Октябрь. Осень плюёт в окно и качает права. Я бросаю работу и начинаю ждать лета. Мне безумно хочется солнца ветра, огромных пространств, снизу зеленных и голубыз сверху, льда в бокале и парусов на реке. Водки в холодильнике и обуви на босу ногу. Все это еще хер знает где. Я подожду.
Октябрь между тем набирает очки и становится ноябрем. Это событие отмечено совершенно поцоватым мокрым снегом, который зацепился за траву и не собирается таять. В дырявой «саламандре» на улицу хода нет, я сижу дом и пишу стих:
Приметы осени природа нам являет:
Последний сноп свезен с нагих полей,
Природа пышно увядает,
Пальто надеты на людей
И даже твари божьи птицы,
Слетаются в косяк и валят за границу.
Я ставлю точку, надеваю пальто, что бы не выделяться в толпе и выхожу на улицу. Легкие ноги носят меня по всему городу в поисках водки.
С бутылкой в кармане я вхожу в декабрь. Термометр в минусах, из шкафа достаются теплые шмотки. На вешалке в прихожей появляется знаменитая Вовина нутриевая шапка. Вообще сколько нелепой дряни надето на людей! Это ненадолго развлекает меня. Я сижу в чей нибудь мастерской закусываю водку салом и жду лето. Летом я буду закусывать зеленым луком, огурцоами и редисом, а позже помидорами и печеными на открытом огне баклажанами. На девятой или одиннадцатой бутылке декабрь кончается . А год вместе с ним. Новогодняя ночь в тесных башмаках, с набитым брюхом и в надоевшей кампании не располагает к подведению итогов. Хер с ним. Плюним и будем ждать лета. Первого января я беру водку и иду наносить визиты. Я целую женщин в ледяные с мороза губы, обнимаюсь с друзьями, с удовольствием глотаю водку и распеваю песни. Визиты в конце концов оборачиваются феерическим пьянством и затягиваются на три недели со Старым Новым годом по середине. Я ночую в разных квартирах, изредка забегаю домой сварить Таньке суп и надеть чистую рубашку. Звенит гитара, льется водка и даже лето немного забыто.
Наконец то ажиотаж, вызванный наступлением Нового года, спадает, я беру у собутыльников отпуск и возвращаюсь домой, измазанный помадой и кровью ( это я ебнулся по дороге). В кармане – два червонца, неизвестно откуда взявшиеся. Я их спиздил, только не помню у кого. Два дня вспоминаю. Тем временем наступает февраль – месяц поземок. Таня слоняется по комнатам в туго подпоясанном халате и надоедает мне вопросами – когда наступит лето. Я не знаю, что ей ответить. Я не знаю когда наступит лето. По-моему, никогда - столько снега навалено под окнами. Таня обкладывает снег матом и идет на кухню крысачить у мамы варенье. Февраль сыпет, сыпет снег, и как то внезапно обрывается на двадцать восьмом числе. Дальше - март, месяц длинный и припизденный. Международный женский день перекрывается днем рождения Михаила С., я страшно злюсь и пью четыре дня подряд. На базаре появляются зеленый лук и тепличные огурцы. Я собираюсь купить огурцов, но по дороге покупаю водку, так мне легче ждать лета. Таня уже не спрашивает, когда наступит лето, а просто говорит, взглянув на градусник: « Еб твою мать!», надевает пальто и уходит на работу. В ожидании лета я осторожно выглядываю в окно и вижу невероятное количество ворон, добывающих какую то дрянь из-под снега. Я нахожу бумажку и пишу стих:
Ворон ворону кричит:
«У тебя говно горчит!»
Ворон ворону ответил:
« Я поел и не заметил».
Тем временем, пока вороны едят говно, март оседает и растворяется в апреле. Этот месяц знаменуется обилием дней рождений. Темп жизни ускоряется термометр играет на повышение, теплые шмотки прячутся в шкаф и Вова переходит на шестиклинку. По улицам ходят двухэтажные собаки. В троллейбусе реже слышится « иди в жопу» и даже проститутки у гостиницы «Центральная» стали брать немного дешевле. Наконец в один прекрасный день. Апрель взрывается маем. Утро красит-пидорасит. Таня примеряет перед зеркалом новую футболку и поет: « Ти-па-ду-дай- да, ти-па-ду-да!» Я в легкой куртке отправляюсь пить водку, а когда , через два дня возвращаюсь, термометр показывает плюс пять. Таня, злая как оса, со свистом метет пол. Я готовлю ей еду на неделю, потом покупаю водку и отправляюсь искать правду. Правды нет. На улице уныло и холодно, ничего не меняет и день рождения Тамары, приходящийся на самую середину мая. Солнце прячется где-то в жопе. «Все – пиздец, - говорю я Тане, - в этом году лета вообще не будет». После этого я запираюсь в кабинете и несколько дней подряд рисую картинки непристойного содержания. Однажды утром ко мне приходит Саблин с блестящими глазами и четырехдневной щетиной. В его парусиновых штанах запутались куски ветра, он дышит на меня веселым перегаром и зовет гулять. « Там, на улице, такой кайф!» - говорит он. Мы выходим на улицу. Солнце с невероятной силой бьет меня по глазам. Я жмурюсь, потом открываю глаза и хуею от всего – от солнца, от ветра, от бешенной зелени листвы, от синевы неба, от парусов на реке, от запаха духов проходящих мимо женщин. Женщины одеты в полупрозрачные платья. И я вспоминаю, что под платьями у них есть очень интересные штучки. Я, кажется, дождался лета и теперь буду его хавать огромными кусками. Я начну прямо сейчас. Я снимаю носки, надеваю туфли на босу ногу и делаю первый шаг в лето Я достаю зеленую флягу с водкой, делаю четыре глотка и передав флягу Саблину, запиваю газировкой из ближайшего автомата. Молодая полосатая оса примеряется к моему уху. Надо бы ее чем ни будь угостить по случаю лета. Водку осы не любят, они любят вино. Я говорю осе: « Ладно, оса, хрен с тобой, прилетай вечером в «Зонты» - вина налью»