ДВЕ НЕДЕЛИ ДО НОВОГО ГОДА.
(Из историй ICQ)

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.
Это не пример моего "писательского опыта", это просто мысли впропись. Я не знаю, кто Она есть. Да и не так уж это важно. Это лишь сны, ощущения и сказки. А Она? Она скучает. Ест финский шоколад, слушает Fleur и рисует на обратной стороне открыток. Ее волосы пропахли кельнской водой с бамбуком, кувшинками и болотной тиной.
Она хочет полыни. Она бы пила вермут, предпочтительно мартини, но все, что у нее есть - водопроводный кипяток.
А еще Он.
Они устали действовать друг другу на нервы. Она бы хотела с кем-нибудь другим всем этим делиться.
Но Она одна.
Грустно, не правда ли?

НОЧЬ 1.
(15 дней до Нового Года)

Она снова задыхается под одеялом. Выползает на пару секунд - кислорода глотнуть - и снова ныряет в волны простыней, будто в латексную черную дыру. Сама себя поглощает, сама собой там дышит. И надышаться не может.
Может, завтра будет лучше.
Знаете что: лучше будет, когда она возьмется за дело. Окончательно и бесповоротно.
До Нового Года тянуть нельзя, а «начать с завтрашнего дня» никак не получается.
Она тут когда-то размышляла, как выгоднее себя убить. Лучше бы придумала универсальное средство, убивающее лень. Панацея. Умное слово, надо запомнить. Сходи запиши, деточка. А то память-то дырявая.
Оставила сегодня утюг на старой простыне и чуть ее не прожгла. Причем, это официальная версия - для мамы. На деле она ничего не забыла, просто хотела посмотреть, что будет. Хотела прожечь что-нибудь. Белую простыню, или белое запястье. Было бы отлично. Круче, чем татуировка, о которой она давно мечтала. След от ожога утюгом на левом тонком запястье. Как драматично. И главное, эффектно.
Он был также эффектен с этим подсвечником в руках. Вот бы этим канделябром ему по башке, чтобы больше не тревожил ее сны. И на нервах не играл. Бестыжий.
Она вот раздобудет где-нибудь щелочь, сварит мыло и отправит ему посылкой. На небо.
Когда он станет ей не нужен. Она его в угол загонет, будет песни петь.

Но у тебя СПИД.
И значит, мы умрем.

Пусть ест мыло и шнурки потуже завязывает. На самом деле, шнурки очень опасны для жизни. Просто про несчастные случаи от развязавшихся шнурков не снимают репортажей. И статистику не ведут.
Вот так умрет она, наступив на его шнурок - за то, что наступила. Он ведь не приемлет подобной дерзости. Или умрет, наступив на собственный шнурок. Мордой об асфальт. О гравий.
Завязывайте шнурки, товарищи.
Вообще ей гораздо больше нужен сейчас дорогой здоровый сбалансированный рацион и дешевая популярность.
А если ей сегодня вновь приснится он, то она наконец-то уже потребует книгу жалоб и предложений. И вовсе не потому что он слишком часто ей спится. Просто она никогда в руках не держала книгу жалоб и предложений.

А больше всего она сейчас хочет зефира. И Земфиру она тоже хочет.

[580x386]

НОЧЬ 2.
(14 дней до Нового Года)

Ее новая кельнская вода пахнет не просто бамбуком, осокой и свежескошенной травой – она пахнет летом.
Далекой весной 1937 в Москве цвели сады. А скамейки на Патриарших прудах плавились от жажды. Нельзя сказать, что ее тогда еще не было. Она была, сама того не осознавая. В другом теле, с другими мыслями и полнотой души. А он уже тогда бродил среди ее знакомых по прошлой жизни. Разливал масло и трамваями резал головы.
Прошедшим летом уходящего 2010 пахло зноем и ультрафиолетом. Самая большая озоновая дыра находится над Антарктидой, еще, конечно, в Мельбурне, Австралия. В Москве снова высыхали фонтаны и горел торф. А ей пахло бамбуком и речным песком. Она все также была, это точно. Но в новом теле. С обрывистыми мыслями и куском чужой души. Чужеродной, независимой и неоднозначной. Чтобы заставить ее снова жить, кому-то пришлось поделиться с ней сердцем. И в той, чужой половине иногда всплывают картинки, как воспоминания. Как предупреждения и предубеждения.
Она сегодня испугалась своих глаз в отражении. В них вдруг загорелись красноватые огоньки, губы почернели, а кожа начала приобретать грязноватый бледно-коричневый оттенок. Ей почудилось, что ее лицо, преобразившееся бесплотным темноватым слегка очерченным призраком, отделилось от ее лица настоящего, повисело по ту сторону зеркал и снова спряталось в привычную оболочку.
Будто там, в зазеркалье, она увидела другую часть своего «Я». Ту, что хотела бы жить отдельной жизнью, но вынуждена прозябать в этом несовершенном теле как спонтанный и слишком дорогой подарок.
Ее глаза вновь принялись округляться, она, не выдержав, закричала во весь голос своему отражению: «Хватит!» и резко опустила веки. Дома никого не было.
На кухне послышался какой-то шум. Будто кто-то двигал тарелки в сушильном шкафу.
Она выключила свет в прихожей и спиной к зеркалу забежала в собственную комнату.
Забежала и что-то маленькое спрятала в шкатулку.
А потом дула на веки и руки между коленей грела. В теплых полосатых махровых носках и оранжевой футболке.
У нее и так от недосыпа мешки и круги под глазами постоянно. А тут глаза вообще опухли и стали красные, как помидоры. Потому что есть еще те, способные и ее двояковогнутые нервы расшатать. Заставить ее глаза слезиться. И это не средство для снятия макияжа - это люди, родные люди.
Так странно, что они будут родными лишь по этой жизни. А он навсегда останется... Хотелось дописать «с ней», но, если совсем по-честному, в следующей жизни эта связь между ними растеряется. Он останется не с ней, он просто останется. Для кого-то лишь плодом фантазии и аллегорией, а для кого-то обязательным условием существования жизни.
А еще ей сегодня подумалось, что история идет не вперед, а назад. Мы умираем и рождаемся против течения времени. И это в следующей жизни она присядет на скамеечку на Патриарших. А он подсядет рядом и зеленым глазом сверкнет: «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
И если вдруг случайно запахнет бамбуком, значит... В общем, все это действительно было.

[319x480]

НОЧЬ 3.
(13 дней до Нового Года)

Она сегодня, было, превратилась в чудесную фею. Наводила порядок в доме и украшала все к праздникам.
Когда в темноте горят огоньки, как-то не так страшно. Даже одной.
Она ела брусничное варенье. От него пахло сахаром и брусничными листьями. Как в негустой тайге осенью. Она редко собирала ягоды, она не любит бруснику. Потому что брусника - обманщица. Только снаружи она такая рябиново-красная, внутри она белая, рассыпчатая и безвкусная.
Но варенье было замечательным. Когда-нибудь она сама сварит такое. Она будет варить лишь мыло и варенье. Лавандовое мыло и апельсиновое варенье.
Может быть, по случаю, она сварит и сосиски. И даже пельмени. Но не более. А для кого?
Ей суждено остаться одной.
Суждено не мамой, полной неверия. Суждено Его величеством Повелителем ее снов и ощущений.
Он упорно не хочет ее отпускать. Связал по рукам и ногам стеблями бамбука, ниточками цветочной парфюмерной воды и предметом бижутерии, ревностно хранимым отдельно от всех остальных вещей в этом доме из панельных кубиков.
Он ее держит.
Как наваждение все чаще напоминает об обещании. Все чаще.
Он уже не скрывает своего деспотизма.
Строго указал ей на ее место и не терпит возражений.
Да если бы она могла возразить!
Она не в состоянии сопротивляться, на что он прямо и указал ей в сегодняшнем ее сне.
Она была чуть взрослее, чем сейчас. Казалось, была свободна и счастлива. Ее муж и ее ребенок, кажется, сын - своя собственная семья. Она гуляла по водопадам, путешествовала по миру, беспрепятственно ходила в магазин, когда на часах было далеко за полночь. Все было замечательно, пока они не переехали в этот район. Их улица - из пяти домов по эту сторону дороги... А другой стороны у дороги нет. Город вечной ночи, вечного мрака. Безлюдный. В трех из пяти домов царило запустение, их хозяева давно умерли. Не своей смертью. И их не спасли высокие фундаменты и каменные заборы. В четвертом доме мирно доживали свой век ее родственники. Умирая один за другим, они уносили с собой загадку, беззвучно исчезая в тяжелых дверях старого покосившегося жилища. Они не общались с ней. Они с ней давно не общаются.
Да и какое может быть желание к общению, когда понимаешь, что попал в зону смерти. Вошедшей в обиход в этом районе, ставшей неотъемлемой частью мирного существования.
Но она была не одна. И не хотела умирать.

Их новый дом захлопнулся, как мышеловка над ее головой. Перспектива больше не увидеть света звала ее вылезать из этой могильной ямы, которую копали у нее же под ногами, но она не спешила бежать.
Дом оказался клеткой, но не обычной. Он затягивал в себя. Полуразрушенный, с резными ставнями и импровизированной сценой.
Муж и ребенок отошли на второй план. Она металась в лабиринте комнат в поисках чего-то. Или кого-то.
Она заигралась и не заметила, как карточный домик начал рассыпаться над ней. Ее новое жилище - это картонный замок. Он раскладывается и собирается вновь. Но не она играет домом, а он ею. Замок с привидениями, которые устраивают за ней охоту. И он. Это точно он.
Он не просит ее руки и сердца. Он ими частично владеет и желает полного контроля.
Она безуспешно ищет выхода в этих картонных простенках. Складывает лестницы и роет тоннели.
Ей кажется, что она нашла. Что она зацепилась. Что она запомнила.
Хватает ребенка, но он - слишком большая ноша, слишком большая ответственность. Она не в состоянии нести ответственность за кого-то, она бы и сама с удовольствием отдала свой разум в подчинение своего охотника, но сердце чует, он - не спасет.
Призраки прошлых и будущих лет объявили награду за ее голову. А она тратит свои силы на сына.
Как чересчур ненужную роскошь, ребенка решается бросить и вывести хотя бы мужа.
Но выхода нет. Отсеивается и супруг.
Среди бумажных лестниц она пытается найти ту самую, за которой - свобода.
Но такой лестницы попросту не существует.
Остается лишь наблюдать грозовые отзывы в темном небе через витражные окна. А за ними - кладбище. Могильные плиты и карканье воронов.
Возможно, кладбище - единственный выход. Но она не спешит умирать.
Она просто хочет вернуться.
А он просто не отпускает.
И не отпустит. Будто хозяин, будто имеет особые на нее права.
Будто одними снами он мог бы ее удержать.

А утром она решила проверить значение снов по соннику, но нашла лишь сухую веточку шалфея.
Нюхала долго, а потом растерла серым пеплом между пальцев и добавила в чай.
Потом она пыталась прийти в себя.

Ведь у меня есть шалфей.
А у тебя есть ко мне любовь.

[572x390]

НОЧЬ 4.
(12 дней до Нового года)

Мертвая. Мертвой хваткой вцепилась в засыпающий разум. Не давать заснуть. Не засыпать. Ни в коем случае. Вставить спички в глаза, захлебнуться кофе, но не засыпать.
Не отдавать себя в его руки.
Она не будет спать. Потому что ей хорошо здесь и сейчас, в лишь ею придуманном мире. А не в мире зазеркалий и сновидений, где верховный правитель - он.
Потому что здесь ароматы тропической зелени. Из ниоткуда повеяло манго и дынным деревом, увядающая орхидея сплелась в последнем вздохе с соленым запахом невидимого прибоя. Ударила по обонятельным рецепторам дерзкой фантазией. И рассыпалась кристалликами хрустального воображения.
Она любит фантазировать.
И Википедия ей в том помощница.
Находя в Интернете статьи и фотографии, она цепляется за них, чтобы не раствориться талым декабрьским снегом в преддверии Нового Года под действием своих снов. Она должна придумать свою параллельную реальность.
Старушка Европа кишит молодыми красавцами. Будь хоть один из них ближе ей, разве она думала бы о своем наваждении. О демоне, надвое расколовшем ее душу. Клином. На две неравные части.
«Почему бы не этот», - думает она, вглядываясь в очередную фотографию. Дьявольски красив. Беспрецедентно. Она давно это подметила.
Только представь...
Затухающий вечер топит Солнце на дне канала, а облака-сваи колоннами встают между небом и водой. Ранний июнь, пропахший туманами и озоном.
Пустынная набережная. И лишь они вдвоем. Одна бутылка хеннесси на двоих, одна заасфальтированная набережная, один еще не высохший от дождя вечер.
Просто они нужны друг другу. Незнакомые, неспособные говорить друг с другом. У нее серьезные проблемы с английским, а он никогда даже не задумывался над тем, чтобы выучить русский. И никогда не выучит. Потому что она - лишь случайный прохожий, присевший рядом и выудивший из внутренностей сумки бутылочку дорогого спиртного. А он - просто собутыльник, который почему-то уже знает, что такое счастье. Не в силу возраста. А просто потому что знает. Но ей не скажет. Да и не надо. Ей хватает того, что он рядом. И того, что понятие счастья ему знакомо.

«Я знаю это, потому что это знает Тайлер».

А потом они вместе бросятся в воду, схватившись за руки. Крепко-крепко. Чтобы не отпускать. Они не хотят умирать, они просто хотят задохнуться на секунду от связывающих их обстоятельств. Чтобы потом вынырнуть и наконец посмотреть друг другу в глаза.
Она не даст ему сегодня утонуть. Со всей присущей ее рьяному характеру ненавистью она бы в любой другой раз привязала к его шее валун и отправила на дно. Она бы разорвала в клочья его каштановые волосы, выколола бы его темно-карие глаза, выбила бы его белоснежные зубы, выдрала бы его медовый баритон из легкомысленного тела, разбила бы его классическую красоту о раскаленный асфальт остывающей от жаркого дня набережной. Но не сегодня.
Потому что сегодня ей хочется романтики. Ей хочется мыльной оперы. Ей хочется глухонемой драмы со вкусом хеннесси и загрязненной воды мегаполисов.
Может быть, потом они поедут к нему. Но это будет потом и неправда. А если и правда, то настолько пустячно и малозначительно. Вполне предсказуемое продолжение вечера, если учитывать хмель, ударивший им в голову, его одиночество и ее желание забыться.
Ведь она его не любит.
Она в него даже не влюблена и никогда себе не позволит в него влюбиться.
Она уже никого не полюбит. Она разменяла свою способность любить на сотню неважных мелочей, на деньги и славу. Только денег и славы у нее как не было, так и нет, а вот любовь теперь навсегда останется книжным призраком, шуткой киношников, красивой иллюстрацией к сценариям мыльных опер. И он, ловец снов, постоянно ей об этом напоминает.
Он ее не отпустит.
Он не бросает слов на ветер.
Возможно, это для ее же блага.
Она ведь по-своему любит это бесплотное могущество, эту хрупкую, надломленную силу. Часть силы.
У нее сердце замирает, когда она думает о нем. И она верит в него. Верит в его душу. Он не варвар, нагло отобравший у нее все порывы к большой любви - просто он тоже хотел бы знать, что это такое. Он бы тоже хотел кого-нибудь полюбить. Кого-нибудь, кроме себя.
Он бы хотел быть ближе к людям. А она бы хотела быть ближе к нечеловеческому.

Назовем это взаимовыгодным обменом.

[500x329]

НОЧЬ 5.
(11 дней до Нового Года)

Она разукрасила бледные комнаты огоньками разноцветных гирлянд. Так, как она любит, так, как она умеет.
Ей нравится этот звенящий переливающийся хрусталь. В погоне за эстетической красотой она полетит хоть до звезд, врезаясь в тишину. Она перевернет мир с ног на голову, взорвет их чертовы предрассудки, обвенчается с миниатюрной брюнеткой и застрелит собственных детей, чтобы сделать из них кукол. Глянцевых фарфоровых большеглазых кукол.
Она будет носить черные розы в петлице и душиться кельнской водой с запахом пьяной травы и свежих огурцов.
Пока она перебивается от булимийной рвоты до стакана красного вина, от стены гор до гор стен, но уже сейчас она угадывает в зеркальных очертаниях сильную женщину. С кардинально выгнутой спиной, в черной майке и с радикальным каре. Когда она выворачивает лопатки, у нее сердце останавливается и дыхание сбивается. А в разрезе тонкоребрых легких сквозной гуляет ветер, ураганный.
Изысканная, рельефная, изогнутая, как статуэточки ангелов за стеклянной дверцей буфета. Но горечь скопилась в ключицах, изъела желчью внутренности. А сизый демон теперь зашивает их изнутри, наскоро склеивает и уже самолично распарывает. Рвет мышцы и дышит в лицо молодым бамбуком.
Это он шлифует ее воображение, но пока безуспешно. Он не оскверняет ее, просто толкает на зубья решеток, оставляя право выбора за ней. Вызывает на дуэль ее совесть. Дуэль на подсвечниках. Дарит свет, точнее, заставляет ее саму этот свет находить. Он - просто сила, направляющая ее. На распутье. Самой выбирать тропинку. И узкими тропинками ведет ее к широкой дороге длиною в жизнь.
А ее жизнь оборвется лет в 30. Нет, она не Мэрилин Монро, но дальше ей будет жить уже ни к чему. Не в этой жизни. Ведь у каждой вещи есть определенный срок службы, а кому нужен испорченный, залежавшийся товар?
Несмотря на широчайшую плеяду ее любовников, умрет она одна. Она не Бонни, она не Нэнси, она не Спящая Красавица, в конце концов. Чтобы «и жили они счастливо, и умерли в один день» - нет.
Вскрытие покажет: острую форму рака легких, заболевания поджелудочной, сгнившую печень и отравление опиумом как диагноз. А в ее сумке найдут толстые исписанные ровным красивым почерком тетради с «Биографией поэта». Неопубликованное творчество и интимные подробности личной жизни.
Книгу, вызвавшую такой резонанс в обществе, запретят к печати, депортируют из страны и отправят по ту сторону атмосферы космическим мусором.
Рукописи не горят!
Ее тело, подвергшееся полному разложению, изъеденное червями, сожгут. Скромно. Без излишеств. Ее маленькие дети пообещают самим себе, что больше кремации и похороны не травмируют их детскую психику. А сами в темном углу наплачутся вдоволь, чтобы впредь больше никогда не плакать.
Она уйдет тихо, мирно. Погладит сквозь плотные слои миров детей по голове, поцелует сквозь время и уйдет рука об руку с ним. Потому что в ее следующей жизни он станет лишь страшилкой, сказкой на ночь для непослушных детей.
Не родной, чужой.
Так уходили кумиры...

[604x401]

НОЧЬ 6.
(10 дней до Нового Года)

Утро уже прошедшего дня встретило ее спокойным безразличным снегом. Она шла через его бесформенные крупицы и вслушивалась в гудение фонарей. Как вдруг из-за залива ее обдало громом неласкового прибоя, словно холодное море взрывает затонувшие мины и валом водопадов бьется в ее барабанные перепонки. Откуда взялся этот прибой и зачем долей секунды врезался в ее сознание?
А уже там, на занятиях, ей хотелось летать, подняться в воздух. Но чуть оторвавшись от земли, она усаживалась на барьеры и прыгала обратно, на лакированный пол.
А когда она слушала эти натянутые аплодисменты, то внутри почему-то ничего не сжималось и сладко не томило. Не такой славы она хотела. Не из благодарности, не по принуждению, не по привычке. Она бы хотела действительно незаметно и с легкой руки поворачивать винтики в душах людей, заставляя их рукоплескать.
Она бы хотела быть признанной. И в первую очередь, им.
Она бы хотела вдохновлять. В первую очередь, его.
Она нарочно вызвалась рождать в нем чувства, но глупая, маленькая... Что-то вдруг резко кольнуло в сердце, как от подачки, заставляя стереть последние слова. Но она не сотрет. Если он так и не считает, она-то знает, она – лишь беспомощная девочка, не способная вызвать какие-то чувства даже в себе самой, не то что, в нем. Они говорили, он – неудачная, пробная попытка человека. Не правда. Удачная. Он больше, чем человек. Пусть когда-то кто-то свыше и не вложил в него стремления к истине, как в остальных людей, но он сам в себе его потихоньку вырабатывает, в то время как большинство людей давно это стремление утеряли, давно выжгли совесть сигаретами и выпустили всю любовь с потом.
А она всего-то хочет вместе с ним откопать среди разумных, рациональных, выверенных идей в самих себе - душу.
Отыскать свои чувства и поделиться с ним, но пока она в состоянии предложить ему лишь разум.
Сухой, голый, чистый разум.
Тот, о котором мечтают дотошные физики, тот, который она на протяжении всей сознательной жизни захламляла дрянной философией, ненужными раздумьями и риторическими вопросами.
Да, ей открыли сегодня глаза - она не есть она. Она не такая, какой преподносит себя в своем «творчестве». Она гораздо проще. И вообще это, оказывается, война с комплексами.
Так ей сегодня сказали. А что ей остается - слушать.
И она больше не будет писать. Оставшиеся 10 дней до Нового Года пройдут беззвучно. Она сожжет все свои стихи и рассказы, вытравит их из историй ICQ. И больше не станет вписывать свои ощущения в громкие слова, вообще больше никому о них не расскажет, не напишет. Потому что ощущений у нее, судя по всему, тоже не должно быть. Она их, наверное, выдумала. Ведь она гораздо проще, она не может рассуждать так сложно, она же ближе к амебе по своему мышлению, чем к поэту. Да так оно, в общем-то, и есть.
И следующие ее ночи пройдут в молчании. Наедине с Князем Тишины. Но она и его отпустит. Она «ищет глубину там, где ее нет». Она больше не будет. Она обещает. Она даже ЕГО отпустит.
Только отпустит ли ее он?

[321x479]

НОЧЬ 7.
(9 дней до Нового Года)

Шипучей, как фервекс в кипятке, ночью она возвращается, шипучая. Прошипевшаяся, вывернутая, как змея, выпустившая яд. Больше не злится. И будет писать.
Вернулась. Как преступник всегда возвращается на место преступления.
Растрепанная и выжатая, как лимон.
Кстати, о лимонах.
Она нацедит косточек и посадит лимонное дерево. Она давно мечтает о лимонном дереве. А свои мечты она твердо решила исполнять.
Это потом она, может, будет первой леди страны, станет появляться камео в высокобюджетных фильмах, носить шляпы, курить трубку, черный-черный табак, водить старинный блестященький Роллс Ройс и заказывать морепродукты в дорогих ресторанах. Это потом. Может быть. А сейчас - она выдохлась. И это не «может быть», это - точно.
Не в следующей жизни, а уже в этой она, возможно, встанет в 6:30, пройдет босиком по холодному кафельному полу, в выбоинах. Остановится на кухне, закинет на обшарпанный кожаный диванчик дешевой гостиницы ноги и будет полчаса водить ложкой по полупустой чашечке кофе. Пробежит глазами по свеженькому, только распечатанному письму от очередного случайного любовника, стряхнет пепел сигареты на листок бумаги и пойдет готовиться к новому дню. Она не будет, как лет 10-15 назад, прокручивать в голове вновь и вновь наивные строчки: «Ты писала мне из Парижа. Из Нью-Дели. И из Стокгольма. Я не знаю, где тебя искать. Ты, как циклон, меняешь свое местоположение, руководствуясь лишь собственными желаниями и учиняя погромы в мирной жизни местных жителей. Ты мечешься по миру в неопределении, остановись. Если ты читаешь это письмо, значит, я верно угадал координаты твоего нового местопребывания. Или ты просто случайно заглянула в Джерси. Ответственность за мои поступки лежит на тебе, ты слишком многое изменила в моей жизни. СМИ постоянно трубят о тебе, они нашли новую игрушку, но это ненадолго. От знаменитостей, подобных тебе, быстро устаешь. Мир остро нуждается в честных и благородных людях, в доблести и чести, а твоя игра в плохую девочку давно вышла из моды. Но почему же ты до сих пор так популярна? Ты целуешься с незнакомыми девушками в провинциальных аэропортах и коллекционируешь бульдогов. Кто этой ночью был в твоей постели? Мы узнаем по сводкам новостей. Стоматологи и официантки с синими тенями в дешевых барах будут обсуждать это с постоянными клиентами. Но я-то знаю, этой ночью ты мерзла от холода и обнималась с одеялом. Что ты делаешь? Ты общаешься со знаменитыми людьми, которые приглашают в гости других знаменитых людей, знакомятся со знаменитыми людьми и обсуждают знаменитых людей. А могла бы сейчас сидеть рядом со мной, смотреть кино и готовить попкорн нашей собаке, потому что сама ты его не ешь. Но мы больше никогда не встретимся. Та единственная ночь разделила мою жизнь на «до» и «после». До тебя и После тебя. Таблоиды и тогда твердили, что я твоя новая пассия, а журналисты с серьезными лицами и бабочками спрашивали, так ли ты хороша в постели, как на экране. А что я мог ответить. Ты знаешь, между нами никогда ничего не было. Мы проговорили всю ночь, пили мартини и смотрели фильмы с Чарли Чаплином. Я не знаю, было ли у тебя вообще что-то с кем-то когда-то. Или все они также заваривали тебе зеленый чай с жасмином и читали Шекспира. Да и были ли эти все? Никто не знает. Боюсь, даже ты. Но я все равно мечтаю лишь о твоей зубной щетке в моей ванной. Мы бы вместе плавали, брились, снимали кино, дрались подушками и топили свечи на воск. Мы бы ели шоколад, выгуливали собак, нянчили детей, рисовали в альбомах и слушали Битлз. Мы были бы свободны от обязательств, от жизни и друг от друга. Но жили бы вместе, подавая пример другим, чьи семьи рушатся. Это не хорошо. А ты для них авторитет, ты бы отлично вписалась в механизм по борьбе с демографическим кризисом. Ты бы стала здесь первой женщиной Президентом. Если бы захотела. Ты не ограничилась бы Оскаром, только власть над миром в состоянии усмирить твой аппетит. Но ты не здесь, ты - там. Там, где хочешь. Предпочитаешь возить свои нераспакованные чемоданы в ярких международных наклейках по провинциальным мотелям и стареньким аэропортам. Я слышал, ты нашла свою скамейку. Скамейку, на которой можно поплакать. Где она, на Арбате? Или на 5 Авеню? Если ты на этой скамейке покончишь жизнь самоубийством, я буду рад. И мир будет рад. Кумиры не должны так задерживаться на этом свете. Люди устают от фанатизма и поклонения. Но ничего не могут поделать. Умерев, ты бы спасла мир. Да, он бы долго плакал, но однажды забыл бы тебя окончательно. И я забыл бы. Чтобы не вспоминать. Говорят, ты писала безумные стихи. Их запрещали к публикации. Вышли мне их рукописи. И после твоей смерти я продам их втридорога. Чтобы избавиться от ненужной памяти. А пока я бы просто хотел их почитать...»

Она улыбнется. И вернется на кухню, чтобы окончательно сжечь обгоревшее письмо. Как «ненужную» память.
Это когда-нибудь потом. Но вот завтра утром она тоже встанет в 6:30. Промарширует на кухню и будет долго сидеть с недопитым кофе, желая заснуть. Выспаться. Отдохнуть. От него. И от их общих проекций, сочиняющих ей письма и сценарии на каждый день.
Она давно не носит креста. А вчера было собиралась надеть, но тут же со страхом сорвала. Она не достойна защиты Бога. Она должна позаботиться о себе сама.
А в груди второй день непонятно печет. Неприятно. Будто кто-то затушил сигарету о ее легкие и оставил в них горький горячий пепел.
Еще она больше не входит в комнату, предварительно не включив свет. Нет, она не боится темноты. Она его боится. И совести.
Она бы не хотела его сейчас видеть.
Просто не сейчас.
И слышать тоже. Не хотелось бы.
Но, как назло, в голове снова проснулись голоса. Весьма странно. Словно звонят и, не дождавшись соединения, вешают трубку. Но успевают что-то сказать кому-то другому. И она порой улавливает отрывки монологов.
И все также с опаской смотрит в зеркало.
Но ждет. Когда наступит время. Может быть, не сейчас. Может быть, в следующей жизни. А может, в прошлой. И они будут вместе. Полноправно.
Оба, прошедшие школу ошибок и ощущений. В жизни этой.

[300x462]

НОЧЬ 8.
(8 дней до Нового Года)

А Дед Мороз оказался гораздо благороднее и честнее ее самой. Как показало время, этот великодушный старикашка иногда выполняет желания даже вполне себе самостоятельных шестнадцатилетних особ. Причем, задолго до Нового Года. И даже за день до католического Рождества. Ее Рождества.
Нет, она не католичка. Ее дорожки давно разошлись с христианской Церковью. Она не знает, во что ей верить, но это и не так важно. Ей лишь достаточно оберегать его в своем сердце, и он породит в нем если не веру, то хотя бы зерна сомнений. В факте его существования.
Возможно, это именно он исполнил ее желание. Но, стоит признать, за приличную цену. Он отобрал у нее возможность рассказывать длинными ночами кому бы то ни было о нем. О нем в ней. И о ней самой.
Три часа сна - это ничтожно мало, но она бы не вытерпела дольше. От ее снов лопается черепная коробка и трещат по швам все прежние верования и предположения.
Она, кажется, напрочь лишена принципов и предрассудков. Она устала от них.
Она рисует в своей голове образы и влюбляется в них без памяти. В сварщиков, столяров и лохматых девок. Особенно, в последних.
А он саркастически смеется, беззвучно, и впрыскивает в ее разгоряченный мозг все новые и новые нелепые фантазии. Разогревает ее остывшее подсознание на антипригарной сковородке Тефаль. Без твоих идей не обойтись!
А с некоторых пор ее сновидения начали отключаться на рекламу. Нет, ни порошка Дося, ни щеток Колгейт и даже ни «крылатых» прокладок Олвэйс. Он рекламирует себя, все свои преимущества. А она все равно ищет себе пару, сотканную из недостатков. Чтобы точно также перевоспитать. Чтобы волка постричь под белого ягненка. А потом зарубить на шашлык.
Вы любите мясо?
Только представьте, бифштекс с кровью. М-м-м...Наш шеф-повар сегодня в ударе, только взгляните на это произведение искусства на вашей тарелке! Белиссимо!
Разве можно предположить, что сочный стейк когда-то бегал по тем же полянкам, что и вы. Под одним небом с вами. По одной земле. Такой огромный мешок костей и мяса вперемешку с кровью.
А что за чудесный змеевик кишок. Какой изгиб, какая грация. А желудок! Нет, вы только взгляните. Зачем же вы отворачиваетесь?!
Посмотрите на эту великолепную грязно-коричневую субстанцию. На этот очаровательный пакет из пленок и кровеносных сосудов. А вы знаете, что ваш желудок устроен почти также. Он много лет точь-в-точь как этот переваривает неразжеванную пищу, смешивая ее с желудочным соком. Кстати, насчет последнего. Вы еще не пробовали желудочный сок? Как так, нет? Обязательно попробуйте! Такой деликатес сейчас в цене, не то, что ваша томатная паста, разбавленная водой.
Так вот, возьмем ваш желудок. Да-да, вы не ослышались, именно ваш. Сестра, скальпель. Сестра, пот. Сестра, зажим. Сестра, сопли. Сестра, желудок.
И вот эта блестящая масса перед вами. Маленькая, но растянутая. Сквозь нее струйками ползет бурая кровь, фонтанчиками брызжет. Ну, что за прекрасное зрелище! Какой уж там Петергоф с его однообразными фонтанами, когда перед вами лежит ваш, кишащий глистами желудок. И вы удивляетесь, как вы могли так долго носить в себе эту тяжесть. И главное, зачем? Правильно, не зачем. И корове она ни к чему. И сердце, и мозг, и печень корове ни к чему. Что значит, вы ее убили?!
Вы просто лишили ее лишней тяжести, вы же - Гринпис, вы заботитесь о животных. И вот она, распотрошенная перед вами. И белые пятна измазаны алою кровью. О, как радовалась эта кровь, оказавшись на воле. В тот самый момент, когда вы резали корову, а она отчаянно мычала, мотала головой и огромными человеческими глазами с участием смотрела на своего сыночка. Пока еще живого. Ее размозженный мозг бился в истерике, а вот тело потихоньку сдавалось. Только неугомонная кровь била под давлением из разорванных артерий, сломанных жил и попадала вам в рот. «Нет», - думали вы, - «пожалуй, кровь свиней поприятней будет...»
А мясо. Какое нежное мясо. Какая вкусная выйдет тушенка. Из нее приготовят макароны по-флотски в старшей группе детского садика. А самые тонкие и мягкие слои разодранного в клочья тела пойдут на авторские стейки и шницели.
Давайте повторим ваш заказ: бифштекс с кровью... Что, в смысле, вы лучше возьмете салат? Послушайте, это уже невозможно? Я оформила заказ. Ну, если за дополнительные чаевые... Так как вы говорите, салат? Сию минуту.

Простите, у p width= style=p style=нас остался только один салат - цезарь. С КУРИЦЕЙ. Будете?

[367x480]

НОЧЬ 9.
(7 дней до Нового Года)

Она устала отчаиваться и разочаровываться. Все отлично. Нет, правда.
Утро она встретила в своей теплой мягкой постели. Совсем не родной. Ну, не успела эта кровать стать ей родной, подружиться с ней и принимать такой, какая она есть. Ведь это просто не возможно. А вообще, какая разница? Не правда ли.
У нее часто печет в груди. Будто кто-то взял и подогрел ее спину утюгом. Только не снаружи, а изнутри.
Будто кто-то поджег ее. Случайно. И она горит. Кадящим пламенем внутри себя. Сердце превратилось в камин. Нет, в печку. В добротную русскую печку. И ребра-бревна вынуждены не отпускать этот пожар, это тепло. Держаться за воздух, но не отпускать.
И если так пойдет и дальше, она просто сгорит. Но если огонь потушить - остановится сердце. Она же будет терпеть этот маленький ад внутри себя, она еще хочет жить. Но, с другой стороны, там она бы стала гораздо ближе к нему. И еще не известно, кто этого больше хочет. И все-таки ему она пока нужна живой. От мертвой толку, как от козла - молока.
Она перестанет его чувствовать, ведь мертвые не чувствуют. Она перестанет ощущать зарождения чувств в нем, ведь мертвые не ощущают. Но, что еще важнее, когда придет время новой, будущей жизни, она просто забудет о нем. Забудет, как о части своей души. Единственное, что она будет знать даже там, он есть, только, возможно, и это она примет за бредни.
Эта ее жизнь получилась странной. Еще более безликой, чем смерть. По крайней мере, до того момента, пока она не почувствовала его.
Все началось с того, что в этот мир ее пока лишь зародышем выпустили раньше положенного срока. Ее душа еще полностью не оклемалась от прошлой жизни, не окрепла и не собралась по кусочкам в единую мозаику. Одной части не хватало. И кто-то решил поставить эксперимент - заменить недостающую часть куском собственной души. Но души нечеловеческой, неизведанной и неиспытанной. Кто-то вдохнул в нее жизнь через собственную душу.
Разрастаясь во времени, этот кусочек вдруг занял почти половину ее самой. Обрастал сказками, поверьями и сомнениями.
И вдруг толчком по сердцу, расплавленным жидким свинцом в брюшной полости дал о себе знать.
Но разве она была готова? Разве к этому вообще можно быть готовым?
Сейчас это уже не важно. Ее жизнь превратилась в гонку на выживание под прицелом телекамер, а она сама - в подопытную крысу в железной клетке. Ее связали вольфрамовыми нитями по рукам-ногам и подвесили под потолок. Испытывая в ней действие другой, внедренной чужеродной души. Пытаясь выявить заметные результаты.
Да она вам сама все расскажет: она эту душу приняла и полюбила как часть своей, и его она полюбила. Как часть себя.
И она знает, это он сейчас ворошит угли в ее сердце-печке.
В наполовину уже своем сердце.

[452x604]

НОЧЬ 10.
(6 дней до Нового Года)

Нейлоновая сетка неба и неласковый, но такой родной прибой. Он стал родным только глубоко в фантазии, ведь на спокойном заливе, сопровождающем ее с рождения, редко бывают волны. Только монотонные приливы-отливы и осколки стеклянных зеленых бутылок.
А она бы хотела МОРЕ. Именно так.
Как в красивых темно-синих рекламах духов.
Чтобы только холодное пасмурное небо. И скалы. Тоже ей знакомые и родные. Будто лезвия бритвы врезаются в твои пятки. Перевернутые сосульки.
Чтобы только она. Без никого.
А если бы там было солнце и замок на утесе, они жили бы там вместе. Босиком по мраморному полу в салки играли.
В дни нередких ссор она бы не била тарелок. Хотя пара фиалок все же улетела бы в окно, вросла бы в скалы и ядовитым радиоактивным плющом вернулась к ней. Она бы передавила плющ на яд и по чуть-чуть каждый вечер ему и себе подмешивала бы в ужин. Чтобы жить долго и счастливо. И умереть в один день.
Но нет никакого замка. Нет солнца. И его нет. Она просто не пустила бы в этот сырокопченый мирок его.
Она там одна. Там, где когда-то давно из морской пены вышла на свет Афродита. Где боги хранили жемчуга в приданое новой морской королеве. И она пришла.
Лакмусовая принцесса. Сирена на янтарном троне.
Кожа - цвета слоновой кости, фарфоровая.
Глаза - впитали синеву низкого неба.
Ресницы - затянувшаяся ночь, иссиня-черная, проглотившая солнце.
Губы - бледная розовая шелуха, вспыхивающая кровавыми огнями гранатов, терпкий вермут.
Волосы - красноватые блики серебряной луны, стопы зари, опрокинувшейся на полотняный холст, из тонких запахов конфет сотканы.
Голос - хрустальный мед подземных рек, шепот лаванды, дребезжащий рассвет, будто сердце соловья выпила.
Запах - колдовское зелье из полыни и шалфея, брусники и черемухи, вереска и шиповника, мяты и гладиолусов, ночных роз и дубовых листьев, роса кладовая.
В мятом зареве подымающемся пришла, зорька неясная. Крылья тысяч безымянных фей пропустила через мясорубку и золотым дождем на себя накинула, тонкой паутиной, капелью весенней.
Пришла и села на трон из застывшей смолы, шепнула морю пару слов, и оно, осыпав прибрежные скалы салютом прозрачного града, замерло на секунду фейерверком над ее головой и вернулось в привычные берега, возвестив о приходе королевы.
Море после эонов лет встрепенулось, обрадовалась. А она пришла, лишь чтобы спрятаться от него. От смутного наваждения. Чтобы разбиться о скалы и вернуть себе свою душу. Чтобы выстроить в ней новый мир. Новое измерение, без него. Научиться влюбляться. В людей, а не в картинки и образы. Не в иконы и сказки. Не в книги и песни. А в людей. В живых и настоящих. Способных подарить ей счастье, а не боязнь оступиться, не сомнения и страхи, не черствые сны, не глупые слезы и не натянутые улыбки. А счастье. Любовь. К себе, к родным, к друзьям, к стране, к народу. Новое место жительства, новое имя, новую внешность. И старую, лично ей принадлежащую душу. Чтобы не мозаика, а монолит. Чтобы добро и истина. А не поклонения идолам.
Чтобы красиво.

[572x450]

НОЧЬ 11.
(5 дней до Нового Года)

Она запуталась в этом серебристом дождике, в дурацкой мишуре. Иллюминация гирлянд перестала ее интересовать. Она не бабочка и не обязана постоянно лететь на свет. Перспектива обжечь крылья только этих примитивных безмозглых существ может заставить прыгать в огонь. Она же возвела вокруг себя ледяную крепость, продезинфицировала по ГОСТу и поставила штрих код со сроком годности - до следующей весны.
Никаких рандомных людей внутри.
Не беспокоить.
К дверям не прислоняться.
Осторожно, злая собака.
Ей весьма понравилась сегодня ее прическа в полутьме зашторенной комнаты. Жаль, что это была лишь иллюзия - от недостатка света и забранных куда-то волос. Но ее искренне впечатлила эта пышная рвань на голове. Ей бы пошла такая рваная прическа. Острая, асимметричная. Но обязательно пышная, она бы даже не ленилась тратить каждое утро на «придание объема». Только ей мешает часть волос. Однажды она возьмет в руки бритву и обрежет их. А потом, быть может, тихонько полоснет острыми наточенными ножницами по шее, или вобьет их в прутья ключиц. Чтобы дойти до самой сути, чтобы взрезать костный мозг, чтобы порвать аорту и вырвать, с корнем, чтобы резонировать со своим разваливающимся телом, чтобы вспороть живот и выпустить из него осточертевших бабочек, чтобы резать струны нервов - оголенные провода, продетые сквозь ушко иголки, чтобы вскрыть сердце и выжать из него расплавленный свинец вперемешку с прозрачно-горьким грейпфрутовым соком, по капле. Кто сказал, что она умрет? Она просто придет к концу этой жизни, не более. А потом ее душа, уже полноправно ее, взрастет в новом теле. Но не в будущем времени, а в прошлом. Чтобы познакомиться с творцами "Серебряного века". Она так ненавидит окружающих ее людей, но что, если многие из них носят общую душу с Есениным, Маяковским, с Чеховым, с Ахматовой, с Мэрилин Монро, леди Ди и Джоном Ленноном. А она сама - это, например, Марина Цветаева. Или случайная незнакомка с букетом ярко-желтых мимоз, влюбленная в человека реального, но непосредственно близкая к НЕМУ. Уже не просто образу, а великому могуществу, непреодолимой силе во плоти. Раз в тысячелетия воплощающемуся в кровь с молоком. Совсем близкого, способного сделать для нее больше, чем во всех прошлых жизнях. Готового исполнить сразу несколько желаний. Но не за терпение и мужество, проявленные в той новой жизни, а за жизнь эту. За то, что учила его чувствам и ощущениям. За то, что воспитывала в нем человеческое. За то, что еще в самом начале пути не отвернулась. За то, что поверила в него. Так, как еще никто и никогда не верил. Увидела то, что никто и никогда в нем не видел. Нашла то, что никто и никогда искать и не пытался...
Но пока ее волосы целы. И жизнь вне угрозы.
Пока она ест шоколад, рисует лаками для ногтей узоры на пластике, пьет холодную воду и душится бамбуком.
Однажды он ее, действительно, задушит. Пьянящим ароматом по сонной артерии. Терпкими травами.
Так надо.

В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

[321x466]

НОЧЬ 12.
(4 дня до Нового Года)

Под градом водопроводного мороза, как под дождем слоистых валов пены. Под душем, как под водопадами. Теми водопадами, что ласкают фундамент ее дворцов среди цветущих гор чужого измерения. Того дворца, что висит на колоннах, бутонами мрамора распускающихся с неба до подножия пенистых водопадов.
В этом дворце - шахматный пол - чередования белого и черного шоколада. В этом дворце он с вечностью играет в шахматы. Она - вовсе не пешка. Она - удостоена большей чести. Она - ферзь.
Но ведь сути это не меняет, она лишь шахматная фигура, она неодушевленная точеная статуэтка. И ей остается только вспоминать, как это все начиналось. Пока он смело двигает фигуры и жертвует пешками.
Как она сюда попала?
Какая нелепая случайность забросила ее в этот дворец в садах Эдема?
В ушах шумела вода, а сквозь захлопнутые веки робко пробивался мутный неяркий свет. И больше ничего. А когда она открыла глаза - увидела высокое нежно-голубое небо, глубоко-синюю низкую гладь тысяч морей и дворец, цвета ангелова крыла, зависший где-то посередине.
И навеки здесь застыла заря. Теплился рассвет. Вековой. Навечный. Время здесь остановилось. Не остановились лишь бурно-синие водопады. Водопады, в которых замерло встающее солнце. И переливалось огнями подожженного знамени в струях белесой воды.
И луна, не успев спрятаться в отсветах уходящей ночи, сверкала неясным пламенем в голубизне чистого, без единого облачка, неба.
Это место могло бы показаться раем. Она искренне верила в это поначалу. Долго или нет, этого никто не скажет. Ведь часы здесь навсегда остановились, растворившись в мягкой и теплой прохладе этого пастельного мира. В нежной зелени пьяных трав и бледно-бежевых диких розах.
Поначалу она плела себе венки из полевых маков и шила платья из розовых листьев, перетирала лесные орехи на кофе и собирала ваниль и корицу на память. Возможно, прошел лишь час. А быть может, целая вечность.
Эта вечность не оставляла воспоминаний, только жуткие ароматы полыни и горной лаванды.

Ты дарила мне розы,
Розы пахли полынью.

И по прошествии этой вечности, уложившейся в секунду, она никуда на уходила дальше балконов, нависших над прозрачными, как горный хрусталь, озерами, не уходила дальше горизонта.
И однажды она вошла во дворец. Просто так. Случайно. Без чувств и ощущений. И увидела его. Впервые. Она напрягла все мышцы, связки и сухожилия, чтобы не вспоминать. Чтобы забыть и снова вернуться к аморфному состоянию амебы-принцессы, инфузории-хрустальной туфельки. Но не смогла. Часовые механизмы забились в сердце и больно резали душу.
А потом не было ничего. Она не выдержала. И вырвала барабанное сердце, бросила через окно в бесконечность, и сама было устремилась за ним. Но он схватился за леденеющую руку, притянул к себе, заглянул в обесцвечивающиеся глаза и, в мгновение ока, оторвал половину собственного сердца и вставил в ее костенеющую, испугавшуюся непривычной пустоты грудь.

Что было потом, она не знает. Она открыла глаза. И увидела свою ванную.
Но сердце...

[535x600]

НОЧЬ 13.
(3 дня до Нового Года)

Она сломает все телефоны, законопатит окна, сожжет бумаги, разобьет лампы и останется в узком длинном, бесконечном коридоре сплошь из кривых зеркал. Полутемном лабиринте. Она вырвет собственные отражения из этих зеркал и плоскими бездушными картинками выстелет себе дорогу вперед. На всем пути она будет встречать лишь воспоминания и бесплотные проекции, сновидения и призраки старых вех.
От ее рождения и до настоящего времени.
Воспоминания, не отложившие особых отпечатков в сердце. Воспоминания не по ощущениям, а по чужим рассказам. Мимолетные вспышки и совесть, разрядами по изорванным губам. Вопросы. И ответы, содержащие другие вопросы.
Бесценная зима, грязная весна, раздробленное лето, мятая осень и снова зима. Зеркала, припорошенные колким, пропахшим хвоей и мандаринами снегом. Зеркала, забрызганные грязью путевых дорог и ручьев проснувшихся. Зеркала, вздрогнувшие от зноя и плавящиеся от удушливого смога, в паутинке шалфея и резине мотоциклетных шин. Зеркала, утонувшие в жидком янтаре и багряно-золотых листьях.
Она пыталась сбежать от ненужных воспоминаний, от кругов в лужах по тонкой пленке льда, и уткнулась в последнее зеркало - не кривое, обычное. Но самое страшное: в нем за своей спиной она увидела темный силуэт. Ей хотелось кричать. От манящего страха, от сладкой боли, мелкой дробью потрошащей ее душу, но серпантиновые ленты сдавили ее горло изнутри. Предчувствием праздников, игрой шампанского в бокалах, звонкой зимой в полусвете стекол. Все, что она смогла - закрыть глаза. И отстраниться от зеркала. Стать дальше от отражений и ближе к нему. Но очередная иллюзия, чего она никак не могла предполагать, оказалась теплой и живой. На удивление теплой среди эти замерзших монотонных зеркал. Она почувствовала это не спиной - почувствовала остатками души и нервно бьющимся сердцем. Но, на удивление, теплый и живой, он стал каким-то чужим, осязаемым телом, а не комком ощущений, как прежде.
Она вернулась взглядом к зеркалу и увидела себя в огне, она стала бросать в полыхающее зеркало стопки записей и зарисовок с ним, о нем, для него. Огонь охватил ее и целовал окаменевшую кожу языками жаркого пламени, кипятил кровь в венах. Но безуспешно. А с мягких теплых губ шелестом углей слетало шуршащее: «Рукописи не горят».
Ей не было больно. И это пугало еще сильнее. Ведь если бы она чувствовала физическую боль, она бы знала, что еще жива. А так... Ей было страшно и странно. Она не знала, как обернуться. Но знала, что этого будет достаточно. И очередная иллюзия исчезнет. Зачем он посылает к ней этих демонов? Зачем они буравят ее мозг и греют кожу? Зачем они пытаются вернуть ее к жизни? Неужели, это еще кому-то нужно?
Обернись она, фантазии бы исчезли. Навсегда. Но она не хотела этого. Она была готова терпеть демонов, лишь бы не потерять его. И она шагнула в самое пекло - в зеркало. В их иллюзорный портрет. Чтобы забыть.
И забыла. Забыла проснуться.
Лишь будильник открыл ее глаза. Но это не просто сон, это чувство.
Чувство больной любви к нему.

[604x480]

НОЧЬ 14.
(2 дня до Нового Года)

Пальцы на ногах костенеют. А изо рта у нее пахнет шоколадом. Вкусным, молочным. Киндер Шоколад. И кельнской водой пропахли подушки. Будь он здесь, она бы его поцеловала. Так, как она целует музыку и целует воду. Только глубже и жестче. Но что, если он не любит запах шоколада? Но что, если он не любит ее?
Она не привыкла к красивым словам. Не привыкла к тепличным условиям. Она рвется на холод, но, оказавшись на промерзшей улице, прячет руки в карманы. И каждый раз расстраивается, что оставила перчатки дома. Греет пальцы друг о друга. Ведь даже будь он здесь, он бы не согрел костяшки ее пальцев в своих бесплотных ладонях. Безжизненных, ненастоящих. Даже если бы очень захотел.
Кто-то дает клятвы на Библии, а она - на «Мастере и Маргарите». Она читает вслух, записывает нотки своего голоса на диктофон и отправляет их ему на небо. Возможно, адресат давно сменил ПМЖ, но те, кто получат ее голосовые письма, все равно многое поймут. Усвоят. И вставят в свои будущие жизни.
Она точно поняла одно, он ей больше не снится. Да и вряд ли когда-то снился как таковой. Он преследует ее лишь в дневное время и перед самым сном. Во сне он к ней не приходит, оставляя время подумать. И сделать выбор.
Он чувствует, что она все еще сомневается. Быть может, именно поэтому он не рассмотрел всерьез ее первое сиюминутное заявление. Восприняв его как случайное желание. Но тогда она стопроцентно знала, что готова.
Сейчас она не знает.
Она мучает и себя, и его. Таскает за собой по пятам и боится заглянуть в глаза.
Она представила сегодня, как садится в поезд.
Пустой. Не СВ и даже не купе. Плацкарт, боковушка. И окно без занавесок. За которым – бесконечность.
Это поезд в никуда. Из вечности в небытие. Из небытия в вечность. Это не рай и не ад. Не чистилище. Это лимб.
Она бы хотела завесить окно, но - нечем. Ни одной драной занавески, ни единой сырой простыни. Это пустой поезд. Есть только вечность. И она в этой вечности, движущаяся по кругу. Радиусом в пару метров. В одном вагоне. Без начала и без конца. Как та, бесконечная прямая, которую она с детства не могла себе представить. Она никогда не понимала, как у чисел, например, нет ни начала, ни конца. Для нее бесконечная прямая - окружность. Диаметров хоть в долю миллиметров, хоть в миллиарды километров. Время - это круг. Как часы. И она всегда будет возвращаться к какой-то определенной точке. Точка отрыва, нулевой километр. Начало новой жизни и конец старой.
А в центре окружности - он. И она никогда не приблизится к нему на расстояние, ближе радиуса. Будет видеть его слева от себя, двигаясь против часовой стрелки.
Душа каждого человека имеет свою окружность. С разным ее центром и разными до этого центра радиусами. Просто он - ее ключевой момент. Просто этот пресловутый радиус у нее - стремится к нулю. Очень мал, но его достаточно, чтобы держать их на расстоянии. Жизни разных людей - это шестеренки. Соединенные в единый механизм. Для того чтобы однажды она кого-то встретила. Кого-то, но не его.

[600x378]

НОЧЬ 15.
(1 день до Нового Года)

Ей снились страшные вещи. Безжалостные люди и неверие. Досада и ненависть.
Ей было страшно.
Страшно спать дальше и страшно проснуться. Проснуться и увидеть, что это, быть может, не сон. Что мир наводнен такими людьми. Что они повсюду. А она - нигде.
Она в ловушке своих снов, по пальцам венами окольцована. Вынуждена играть все роли самостоятельно, вынуждена вдохнуть в бесплотные проекции подсознания жизнь и заставить убивать друг друга.

Никто не выжил.
Никто не умер.

И она не доживет. Свалится где-нибудь по дороге к нему, уже далеко отсюда, придорожным камнем в канаву и захлебнется в грязи собственного «Я». Вынужденная отвечать на письма седовласых бородатых старикашек в красных колпаках:
«Дед Мороз, ты тоже в меня не веришь. И они не верят. Они говорят, я - самовлюбленное пустое место. Они говорят, я - серьезно больна. Звездной болезнью, но мы-то с тобой знаем, это не так. Они устали от скандальных новостей, они ждут лишь одного известия - о моей смерти. О сиреневом трупе, найденном под мостом. В сыром черноземе. Поздней весной. Они ждут судебных процессов. Им достаточно одного взмаха руки, для того чтобы сделать один-единственный звонок в фирму ритуальных услуг, ведь там давно все готово. Месяц. Или пять лет. Но каждый день, просматривая сводки новостей, они разочаровываются.
А помнишь, как все начиналось?
Красивая, цветущая молодая и талантливая девушка впервые замелькала на таблоидах. Свежая и почти неиспорченная, она легко привлекла внимание даже самого искушенного зрителя. Ее называли гениальной. В нее влюблялись, ей писали слезливые письма, которые она использовала вместо пепельниц в номерах дешевых мотелей и шикарных гостиничных комплексов по всему миру. Ей посвящали стихи и песни. Про нее снимали киноленты, а ее биографию дотошные мамаши читали своим детям вместо сказки на ночь. Эту девушку снимали в высокобюджетных фильмах, нацеленных на Оскар. Ведь любое ее появление на экране считалось синонимом успеха. Она обеспечивала небывалые кассовые сборы и рейтинги, попадавшие в книгу рекордов Гиннеса. Ее узнавали, ее копировали. Она была примером матери-героини, верной жены и удивительной хозяйки. Ее имя стало нарицательным. И, когда она попала в кому, весь мир замер. Даже часы будто остановились. На долгие пять лет. Никто так и не понял, что и к клинической смерти, и к коме она заранее усиленно готовилась как удачному пиар-ходу. А мир ей действительно сопереживал. Со всех уголков планеты к ней приходили письма, подарки, лекарства, деньги. Многодетные семьи, живущие на пять тысяч рублей в месяц, присылали ей, мульти миллиардерше, деньги. За нее молились. Католики, протестанты, лютеране, православные, иудеи, буддисты, мусульмане, кришнаиты. За нее молились все.
Ее любили, считали полноправным членом каждой семьи. В нее верили...
А вот сейчас я более чем жива. Здорова, как бык. Но люди хотят моей смерти. Я не оправдала их надежд.
И, раз уж вернуться на много лет назад и уговорить ту девчонку ничего в себе не менять - все равно не возможно, Дед Мороз, исполни уж тогда желания большинства. Раз я больше никому не нужна... Ты ведь понял, да?»
Будет это когда-нибудь, или нет, но сейчас она еще только в начале пути. Только от нее зависит, в чью пользу будет сыгран этот матч длиною в жизнь.
Возможно, он уже знает исход игры. Но ей не скажет. В нужный момент она сама почувствует это. Той, его частью души.
Она, в любом случае, благодарна ему за то, что живет.
Живет среди запахов кельнской воды с бамбуком и сладкого какао. Среди звуков флейты и дверных щеколд. Среди цветов позднего заката и ранней осени. Среди вибраций мыслей и ощущений. Среди бабочек в своем животе. Как слезно-смеющаяся боль. Как явность.

[604x453]