Детство вспоминается порой как блестящий яркий серпантин на новогодней елке, или как черно-белое кино ночных кошмаров, прячущихся то в углах комнаты, то вспыхивающих пугающими картинками на потолке комнаты. Эпизоды всплывают иногда неожиданно, выпрыгивают как чертик из коробочки из потайных закоулков подсознания и пляшут перед глазами. Обычно, я стараюсь не вспоминать, потому что жить надо настоящим, но иногда, когда хочется освободиться от ненужных «видеороликов», они возвращаются, чтобы потом уйти насовсем.

Страхи бывают разные. Страх остаться одной и чувство сосущего одиночества, страх, что тебя не любят, страх «ты не такая, как все»… Последний, пожалуй, один из самых болезненных.

Я не знаю, когда я поняла, что вижу, чувствую и ощущаю мир несколько не так, как остальные. Задумываться над этим было не нужно, это существовало как данность. Конечно, я играла в куклы, зарывала «секретики» под старым дубом и искала клады. Рисовала собственные миры, таскала мамину помаду и примеряла ее наряды. Но всегда существовало и некое «но». «Но» - чувствовать опасность, грозящую близким, знать без всяких синоптиков прогноз погоды, ощущать грядущее появление гостей или «не приезд» мамы, обещавшей навестить нас с бабушкой… Это было частью меня, как пальцы рук и ног, как ресницы, пупок, волосы. Странные взгляды и перешептывания знакомых удивляли, поскольку мое «уродство» не было уродством дауна, но происходило от еще более непонятных физиологических отклонений. Обычно об этом старались промолчать, сделать вид, что все идет как обычно. Да так и было.

Моя бабушка, врач-гематолог, атеистка и ветеран войны – сугубо практичный человек ни в какие сверхъестественные способности не верила, скорее, считала мои «догадки» совпадениями.

Сидя дома одна, я много читала и рисовала, лепила чудных существ, мастерила непонятные устройства сюрного вида и назначения и мечтала. Иногда во мне всколыхивалось что-то беспокойное, нервное, и тогда я шагала из угла в угол не в силах подавить приступ панической тошноты. Потом, после таких приступов оказывалось, что бабушке, маме или папе грозила опасность: это могла быть упавшая в миллиметре от близкого человека сосулька, машина, с визгом затормозившая в последнюю секунду на переходе или что-то еще в этом роде. В пионерском лагере меня боялись дети, потому что предсказываемые мной события неукоснительно сбывались. Пошутив однажды о своем инопланетном происхождении, я навлекла на себя пристальное внимание директора лагеря, о чем узнала только спустя много лет.
Больше всего я любила убегать на островок посреди пруда, чтобы там, в одиночестве, разглядывать перистые облака, угадывать в них те или иные силуэты и мечтать о том, что когда вырасту, смогу быть свободнее и сильнее. Безумно хотелось обладать силой совершать свои поступки, отвечать за себя самой, не поддаваясь давлению со стороны кого бы то ни было. Родственники, одноклассники, учителя всегда мешали быть собой. Подчинение как таковое давило и размазывало, превращало в маленького муравьишку, который зависит от самых разных обстоятельств, и никак не может освободиться.

Бабушка всегда излишне суетилась, пытаясь сделать из меня человека. Если я хотела рисовать, мне покупали краски, кисточки, альбомы, вели на прием к известным художникам и засовывали в художественную школу, но как только я привыкала к новому ритму, тут же забирали назад, мотивируя это снижением школьных оценок. Думаю, что училась я не хуже, просто уроки были обязанностью, трудовой повинностью, барщиной, которую надо выполнять, а гнет всегда вызывает чувство сопротивления и ноющей тоски. Мир так интересен, когда трогаешь пыльцу на крыльях бабочки, наблюдаешь за танцем листа в потоке ветра, но он совершенно убог, когда тебя заставляют раскладывать его на атомы.
Задумываться о справедливости мне приходилось часто. Тогда, когда умерла моя любимая прабабушка, и стало некому прогуливать меня по паркам, тогда, когда мама уезжала учиться в другой город, и я не видела ее по месяцу и более, или в тот период, когда я, маленькая и неуклюжая, одетая в сто колючих одежек, пыталась бегать зимой по двору, и всегда оказывалась одной из последних. Несправедливость пахла кабинетом зубного врача и мышьяком, выглядела как растаявшее и уже невкусное мороженое и имела свой особенный страх – боязнь константы. Я боролась с ней, придумывая сказки про себя иную, счастливую принцессу, имеющую самый драгоценный дар – повелевать.
Другие дети могла кататься на коньках – но у меня больное горло и постоянные ангины… И только другие катались на велосипеде – мне говорили, что это негигиенично для девочки и может натереть промежность… Другие плавали в бассейне – но и это оказалось для меня недоступным. Ощущая себя странным, перемотанным бечевкой, нелепым кульком, лишенным какой бы то ни было грациозности, я перебиралась из года в год, из класса в класс. Моими самыми верными друзьями стали книги. В них можно было жить не недотепушкой, а Человеком, чего так хотелось.
Единственным понимающим человеком, с которым я могла делиться секретами, была моя соседка Надюша. Младше меня на два года, она, тем не менее, обладала совершенно философским складом ума и своеобразным чувством реальности, добиваясь от своих родственников желаемого за счет полнейшей убежденности в правильности своих действий. Практически всегда ей удавалось достичь цели. У меня так не получалось, и я завидовала, обреченно понимая, что так настаивать на своем не сумею.
Когда приезжали мама и папа, был праздник. Правда длился он недолго, да и я оказывалась в зоне внимания лишь на несколько мгновений, но счастьем являлось уже то, что можно тихонько прислониться к родному существу и блаженно вдыхать сладковатый чувственный запах ее духов «Мажи Нуар».

Ритуалы требуют соблюдения очередности определенных действий и не терпят суеты. Они размеренны и гармоничны. Когда лечишь людей или задаешь вопросы о будущем, надо быть предельно собранным и расслабленным одновременно. Создать из хаоса нечто упорядоченное под силу не всем. Иногда я срываюсь. Не могу оставаться в состоянии нейтрали к миру: слишком много в нем зла, неправедности, отчаяния и тупости. Кажется, что мир проникает в тебя самой грязной своей стороной, и ты поддаешься, принимаешь правила игры, навязанные с детства. Социальные соглашения оживают, корчат дурацкие рожи и скалятся измученным отражением в зеркале. Ошалевшая кошка бросается под ноги и цапает за ногу – спасает от мороков, а потом с царственным видом уходит спать. Все правильно. Вид набухающей капли крови на белой коже приводит в чувство. Стираю ее пальцем и пробую на вкус. Ничего не изменилось. Наверное, яда больше не стало. Как уберечь себя от излишней восприимчивости? Не знаю. Ставлю диск с поющими чашами и погружаюсь в медитацию. Негатив уползает тонкой туманной струйкой в приоткрытую форточку. Тихо потрескивает оплывающая свеча. Сегодня мне мнится, что в одной из прошлых жизней я жила на Тибете, в одном из монастырей. Хочется отправиться туда и попытаться увидеть горы своими глазами, потрогать их взглядом, подушечками пальцев, босыми ступнями… Звуки тинталов, тибетских колокольчиков, звучат как особая мантра. Я вижу невзрачную хижину у подножия горы, из которой выходит монах. Он благостен и счастлив, у него ничего нет, и поэтому есть все. Достичь подобного состояния – моя мечта. Но я не могу. Мне надо быть здесь. Это мои уроки. Иногда я получаю двойки. Ставлю их себе безжалостно. Пытаюсь исправить.
Прибежавшая девятилетняя дочь задумчиво спрашивает, в какую сторону вертятся чакры. Удивляюсь, но пытаюсь объяснить. Она понимающе кивает головой и уходит, теребя русоволосую косу. В подсвечнике растекается горячей лавой прозрачный воск, стекая по стенкам причудливыми узорами, тайная вязь которых остается для меня загадкой.

Тишину нарушает телефонный звонок. Бабушка интересуется изменением тарифов на электричество, сетует на повышение цен на лекарства и с жаром рассказывает о том, что происходит в собесе. Томлюсь разговором, ругая себя за снобизм, но утекающее сквозь пальцы время, становится осязаемым. Его жаль. Думаю, что все это мышиная возня – вся жизнь. Иллюзия деятельности, иллюзия смысла, которого на самом деле, может быть, и нет вовсе. Мурашки от холода, вечно сопутствующего в моей жизни, заставляют натянуть сразу два шерстяных свитера. Иногда спасает алкоголь, но он же приводит к дурным слезам, ненужным поступкам, после которых остается противное послевкусие и недовольство собой. Иллюзорность бытия, своей якобы силы и видения того, что скрыто… Зачем? Я видела домовых, научилась работать с огнем и эгрегорным зороастризмом, путешествовала по местам силы, снимала головную боль, очищала людей от негатива… Но все это так ничтожно. Человек губит себя сам. Для этого не нужно наводить на него порчу, достаточно подарить ему пресловутую свободу выбора.

Взгляды пассажиров в метро похожи на смазанные кадры фильма, летящие в камеру. О чем они думают? Чем живут? Неужели кого-то могут радовать походы в кино или клуб, свидания, неожиданная премия? Скука проталкивается, пытается занять свою нишу, угнездиться в районе солнечного сплетения. Мегаполис пытается затянуть в сети ночных огней, развороченных похотью постелей, пряного запаха спермы и пьяных признаний. Оборотничество – нормальная составляющая мегаполисца, москвича ли, питербуржца… Работа, дом, друзья… - везде свои маски. Фасетчатое зрение улавливает множество самых разных картинок, складывая их в одну мозаику, напоминающую фильмы ужасов или картинки Гойи. Игры по самоистязанию от изощренных умствований. На любой вкус. Подать вовремя реплику, парировать, выстроить мизансцену и так до бесконечности, по лабиринтам жизни.

Москва, как и любой другой город, построена на костях. На бывших кладбищах и капищах. Энергетика города похожа на большую черную пелену, из которой хочется выбраться на волю, как из паутины. Только за городом, в лесу становится легче. Отпускает. На лице расплывается улыбка и мечтается приобрести домик в каком-нибудь заповедном месте, тихом и безлюдном. Уже не манят истории о Сухаревской башне Якова Брюса и библиотеке Ивана Грозного, не интересуют многочисленные аномальные зоны и тектонические разломы земли… Хочется писать о горах и реках, о шуме водопадов и силуэтах стреноженных коней, пасущихся в туманном утре адыгейской долины… Но чтобы уехать, надо заботиться о хлебе насущном, зарабатывать на жизнь, пытаясь делать то, что получается более или менее приемлемо.
Нетаковость мешает приспосабливаться к ритму города. Мы с ним диссонируем, даже не смотря на мою кажущуюся взрослость. С тех пор мало что изменилось. Думаю, что во всем виноват невысокий уровень моего IQ. Надо же найти подходящую причину не вписываемости в контекст!

За последний год умерло много известных людей: писателей, актеров, режиссеров. Говорят, что идет смена энергий, в которую сложно вписаться тем, у кого энергетика тяжелая и неповоротливая. Моя подруга ошарашила меня своей болезнью. Мечусь, думая, как могу помочь и вспоминаю в бессилии свою прабабушку, которую я, пятилетняя, держала за руку и успокаивала, потому что ей было страшно. Страшно умирать. Страх смерти преследовал меня в детских кошмарах, липких и постыдных. Истерики сотрясали мое маленькое тельце в конвульсиях. А теперь… что я могу теперь? Ведь я не господь бог, а только невзрачный ученик, видящий чуть больше иных. Задумываюсь о том, как сложно научиться ценить каждую минуту и секунду собственного бытия, сделать его полным смысла, насыщенным, как густой бульон. Концентрат. Успеть. Надо многое успеть, но опять-таки: для чего? Зачем? Не является ли смерть истинной свободой для усталого разума?

Клацаю зубами от холода. Похолодание. Зима.

Мне не хватает смирения. Осознания своей малости.

Эпизоды из жизни мелькают отрывочными кадрами. Я пытаюсь заполнить пустоту. Создать из хаоса упорядоченную систему, но паззл не складывается, распадается на отдельные фрагменты. Кай не может составить слово «Вечность» из льдинок. Они для этого не предназначены. Сумасшедший аттракцион американских горок продолжается. Маленькую кабинку хрупкого тельца сотрясают перегрузки, но вместо адреналина, к горлу подкатывает тошнота, холодеют конечности и кружится голова. Пресловутая свобода глянцевито блестит на донышке коньячной бутылки. А где-то далеко, в детских фантазиях по-прежнему скачут принцы на белых конях, сидят у окошка высокой башни заточенные принцессы, которых стерегут огнедышащие драконы, в углах комнаты прячутся мороки, и страхи перекрывают путь к двери под сладким именем «Свобода».