Супостаты наши с нашими начальниками и с иными их прислужниками, пособниками и единомышленниками хотят нас вконец погубить, а жен наших и детей в рабов и холопов обратить, нажитое же нами разграбить и, что горше всего и печальнее,— святую нашу непорочную веру вконец искоренить, а свою насадить и самим в наших владениях жить. Сами видите, что они ныне над нами чинят: всегда пред очами нашими всем нам смерть показывают, издеваются, насилуют и убивают нас, и дома наши отнимают у нас, и нас же при этом позорят. И все стремятся быть вооружены и оснащены, словно против истинных злодеев изготовлены. Знают, окаянные, что не в свои владения пришли и сверх меры хотят себе заполучить, если Бог до того их допустит.
"Новая повесть о преславном Российском царстве"
Политические ссыльные, в частности, декабристы, принесли в Сибирь свет и просвещение, чего не скажешь о тех, кто был выселен из родных мест по приговорам сельских обществ "за порочное поведение".
[more]
О том, как это выглядело на практике, можно судить по приговору сельского схода Михайловского общества Ижевско-Нагорной волости Сарапульского уезда Вятской губернии от 4 января 1899 г.: "Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева от состоящих в нем 78 человек, в числе 62 человек, бывших сего числа на сельском сходе в присутствии сельского старосты Ивана Бузанова, от которого выслушали предложение о том, что однообщественник наш сельский обыватель Александр Васильев Никифоров ничем не занимается другим, кроме краж и праздношатательства, вследствие чего и предлагает противу этого принять какие-либо меры… Не надеясь на его исправление, так как он нами неоднократно замечался в кражах, мы, бывшие на сходе единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Никифорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя по его удалению издержки, для чего надлежащую сумму внести в уездное казначейство". Никифорова выслали в Зырянскую волость Мариинского уезда Томской губернии, откуда он быстро скрылся.
Предполагалось, что ссыльные будут заниматься сельским хозяйством и тем самым увеличивать численность деревенских жителей. Но большая их часть предпочитала сельскохозяйственным трудом не заниматься. Основная их часть составляла контингент бродяг, наносивших существенный ущерб местным жителям и дававших основную часть рецидивной преступности. Сферой приложения их сил становились грабежи, конокрадство, изготовление фальшивых денег. У значительной части ссыльных отсутствовала мотивация к занятию не только земледельческим, но и честным трудом вообще. Бродяжничество становится мощным криминогенным фактором в течение всего 19 века. Почти всегда преступления сопровождались крайней беспричинной жестокостью. Преступникам нечего было бояться властей: в сёлах полиции не было, в сибирских городах была, но не страшная – дальше Сибири всё равно не сошлют.
В сёлах крестьяне вынуждены были защищать себя сами. И карали они злодеев тоже очень жестоко. Получался заколдованный круг – око за око, жестокость за жестокость.
Вот что можно сказать на основании дневника Джорджа Кеннана, участника русско-американской экспедиции "Вестерн Юнион"для прокладки телеграфных линий из Америки в Европу, «Сибирь и ссылка. Путевые заметки. (1885-1886 гг.)»:
…в Америке сибирскую ссылку осуждали, потому что она считалась жестоким и необычным наказанием. В России же против нее выступали потому, что она оказывала деморализующее влияние на сибирское население. В одном случае на нее смотрели с точки зрения преступника, в другом - сточки зрения общества. По мере того, как сибирские жители становятся все более богатыми, процветающими и цивилизованными, они все более энергично возражают против заселения преступниками их городов и деревень.
Кеннан приводит цифры, взятые из отчета Тюменского Приказа о ссыльных за 1885 год. В соответствии с этим документом каторжники составляли 15,16% от общего числа ссыльных; ссыльнопоселенцы - 27,28%; общественные ссыльные - 36,66%; бродяги - 16,8 %; политические и религиозные ссыльные - 3,6 % . Когда все эти преступники прибывали в Сибирь, их делили на два разряда: преступники, которых заключали в тюрьмы и те, которым назначены места поселения и предоставлена возможность самим найти себе средства к существованию. Первый разряд насчитывал 3 270 человек и объединял каторжников и бродяг. Во второй разряд входили все ссыльнопоселенцы, общественные ссыльные, всего более 7 тыс. человек. Последние представляли наибольшую опасность для жителей Сибири. Большинство преступлений совершалось здесь уголовниками, которых привезли и отпустили на свободу. Честные и зажиточные сибиряки решительно протестовали против несправедливости системы, при которой каждый год в Сибири появлялось от семи до десяти тыс. человек, но ничего не имели против каторжников, содержавшихся в тюрьмах, и против политических и религиозных ссыльных. Кеннан привел множество примеров обращений сибирских обществ к властям против практики заселения городов и поселков преступниками. При этом он использовал "Сибирскую газету" и "Восточное обозрение", в которых приводилась статистика совершенных преступлений.
Характерными чертами преступлений, совершаемых ссыльными уголовниками в Сибири, являлись бессмысленная жестокость, насилие и даже зверства. Кеннан приводит такой пример: "В небольшом городишке Мариинске поселенец насмерть задушил беззащитную женщину, убил ее трехлетнего ребенка, размозжив ему голову об пол, а затем очевидно все еще обуреваемый кровожадностью и злобой, оторвал голову у курицы, которой случилось остаться единственным живым существом в доме".
Преступления ссыльных вели к ответным действиям сибирских крестьян. По данным, которые Кеннан почерпнул из сибирских газет, ежегодно они убивали не один десяток "варнаков". Насилие порождало насилие, поэтому городские думы Ялуторовска, Туринска, Тары, Ишима, Кургана, Енисейска и Томска, а также многочисленные общества и делегации от купцов требовали отмены уголовной ссылки в Сибирь. Кеннан приводит сведения Н.М. Ядринцева из книги "Сибирь как колония" о том, как дорого обходится правительству такая система: "40 000 ссыльных бродяг, постоянно передвигающихся по Сибири, обходится крестьянам не мене чем в 2 960 000 рублей в год и что ежегодное содержание всего числа общественных ссыльных и ссыльнопоселенцев, которые не могут или не желают работать и живут за счет других, составляет 7 500 000 рублей, или почти 4 000 000 долларов".
Все эти примеры и цифры Кеннан привел для того, чтобы обосновать необходимость реформы ссыльной системы. Но попытки реформ оценивались им с точки зрения противостояния "центр - Сибирь". По его словам, предпринимая реформы, правительство руководствовалось не гуманными соображениями, т.е. не желанием уменьшить те страдания, которые причиняет людям ссыльная система. Реформаторская деятельность центра была вызвана всего лишь желанием избавиться от докучливых жалоб и протестов и увеличить налоговую платежеспособность Сибири. При этом Кеннан ссылается на свою беседу с М. Н. Галкиным-Враским , который тогда разрабатывал проект подобной реформы, суть которой сводилась к следующему. Предполагалось внести в систему такие ограничения и изменения, которые сделали бы ее более терпимой для населения Сибири. Оценивая это начинание, Кеннан отметил: "Конечно же, это был шаг в правильном направлении, но он был слишком далек от полной отмены ссыльной системы, поскольку не затрагивал ни ссылку в Сибирь политических преступников, ни пересылку каторжников на рудники, ни высылку раскольников, а ссылка по приговорам сельских обществ ограничивалась весьма незначительно".
Вывод Кеннана о судьбе ссылки в Сибирь таков: «Всей душой я надеюсь, что сибирская ссыльная система может быть отменена; но тем не менее я всерьез опасаюсь, что она еще долгие годы будет оставаться одним из самых темных пятен цивилизации девятнадцатого столетия». [/more]
Каковы бы ни были мотивы Дж.Кеннана и других исследователей России, одно несомненно: Сибирь уже тогда была местом утилизации отходов – человеческих: европейская Россия выплёскивала сюда всю свою грязь, которая здесь же и оседала; а если рождался умный и способный сибиряк, то он уезжал учиться на Запад и возвращался на Восток, в Сибирь, крайне редко. А если возвращался, то зачастую его со временем выдавливали завистливые, алчные карьеристы - гораздо менее умные, успешные и образованные. И приличный человек не мог с ними справиться, так как привык жить честно и открыто, а с мерзавцами без коварства не справишься. Ярчайший этому пример – как хитростью и клеветой изжили из родной Тюмени Ивана Яковлевича Словцова. На мой взгляд, Иван Яковлевич совершил только одну ошибку – не уехал из Тюмени навсегда в 1891 году, когда сожгли значительную часть его коллекции. Это, конечно, произошло не в Тюмени, но это был знак: такие как ты там не нужны. Или хотя бы в 1901 году, после смерти Н.Чукмалдина. Это тоже был знак для И.Я.: патриоты Сибири вымирают. Но он не принял во внимание эти знаки и в итоге всё равно пришлось уехать, но в 1906 году – окончательно измотанным врагами и нежизнеспособным.
А вот Яков Корнилиевич уехал вовремя: в Гилевском защитить своих прихожан от разбойников он не мог, призывать не проявлять ответную жестокость не позволяли понятия, а поощрять её – не позволял сан. Поэтому он с лёгким сердцем уехал в город – сначала в Тюмень, потом в Ялуторовск, заниматься тем, к чему был склонен: увещевать раскольников, преподавать в школах, заниматься наукой.
Частично использованы данные со стр. http://sibistorik.narod.ru/project/us/4-1.html