У художника Александра Бенуа характер был далеко не сахар, совсем не мед и вовсе не повидло: самолюбие уязвимое, поведение порой капризное, но большому таланту прощается многое, да и какой же настоящий художник обходится без странностей? Однако речь сейчас не об этом, а о том, что портрет Александра Николаевича складывается сегодня из воспоминаний многих его не менее выдающихся современников. Именно к выдержкам из этих воспоминаний мы и решили обратиться для более живого описания удивительного человека из далекой и красивой эпохи. Александр Николаевич и сам о себе оставил заметки, вернее даже не заметки, а два внушительных тома воспоминаний, которые в этой статье стали небольшими заметками в нашей интерпретации, ибо неподготовленному читателю бывает трудно сразу осилить фолианты, наполненные потоками не самого простого художественного сознания. Сначала наш герой сам расскажет немного о себе, а потом и некоторые его собратья по цеху еще добавят кое-что от себя...
 

 

[показать]

«…наступил, пожалуй, момент, когда я должен рассказать про “центральное действующее лицо” настоящего рассказа, т. е. про мою собственную особу. Однако задача эта вовсе не легкая. Хоть я с самых ранних лет интересовался этой особой, изучал ее и в зеркале и в своих внутренних переживаниях, но прийти к каким-либо определенным выводам мне тогда не удалось, да и впоследствии тоже. Теперь же, когда мне целых восемь десятков лет, оказывается, что задача эта стала еще менее мне под силу уже потому, что я успел за истекшие годы много раз меняться….Между кудрявым “очаровательным” ребенком, бегавшим по комнатам родительской квартиры и влезавшим всем на колени, и почтенным, седым и согбенным старцем, каким меня теперь рисует зеркало, — даже я сам ничего не могу найти общего. Тут же, однако, прибавлю, что мое внутреннее самоощущение не находится в соответствии с этим объективным и бесспорным показателем. Внутри я себя чувствую совершенно иным и если не тем младенцем и даже мальчиком или студентом, — то все же существом молодым, еще полным сил и стремлений, исканий, — не побоимся слова — иллюзий!»

(Азбука Бенуа - http://www.liveinternet.ru/users/4386710/post244815375/   )

[показать]

Автопортрет с сыном - 1914г набросок

«...Моя наружность никогда мне не нравилась, она не соответствовала моему идеалу. Я испытывал даже известное огорчение каждый раз, когда я свою физиономию и свою фигуру видел в зеркале. Настоящий же ужас меня охватывал, когда я в комбинации сопоставленных под углом зеркал (у портного, у парикмахера) вдруг видел профиль какого-то уж совсем чужого господина — и господина “мне мало симпатичного”. Каких-либо мер, однако, для поправки того, чем меня наделила природа, я не предпринимал и лишь в детстве радовался своему “похорошению”, когда надевал на голову какой-либо тюрбан, утыканную перьями повязку или картонный шлем. Позже, с целью хоть чуточку изменить свою наружность, я разгуливал в феске, привезенной братом из Алжира, и едва ли не это способствовало тому, что я скорее, нежели полагается, стал терять волосы….Да, впрочем, и моя сутулость произошла едва ли не вследствие такой же ребяческой блажи, как ношение фески. Отчасти это произошло от того, что…., мне “нравилось”, когда я в зеркале напоминал себе не то самого Ричарда III, не то Риголетто. Эти деформации представлялись мне более пикантными и интересными, нежели мой настоящий образ, казавшийся слишком обыденным и банальным...»

[показать]

1910год

«Вероятно, вследствие все того же неодобрения себя, я так и не приобрел способности хорошо одеваться…На всю жизнь у меня осталось какое-то абсолютное недоверие к себе в отношении своего костюма, а всякое посещение портного сочеталось с известной моральной пыткой, вследствие чего я откладывал заказ нового платья до последней крайности, а результатом чаще всего оставался недоволен...»

[показать]

1887год

«...Борода у меня стала пробиваться еще четырнадцати лет, а к 17-ти я уже был форменным бородачом, и это старило меня удивительно. Но и с бородой и с прической я не знал что делать. Брить ли бороду или нет? Брить ли ее целиком или оставлять короткие бачки…? В конце концов, я себя так запустил, что даже заслужил среди французских друзей прозвище “человека с первобытной бородой”. …Представьте себе господина несомненно юного, но с густой, запущенной бородой, из-за которой просвечивали ярко-малиновые губы, с длинными на затылке волосами, выбивавшимися из-под цилиндра, — неизменного в те дни придатка каждого парижанина. Положительно, это было весьма пикантно. Но вот мне тогда казалось, что это безобразно, и в то же время у меня не хватало ни воли, ни догадливости выйти из этого положения и принять вид “приличного” человека. Обидела меня природа...»

[показать]

портрет работы Верейского 

«Так обстояло, так и до сих пор обстоит дело с моим наружным обликом. Но почти так же обстоит дело и с обликом внутренним… Духовная мешанина не позволила мне решить и один из самых краеугольных вопросов своего бытия. Я так и не решил, кто я таков. Во Франции за меня решило “общественное мнение” —… Я зарегистрирован в качестве художника-декоратора русских балетов. Так меня представляют в обществе… Деятельность же моя отнюдь не ограничивалась театром. Я и художественный критик, я и журналист, я и “просто живописец”, я и историк искусства... Если идти по линии тех разных дел, которые я возглавлял и коими заведовал, то я был и редактором двух весьма значительных художественных журналов, я был в течение трех лет и чем-то вроде “содиректора” Московского Художественного театра, я был и полновластным постановщиком в Большом Драматическом театре в Петербурге, я был управляющим одним из самых значительных музеев в мире — петербургским Эрмитажем и т. д. Все это, правда, относится к царству, подвластному Фебу-Аполлону, но не могу же я на карточке поставить:
 

 

Следовало бы просто ставить Александр Бенуа. Так я и делаю, но слава моя не достигла такой степени, чтобы подобная карточка, будучи подана в чужом доме или в казенном учреждении, могла бы производить впечатление…»

[показать]

1910год

«Что же касается моего отношения к искусству, то надо различать два момента, я в одно и то же время “любитель искусства” (и знаток его), я и творец — художник. Иначе говоря, я являюсь и получающим и дающим субъектом.»

[показать]

1896год

«В качестве курьеза я здесь должен сказать, что при множественности вкусов, влечений и связанных с ними талантов, я все же страдаю и отсутствием некоторых из них. Так, я абсолютно бездарен к скульптуре и стихотворству. В сознании этого я даже никогда не пробовал свои силы в этих областях. Да и к музыке у меня проявляется своеобразная бездарность или что-то вроде “частичного паралича”. Музыка является как бы основной стихией всего моего отношения к искусству и особенно к театру; музыка способна вызывать во мне наиболее сильные эмоции и потрясения, а в моей театральной деятельности именно музыка порождала наиболее счастливые идеи и как бы поддерживала меня в творческом процессе. И наоборот, там, где я должен был обходиться без музыки (например, в постановке драматических произведений), я лишался какой-то очень верной опоры.»

[показать]

Бенуа и Стравинский 1911год

«Одной из особенностей моего личного творчества является определенное тяготение к прошлому. К такому тяготению приложено некрасивое слово “пассеизм”, и для удобства терминологии пусть оно за ним и останется. Во мне “пассеизм” начал сказываться как нечто совершенно естественное еще в раннем детстве, и он остался на протяжении моей жизни “тем языком, на котором мне легче, удобнее изъясняться”. Своим пассеизмом я заразил и моих лучших друзей — Сомова, Бакста, Добужинского и даже Дягилева… Откуда взялся этот “пассеизм”, это страстное желание вернуть к жизни прошлое, “воскресить” его, я не знаю, но возможно, что тут сказалось то, что в своем престарелом отце я имел “живое прошлое”. В его рассказах, в его рисунках воскресал не “сегодняшний” день — а времена его далекой молодости и детства. Я и XVIII век мог считать своим уже потому, что мне через моего деда, родившегося еще в дни Людовика XV, Фридриха II и Екатерины II было “как рукой подать” до той эпохи… Нарисовать, не прибегая к документам, какого-нибудь современника Людовика XV мне легче, мне проще, нежели нарисовать, не прибегая к натуре, моего собственного современника. У меня и отношение к прошлому более нежное, более любовное, нежели к настоящему. Я лучше понимаю тогдашние мысли, тогдашние идеалы, мечты, страсти и самые даже гримасы и причуды, нежели я понимаю все это в “плане современности”... Из выдумок Уэллса мне особенно соблазнительной показалась “машина времени”, но, разумеется, я на ней не отправился бы вперед, в будущее, а легонечко, постепенными переездами и с долгими остановками по дороге, посетил бы такие эпохи, которые мне наиболее по душе и кажутся особенно близкими. Вероятно, я в одной из этих станций и застрял бы навеки. Но очень далеко я бы при этом не забирался...»

[показать] [показать]

1940        и       конец 1950

 

[показать]


«...Центральной фигурой кружка был Александр Николаевич Бенуа. Помнится, я увидел его на другой день после моего первого посещения редакции, сразу узнав его по портрету Бакста, виденному мною в репродукции».
«...Он резко выпадал из круга Дягилева и двух его ближайших сотрудников своей внешностью и манерами…В противоположность холеной, чисто «петербургской» внешности Дягилева, Философова и Нувеля, он был одет небрежно…Вместо лоснящихся, тщательно приглаженных причесок тех, он носил относительно длинные волосы…Вместо их чисто выбритых подбородков, он имел небольшую бороду…Он никогда не сидел прямо, как те, а всегда слегка сгорбившись…»

 

[показать]

портрет рабрты Бакста 1898год

«Он мне сразу страшно понравился, больше всех, и это мое первое впечатление сохранилось у меня вслед за тем на всю жизнь. Помимо большого ума, исключительной даровитости и чрезвычайной разносторонности, он был искренен и честен. Он был вспыльчив и способен на истерические выходки, если бывал чем-либо или кем-либо задет за живое, и чувствовал себя правым...»

 

[показать]

«...Все еще в том же 1901 г., если я не ошибаюсь, в осеннюю пору, среди нас появляется Игорь Эммануилович Грабарь … Совсем недружелюбно относился (в душе) к Грабарю Дягилев, хотя для виду и “для пользы дела” он и принимал его довольно ласково. Дело в том, что, как я уже упомянул, Сергей Павлович в каждом новом человеке, появлявшемся на нашем горизонте, был неизменно склонен видеть возможного соперника, а Грабарь навлек, на себя особое подозрение своим очень уж явно выражавшимся желанием играть первую роль и стать каким-то chef d'école [Главой школы (франц.).]. Возненавидели сразу Грабаря к Нувель, и Нурок (а также в стороне оставшийся Сомов), не особенно дружественно к нему относились и Яремич, и Лансере. Что же касается меня, то если меня и раздражали манеры нового знакомого и особенно его непрерывное хвастовство, то все же, познакомившись с ним ближе, я разобрал, что это, во-первых, “не было так страшно”, что в душе Грабарь если и крайне тщеславен, то все же человек, не лишенный сердечности и добродушия, а затем я увидел, что его неукротимая энергия может принести при разумном пользовании ею и очень хорошие плоды. Приблизительно так же к нему относился (вообще равнодушный к художникам) Д. Философов, ограничиваясь едкими насмешками за спиной Грабаря, но считая, что вообще он может пригодиться для разных дел. Всего снисходительнее отнесся к Грабарю Серов — и это очень много значило. Пожалуй, Серов был и единственным, кто сочувственно и даже с уважением отнесся к живописи Грабаря; ему импонировало то усердие, с которым Игорь Эммануилович посредством своеобразного применения техники пуантилистов добивался яркости красок и света».

[показать]

И.Э.Грабарь "Иней" 1905год

«Впрочем, как это ни странно, я и в настоящее время, по прошествии стольких лет, не вполне определил своего отношения к Грабарю как к художнику. Смешно спорить о том, что он по праву занял особенно выдающееся место в русской художественной живописи. Уже одним созданием и редактированием своей “Истории русского искусства” Грабарь создал нечто, за что русская культура обязана ему беспредельной благодарностью. Но и живописец Грабарь заслуживает особого внимания, а некоторые его пейзажи являют собой удивительно внимательное изучение русской природы. Особенно хороши его солнечные “Зимы” и передача волшебного эффекта инея».

 

[показать]

портреты работы К.Сомова

«...Незнакомый гость был среднего роста, лицо нерусского типа. Черные волосы. Небольшие гладкие пряди свивали на лоб. Прямой, мясистый нос. Выпуклые красивые губы на бледном матовом лице. Прекрасные карие, мягкие, внимательные глаза за стеклами пенсне, умные и пытливые. Лицо веселое и оживленное. Все движения быстрые и простые.

— Я – Александр Николаевич Бенуа, — сказал он…

Обладая феноменальной памятью, он все свои знания претворял своим исключительным умом. Ум его был творящий, и творческое начало неистощимо. Все, что он воспринимал от внешнего мира, подвергалось обработке этого блестящего ума…Жизнеспособность его была безгранична. Неутомимость удивительная..."

 

[показать]

в исполнении Бенуа

«...Мои учащенные посещения Кабинета эстампов производились иногда в компании с Анной Карловной, с Женей (Евгений Лансере) и с Костей (Костантин Сомов)…С некоторых же пор к нам стала присоединяться и приехавшая погостить в Париж премилая девушка и высокодаровитая художница — Анна Петровна Остроумова. Костя знал ее еще с Академии и очень ценил ее талант, но и нам с Женей Анна Петровна, эта маленькая, довольно миловидная, немного кривенькая (последствия тяжелого заболевания скарлатиной) особа была, по крайней мере с виду, знакома, так как это она копировала (в ту зиму, когда и мы оба занимались копиями в Эрмитаже) “Девочку с метлой” Рембрандта. Однако тогда мы только обменивались легкими поклонами, а заговаривать друг с другом не пробовали. Впрочем, и в Париже наше знакомство не сразу наладилось, и в этом был виноват чудак Сомов, который решил, что надо Анну Петровну “держать от нас подальше”. Объяснял же он это тем, что мы-де недостаточно ласково приняли другую его приятельницу — художницу Званцеву и что поэтому он не желает подвергать подобной же “обиде” и Остроумову… Напротив, с А. П. Остроумовой мы сошлись сразу, как только Сомов, наконец, сдался на наши просьбы и нас с ней познакомил. Завязавшаяся тогда дружба продлилась затем до самых тех пор, когда обстоятельства революционного времени нас разлучили со всеми теми, кто остался жить в России, тогда как мы предпочли покинуть родину. О нашей встрече и о первых шагах нашего знакомства Анна Петровна правдиво и красочно повествует в своих прелестных воспоминаниях…Мне только кажется, что она не упоминает в них одной довольно забавной подробности. Жила она тогда в Париже со своей подругой в каком-то довольно неприглядном домишке где-то на Impasse du Maine [В тупике Мэн (франц.).]. Обе девушки вели вдвоем хозяйство, как могли вести барышни, до тех пор никогда к этому делу не прикасавшиеся, да и мало к нему расположенные; и вот Сомов (вообще вовсе не отличавшийся “галантностью”) предложил им свои услуги и с таким усердием стал исполнять добровольно принятые на себя обязанности (по уборке комнат, по закупке пищи, по мытью посуды), что дамы наградили его прозвищем: “наш кухонный мужик”. Тема, что Сомов состоит при них чем-то вроде лакея, служила предлогом для всяких подшучиваний и дразнений. Надо при этом прибавить, что Костя не был влюблен ни в одну, ни в другую из этих особ, и они, в свою очередь относились к нему совершенно по-товарищески. Он вообще обладал склонностью дружить с дамами, а дамы, что называется, льнули к нему, охотно делая его своим конфидентом...»

[показать]

«…оглядываясь на лежащий позади путь, я могу подтвердить, что мое чувство к Остроумовой было тогда правильным, что, пророча ей успех высшего художественного порядка, я не ошибался. Творение художницы, каким оно сейчас является перед нами, поражает своей цельностью, выдержкой и какой-то удивительной толковостью, а как раз последняя черта вовсе не так часто встречается в биографиях художников, особенно современных. Искусство Остроумовой — и красивое, и умное, и вдохновенное искусство. В приложении к ее творчеству эти эпитеты не банальные, ничего не говорящие “клише”, а выражают они простую и действительную истину…»
 

[показать]

«В тот же самый памятный ноябрьский день 1902 г. Грабарь…познакомил меня с Ал. Н. Бенуа…в Бенуа я думал встретить высокомерного, иронического человека, каким я представлял себе его по его ядовитым и умным критическим статьям, или важного «знатока искусства», который тут же раздавит меня своей ученостью. Вместо этого я увидел самую милую и веселую приветливость и внимание, которые меня в Бенуа и поразили, и пленили, и сразу же отпали все мои тревоги. Бенуа тогда было лет тридцать с небольшим, но на вид был довольно старообразен, сутуловат, немного даже «играл под дедушку», был с изрядной лысиной, с бородкой, в пенсне со шнурком и одет был довольно мешковато (как и Серов)...»
 

[показать]


«...Мне могут указать, что искусство Добужинского не столь значительно, чтоб по поводу него пускаться в подобные выспренние рассуждения. Однако это не так. Говорить нечего, искусство это действительно скромное, тихое искусство; “Cela ne casse rien” [Это ничего необычайного не представляет (франц.).] (до чего характерно для всей эстетической психологии нашего времени это выражение), однако в этом скромном и тихом искусстве заложена та крупица подлинности, которую следует особенно ценить и которой лишены многие другие и весьма гордые, знаменитые и блестящие произведения. Это необычайно искреннее искусство вполне свидетельствует об искренности и душевной правдивости художника. Не все в Добужинском одинаково ценно; попадаются и в его творении, будь то иллюстрации или театральные постановки, вещи надуманные и потому менее ценные. Бывало (особенно за последние годы), что Добужинский старался “не отставать от века”, и такие честолюбивые попытки неминуемо кончались неудачей. Там же, где он остается совершенно самим собой и где задача, которую он себе ставит, ему по душе и в его средствах, где ему не приходится ни хитрить, ни что-либо “прятать”, он создал и создает вещи, полные неувядаемой прелести. Иной его вид российского захолустного города, иные его пейзажи худосочной, но милой русской природы, иная его виньетка обладают такой остротой и такой чувствительностью, что эти произведения не перестают действовать на сердце и на воображение. К таким вещам (или вещицам) Добужинского приятно возвращаться и через многие годы. Они не приедаются, не “исчерпываются”, их соль не выдыхается….
Что же касается не художника, а человека Добужинского, то он несомненно принадлежит к разряду наилучших и наипленительных. Беседа с ним создает всегда то редкое и чудесное ощущение уюта и какого-то лада, которое мне представляется особенно ценным и которое всегда свидетельствует о подлинном прекраснодушии. Добужинский — человек с прекрасной светлой душой!»
 

[показать]

«...Мне запомнился взгляд Бенуа: за очками, иногда даже двойными, взгляд был мягким и ласковым, а главное, он как бы состоял из весьма сложного «коктейля» чувств: тут была и шутка, тут было и острое вглядывание человека, являющегося ценителем и знатоком не только шедевров искусства, но и людей, и их взаимоотношений…
Я не видел портрета Бенуа, который передавал бы его сложный взгляд…Я помню два портрета – Л. Бакста и Б. Кустодиева. У Бакста Александр Николаевич сидит в глубине кресла, читает. У Кустодиева он изображен за общим столом, с приподнятой головой. Да, он похож и там, и здесь. Но похож еще не значит выражен или уловлен в своей сущности. Он похож на какого-то господина вообще…Совершенно не ожидаешь, чтобы персонаж, изображенный на этих двух портретах, мог остро пошутить или дружески приклеить на всю жизнь своему другу прозвище «в стиле Бенуа» — веселое, ласковое, но не без перца».

 

[показать]

«...Бенуа – открыватель, экспериментатор, исследователь. Он как будто слишком деятелен, слишком многое интересует его, чтобы он мог остановиться на чем-нибудь, и, очертив круг, начать работу вглубь, а не вширь. Такую работу он предоставил другим, и между этими другими первым был – во многом столь близкий Александру Бенуа, во многом прямая противоположность ему – К. Сомов...»

 

[показать]

 

[показать]

Алекса́ндр Никола́евич Бенуа́ (21 апреля (3 мая) 1870 — 9 февраля 1960) — русский художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства». Из семьи известных архитекторов Бенуа: сын Н. Л. Бенуа, брат Л. Н. Бенуа и А. Н. Бенуа и двоюродный брат Ю. Ю. Бенуа.
Александр Бенуа (Alexandre Benois) родился 21 апреля (3 мая) 1870 года в Санкт-Петербурге, в семье российского архитектора Николая Леонтьевича Бенуа и Камиллы Альбертовны Бенуа (дочь архитектора А. К. Кавоса). Окончил престижную 2-ю Санкт-Петербургскую гимназию. Некоторое время учился в Академии художеств, также занимался изобразительным искусством самостоятельно и под руководством старшего брата Альберта.
В 1894 году начал свою карьеру теоретика и историка искусства, написав главу о русских художниках для немецкого сборника «История живописи XIX века». В 1896—1898 и 1905—1907 г. работал во Франции.
Стал одним из организаторов и идеологов художественного объединения «Мир искусства», основал одноимённый журнал.
В 1916-1918 годах художником были созданы иллюстрации к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». В 1918 г. Бенуа возглавил Картинную галерею Эрмитажа, издал её новый каталог. Продолжал работу как книжный и театральный художник, в частности работал над оформлением спектаклей БДТ. В 1925 году принял участие в Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств в Париже.
В 1926 году Бенуа покинул СССР, не вернувшись из зарубежной командировки. Жил в Париже, работал в основном над эскизами театральных декораций и костюмов. Александр Бенуа сыграл значительную роль в постановках балетной антрепризы С.Дягилева «Ballets Russes», как художник и автор — постановщик спектаклей. Бенуа скончался 9 февраля 1960 года в Париже.

(из Википедии)

ЛИЧНОСТИ - РОССИИ: Бенуа