К восьмидесятым годам XIX века в русском искусстве уже сложилась традиция обращения к евангельским сюжетам. Вслед за Ивановым, Ге («Тайная вечеря», 1863) и Крамской («Христос в пустыне», 1872) видели в этих сюжетах реальные исторические события и одновременно - прообразы современных ситуаций, борьбы и страданий современного человека. Евангельские сюжеты интерпретировались ими как вновь и вновь повторяющаяся, вечная драма человека. И это, естественно, поднимало их над уровнем обычных жанровых или исторических сюжетов, придавало им символическое, «архетипическое» значение. Но такая трактовка требовала и иной, нежели в жанровых или обычных исторических полотнах, идейно-образной структуры картин, иного живописного языка. Впоследствии, в 1890-е годы поиски живописных средств для воплощения евангельских сюжетов приведут Ге к выработке новых, опережающих свое время экспрессивных форм живописи. Но в I860-1870-е годы и Ге, и Крамской, стремясь выработать свой особый язык для выражения общечеловеческих идей, заключенных в евангельских легендах, сохраняли связь с академическим искусством, против которого они боролись, отстаивая свои позиции реализма.
Попытка соединить в историческом полотне на евангельский сюжет традиции академической живописи с реалистическим толкованием евангельского сюжета была предпринята и Поленовым. Для этого были все предпосылки - задача создания полотна большого воспитательного значения, академическая выучка исторического живописца, опыт художника-жанриста и оснащенность новейшими достижениями в технике живописи

[637x700]
[700x462]
[700x378]
[700x436]