода, но на душе было легко и как-то удивительно сладко.
Неужели, спустя столько лет я наконец-то обрёл друга, которого раньше ненавидел?
Спать Лорд пришёл ко мне. Зарывшись носом в одеяло он всю ночь сопел мне на ухо, а я...
А я лежал смирно, стараясь его не спугнуть, хотел, чтобы он выспался. Наконец, задремал и сам, как вдруг почувствовал, что уже тёплый, но влажный нос тычет мне в ладонь, настойчиво пытаясь обратить на себя внимание. Я обернулся и увидел перед собой его морду. Он встал, чуть сгорбившись, затем мягко сел. И взгляд его, горевший в полутьме с молитвой обращался в мою сторону с немой просьбой:"Давай...поговорим?".