я появляюсь здесь редко, слишко редко.
не обо мне, совсем. просто приступ графомании под отдельную песню(см. ниже), вылившийся в какую-то чушь.

Она смеялась не так, как должны смеяться нежные тонкие субтильные девочки, ее смех не звенел хрустальными переливами, не журчал прозрачным горным ручейком. Нет, она вовсю хохотала, захлебывалась, задыхалась, переходя на редкие глупые смешки. Она смеялась как-то по-дурацки, но, черт возьми, удивительно заразительно. Казалось, она вот-вот начнет бить себя по груди кулаками или кататься по полу.
- Истеричка. Будь она со мной, мне стало бы стыдно, - подумал он, но не смог не улыбнуться, когда она обернулась.


- Господи, она совсем ведь еще девочка. В дочери мне годится. Что я делаю? – он поднял глаза к зеркалу. Холодные голубоватые огоньки то ли страсти, то ли отчаяния бились в подернутых паволокой радужках. Обычно равнодушный взгляд нервно блуждал по зазеркалью в поисках ответа на единственный волнующий его вопрос: на что она купилась, ради чего все это. Он потер рукой гладко выбритый подбородок и судорожно ударил кулаком по белоснежной раковине. Кран едва заметно пошатнулся и капля застоявшейся воды сорвалась с него. Холодный душ был бы очень кстати, но она ждет. Ждет. А что он ей сейчас скажет? Что он должен сказать девушке, которую увидел первый раз в своей жизни пару часов назад и незамедлительно привез к себе домой? Что он вообще может ей сказать?
Она с идеально ровной спиной сидела на краю софы и потерянно смотрела на дырочку на колготках. Нехорошо получилось, некрасиво. Войдя в гостиную, он дернулся включить верхний свет, но решил, что это будет лишним. Не имея ни малейшего представления о том, как вести себя с этой девочкой, он начал разливать мартини, но, заметив на себе пристальный взгляд, поставил бокал обратно на журнальный столик и подошел к дивану. Нерешительно сел, будто и не хозяин здесь. Что делает с ним, взрослым мужчиной, это девчонка? Да и она ли это вообще? Такая громкая и яркая на вечеринке, что нельзя было не заметить ее среди прочих. Такая жизнерадостная, заливавшаяся хохотом, абсолютно не похожая на завсегдатаев подобных светских раутов, неизвестно каким ветром туда занесенная. Сейчас ее словно подменили. Гостья сидела беззвучно, не моргала, не дышала практически. Замершая, она была похожа на фарфоровую статуэтку, сливалась с молочного цвета софой. Ему вдруг стало страшно. Сглотнув, он невнятно промямлил:
- Наверное, не стоило этого делать.
Она резко повернула голову в его сторону, золотистые в приглушенном свете торшера волосы взметнулись вверх, обнажив угловатые плечи. Девочка, совсем еще девочка…
- Неправильно было привозить тебя сюда, - его голос начал набирать силу.
- Раз я согласилась поехать с Вами, значит, у меня были на то основания. Я привыкла отдавать себе отчет в собственных действиях, - ее слова звучали рассудительно и увесисто. Нет, она слишком серьезна для той рыжей бестии с вечеринки.
- Просто ты многого не знаешь, у меня…
- Жена, дети. Я знаю. Я вообще знаю о Вас больше, чем следовало бы.
- То есть тебя это совсем не смутило?
- Что именно, наличие семьи? Но Вас ведь это не смущает.
- Ты не понимаешь…
- Понимаю. И сейчас это скорее Ваше решение, чем мое. Мне ничего не стоит в любой момент встать и уйти отсюда. Навсегда. Вы ведь должны понимать, что бы здесь сегодня ни произошло, мы больше никогда не увидимся.
- Ты, кстати, так и не представилась, - он отлично понимал то, о чем она говорила, но от этого было лишь тяжелее, перевести тему всегда проще.
- Ни к чему, - она встала и мягкой поступью подошла к столику. Бокал с мартини весело искрился и переливался в отблесках света. – Можно лед?
На кухне он зачем-то принялся искать пакеты со льдом в шкафчиках с крупой.
«Это только повод отвлечь меня, она просто решила уйти. Она все решила сама. Она не понимает. Для чего все это, зачем? Почему именно сейчас, почему именно со мной? Если она так уйдет, это будет несправедливо. Это должно быть по обоюдному согласию, но, мать вашу, меня ведь никто не спрашивал… Где лед? Где этот чертов лед?! Она уйдет сейчас. Она отправила меня сюда, чтобы сбежать. Она испугалась», - бешено носились в голове мысли, но когда он вернулся, безо льда, конечно, в гостиную, она все еще была там.
- Здесь же есть выход на крышу? - уставившись в окно, она даже не обернулась на его шаги и сбившееся дыхание. Ветер, просачиваясь через приоткрытые створки окна, бездушно трепал ее тонкое длинное тельце в легком летнем белом ситцевом платье. Эти золотые волосы, эти острые лопатки, походившие на обрезанные когда-то давно, может быть, еще в прошлой жизни, крылья… По всем правилам она должна была бы быть сейчас похожей на ангела, но в ней сквозило нечто дьявольское, магнетическое. И он не мог оторвать взгляд от ее силуэта, посеребренного светом растущей луны. Он чувствовал это волшебство, витающее вокруг, чувствовал, как миллионы одноногих оловянных солдатиков маршируют по его жилам в камин, в плавящееся сердце, чувствовал, что ему жарко, как жарко и всем предметам в этой комнате: одинокому дивану, пустому журнальному столику, занавескам, струящимся волнами в порывах обжигающего ноябрьского ветра, чувствовал, что скоро все здесь начнет таять, таять вместе с ним. И ему тоже невероятно захотелось на крышу, поближе к небу, к звездам, спрятавшимся за облаками этой ночью, чтобы не мешать, не отвлекать внимание от самой главной звезды, застывшей сейчас в его оконном проеме.
- Есть. Этажом выше, - он попытался сбросить с себя пелену наплывающего тумана, безуспешно, - но ты накинь хотя бы что-нибудь.
Она, будто не расслышав последних слов, направилась к выходу. Он догнал ее только на железной лестнице, ведущей на крышу. Оставив дверь незапертой, снимая свой кардиган на ходу, чтобы отдать ей.
- Стой! Вот, возьми!
Его оклик неожиданно для нее ударил по барабанным перепонкам, она оступилась, нога соскользнула с подмерзшей за ночь ступеньки. Он бросился к ней.
- Нет, ничего страшного. Просто каблук…
От прикосновения к ее коже его ударило током. Электричество засверкало в воздухе, будто где-то в невидимых проводах, тонкими нитями связывающих человеческие души, случилось короткое замыкание. Она, отвернувшись, стала снимать туфли и, когда избавилась от них как от связывающих движение кандалов, спокойным свободным шагом отправилась дальше. Она не шла – плыла над ступенями, и ему пришлось подниматься почти бегом, чтобы не отставать.
У этой ночи была своя, непостижимая чужим ушам музыка. Музыка звала танцевать, и он не смог удержаться от желания еще раз дотронуться до этой девушки. Подхватив ее рукой, он пустился в пляс. Она не успела возразить, или не захотела… В одной руке туфли со сломанным каблуком, в другой самое дорогое для нее сейчас – он. Грея руку в его мягких растрепанных волосах, она продолжала думать о своем, но и о нем не думать уже не могла. Этим вихрем танца, вихрем подходящей к своему логическому завершению осени ее все сильнее привязывало к нему. Но нельзя, нельзя. Это неправильно. Слишком славно было бы утонуть в кашемире его пепельных волос, в матовом блеске его дымчатых мятных глаз, в кошачности его медового бархатного голоса, слишком просто. Их ждет другой финал. Туфли с достаточно гулким для этой беззвучной ночи грохотом брякнулись на бетонные плиты. Ее тончайшие пальцы сплелись с его, длинными и крепкими. Не способная, да и не желавшая, вырваться, запутавшаяся в своих рыжих волосах, запутавшаяся в осенних мыслях, она лишь крепче прижалась к нему, уткнулась носом в его плечо и сомкнула веки. Он чувствовал, что через пару минут будет уже слишком поздно, знал, что должен что-то сделать, сейчас же, немедля. Он наклонился, закрыл глаза и, вобрав в себя запах ее волос, на память, прошептал ей на ухо:
- Я тебя…
Он перестал улавливать ее пульс, она не дышала, время снижало скорость, останавливаясь.
- Прости, я не могу, - он резко выдохнул. Ее не было рядом. Ее не было. Он отчетливо услышал, как хлопнула дверь с крыши. Туфли лежали здесь же, значит, она не уйдет далеко. Он поспешил вернуться в квартиру, краем глаза заметив, что ранее утро уже доедает остатки ночи.
В квартире никого не было. Ветер через открытое нараспашку окно подчищал ее следы, уносил ее запахи. Бокал с мартини, неосмотрительно оставленный на подоконнике, сверкал осколками стекла на паркете, а светлая софа казалась какой-то неудобной и слишком большой для одного. Вся эта квартира была слишком большой для одного, вся эта жизнь. Но ничего, успокаивал он себя, скоро с отдыха вернутся жена и дети. Они у него замечательные, правда. Милые в своей непосредственности мальчишки и женщина, любящая его всем сердцем, разделяющая его интересы. Он уважает ее за это. На днях они вернутся, и тогда все вернется на круги своя, тогда все будет по-старому. А эта девочка. Может, и не было ее? Мираж. Она растает, как сон. Скоро растает, да-да.

Спустя год он все так же продолжал выискивать ее глазами в каждом прохожем, в каждом зрителе на концерте, в каждом запахе и звуке. Он тешил себя мыслью, что она знает, где он живет, что она вот-вот объявится, войдет без стука, поднимется босиком на крышу и больше никогда не уйдет из его жизни. Жена и дети? Что ему жена и дети, таблоиды давно обозвали это очередным неудачным браком, нет смысла спорить с ними. Только она не объявлялась. Он не искал ее? Искал. Но никто с того памятного вечера не помнил этой рыжей, истерично хохочущей девчушки. Он ведь даже имени ее не знал. Вечная призрачная встречная. Пару раз ему казалось, что он чувствует ее невесомую походку, но, оборачиваясь, видел лишь одинаковые пустые улицы, разменивающие свое драгоценное время на времена года. Он пел о ней, пил о ней. Просто существовал, веря, что вот-вот она придет, не сегодня, завтра, но придет. И, может быть, завтра она действительно вернется?
[500x332]