[показать]

Юрий Николаевич Арабов родился 25 октября 1954 года в Москве.

Поэт, прозаик, драматург. Постоянный соавтор Александра Сокурова, сценарист одиннадцати его лент. Лауреат Золотой пальмовой ветви Каннского кинофестиваля за сценарий фильма “Молох” .


ДОМ

Не стоит к мощам идти на поклон.
Ты возвратишься в родимый дом
тем более,
если твой дом разрушен,
и путь твой суетен, да и скучен.

У дома, в который я возвращусь
и которого глубоководный щуп
не нащупает, будет цвести гречиха
и беда не будет горчее лиха.

Стрижи затеют свой хоровод
у дома, коего вешних вод
язык не достанет ни свай, ни тына.
Лишь птицы помнят Отца и Сына.

Я вроде не грабил, не убивал
и по ночам не писал доносы.
Я просто слова свои выбивал,
как в деревнях выбивают косы.

И в доме, в который я возвращусь
исписаннее страницы Толстого,
дыбом вставшая,
словно чумацкий чуб,
мне по-птичьи с крыши шепнет солома.

И в этом доме, в котором я,
если б был ребенком,
от страха умер,
к порогу выйдет моя семья,
чуть различимая, словно зуммер.

И мне простят, что я чуть тащусь,
уже, конечно не человек,
к дому,
который построил Джек,
и к дому,
в который я возвращусь.

Но в доме,
в который я возвращусь,
не будет сплетен и слухов. Чуть
стемнеет, и тень отлетит на сажень.
Луна в созвездии Рыб и Устриц
застынет
ровной замочной скважиной,
ведущей в залу, где светят люстры.

А ночью к дому, в который Джек
не по своей возвратится воле,
где летчик путает низ и верх
и где сверчок отмеряет век,
приходит ангел,
рогат, как Овен.

И в левой лапе его кривой
куски луча сплетены, как четки.
А в лапе правой, сторожевой,
цикад несмолкающие трещотки.

И в доме, в который я возвращусь,
в котором лишь древоточец-жук
вслепую ищет назад дороги,
рогатый сторож, достав чубук,
клубясь, исчезнет,
как след в сугробе.

1989

ХОЛОДНО

Похоже, что скоро ходить нам без
корзин и надежд сюда -
в оштукатуренный снегом лес.
Зима идет, холода...
Нужно покрепче закрыться в хате
и жечь восковые свечки.
Да лирой, спутав ее с ухватом,
тянуть чугунок из печки.
Сентябрь. Нету людей и книг.
Чтоб вечер не стал тягуч,
мы в черное яблоко масти "пик",
как в скважину, вставим ключ.
Откроем валета,
словно трюмо,
и в чреве его покатом,
как будто в бутылке стоит вино,
увидим изнанку карты,-
витраж рубашки. А у стены
найдем недокуренную сигарету.
Но чтоб не дуло нам со спины,
закрой за собою валета!
В нем можно спать, опиваясь чаем,
вычесывать блох в кошаре.
Зимою, кстати, и лес мельчает,
как роспись
на сдувшемся шаре.
...Молочный круг образуют карты.
Глаза их подведены.
Их масти - елочные гирлянды,
светятся, будто
из-под воды.
Придай же вращение колесу
или, как встарь,
расскажи про Воланда...
Холодно что-то теперь в лесу.
Холодно, братцы, холодно.


ИВАН КРЕСТИТЕЛЬ

"Кто ты, Господи, есть?
Я готовил тебя на удачу,
я вскопал виноградник,
откуда ж досада и злость?
Голый лес на пригорке
похож на забитую дачу.
Бильярдным шаром
не рабить виноградную гроздь".
Он глядит на размокший
большак, повторяя без связи:
"Ты понятно, а я?
Или тоже погибну от ран?"
Рядом девки готовят в избе
вышивные ферязи,
за убогой деревней
течет небольшой Иордан.
Под ногою трещат
перебитые летом тарелки,
на разрытом погосте
осины пусты.
Там кресты,
как железнодорожные стрелки,
переводят мужей на иные пути.
Вот он встал и зачапал
к речушке, юродивый странник.
Знал бы он,
что через полгода всего -
все погибнут:
и тот, кто вскопал виноградник,
да и жнец урожая,
пришедший на место его.
Два бухих мужика
увязались за ним, удивились:
"По сезону ль купаться?
А впрочем, пускай его скосит...".
Он по плечи вошел в Иордан,
и на миг появилась
голова на шершавом подносе.
Мужики отшатнулись.
Вдали закудахтали птички.
Он на берег поднялся,
тресясь от воды и испуга,-
никого не видать.
Камыши, словно серные спички,
мягко чиркают друг об друга.


ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ

Вот и настали
предпоследние времена.
Друзья к супостату
налаживают стремена.
Отцы вечереют, их жены подумывают об аборте
еще до зачатья, играя на теннисном корте.
Недоношенный мастер скорбит
о небесном граде,
хоть он сам - в предпоследней шестерке
или плеяде.

В этой самой шестерке с трудом
наступает март,
тенор Ленского воет с лицом садиста,
и астролог толкует футбольный матч
с точки зрения Трисмегиста.

А в газете есть несколько пунктов,
достойных вниманья:
один - об аренде, другой - за чертой пониманья,
и сыплются буквы, как пуговицы с рубах,
в предпоследнее время,
оплачиваемое в рублях.

Предпоследнее время,
зигзагом меняя курс,
мерцает, как мускул, когда шевельнешь рукой.
Растворимее соды в воде, герой
невидим, хоть чувствуется на вкус.

Но с высоты уязвленных созвездий
и ангела часа
вся эта бодяга, увы, заурядней матраса.
Кто он, безопасней, чем Троцкий,
и лезвия для бритья,
но записанный будущим
в мальчики для битья?

Заблудился я в клетке. Винить же некого.
Я хочу сменить, посмотревшись в зеркало,
одежду, руки и эту голову,
загар моих пращуров,
что прилип,
как канифоль прилипает к олову.

В крайнем случае, родину
(у меня их две),
одну любовь - на морской прилив.
"Вот и вышел, паскуда,
в своем свитерке!"-# # #
как писал однажды большой пиит.

Но заменить предпоследнее время -
труднее, чем вызубрить теорему.

Отпей же польский одеколон,
чтобы на час превратиться в дуче.
Хоть с точки зренья
последних времен
предпоследние все-таки -
много лучше.
1990

ВЕТРЕНО
А.Вознесенскому

Когда луна, в облаках дымя,
с воды вечерней сдувает пенку,
то все, что может пугать меня, -
лишь ветер, застрявший между двумя
песчинками пепла.

Только ветер и зной. Мелководный рак
уходит вглубь, шевеля клешнями,
и червь твердеет от зноя, как
полоска раствора
меж двумя кирпичами.

Ветрено. Жарко и ветрено.
Веткою тронешь,
мелеет зеркало.
Ветер живет
между лопастями пропеллера,
в ушке иголки он сжат, как звезда.
Когда ж распрямится
в плевках репейника,
то ловит в авоську свою дрозда.

Если заденешь ведро
на рассвете,
молоко прольется, но в форме вымени.
Между двух пустот
образуется ветер,
и эта связь придает им имя.

Над головою - худая сеть
созвездий,
где царствуют сквозняки.
И вышибается, как в городки,
пустота "любовь"
пустотою "смерть".

Дует от Рыбинска до Монголии.
Полоски ржи
горячи и ржавы.
Мозг приносится ветром (смотри у Гоголя)
из какой-нибудь мелкой
буржуазной державы.

Луна , что пола внутри, как цель,
имеет блажь соблазнить наган.
Если выстроить бублики
в непрерывную цепь,
то внутри их завертится ураган.

Кто живет внутри ветра?
Мнимые величины,
тени дубов, чьи тела разрушены,
пустые тревоги, следствия без причины
и не воплотившиеся
в пустомелю души.

Кто живет вовне ветра?
Все остальное.
Бог, избегающий
видимых подтверждений,
предпочитает, мне думается, иное,
то есть:
иные пейзажи, заводи и движенья.

Ветрено, други мои. Глубокие
дыры, как рыбы, вдыхают ртами.
И твой же крик возвратится в легкие,
едва коснувшись твоей гортани.

1989


НО ПАССАРАН!

Нет, они не пройдут,
даже если пойдут,
даже если захватят редут,
потому что со лба
наша кровь, голуба,
зачеркнет их привычный маршрут.

Нет, у них ни одной
не оставит конвой
ни надежды, ни мысли благой.
Сын отравит отца,
круг попросит конца,
солнце будет плеваться золой.

Пусть задирист и крут
наш характер, и тут
яйца курицу учат и лгут.
Перед каждой войной
я беру по одной,
и они ни за что не пройдут.

Только знаешь, кума,
не сойти бы с ума,
коль трещит, как качели, корма.
Если, влево клоня,
развернулась она,
значит, вправо качнет задарма.

Ведь и мы не пройдем,
даже если пойдем,
даже если назад повернем.
Даже с чертом в паях,
даже с пьянкой в Филях
или с черным сибирским котом.

Лошадь кружит и ржет,
воздух горек и желт,
вместо листьев - сухой порошок.
И пустынны поля
воронья окромя,
потому что никто не прошел.