Веселье шло полным ходом. Я прокладывал себе путь сквозь древесно-фанерные ветхие постройки. Бита в руках, ярость в глазах, вкус крови на губах. Незадачливый киргиз вынырнул откуда-то сбоку из темноты с какой-то железкой в руках, кажется, сковородой. Но ему не удалось застать меня врасплох, я легко увернулся, заехав ему рукоятью биты в живот. Он согнулся пополам, и я выдернул сковороду у него из рук, а затем заехал кулаком в ухо. Он повалился на землю, откатился на пару метров и начал подыматься на ноги, пытаясь убежать. Я пнул его ногой в живот, киргиз вновь упал. Вот мерзкое ничтожество. Я замахнулся битой, его тут реально перестремало, он бросился на меня, повиснув у меня на плечах, не давая мне простора для замаха.

- Отцепись от меня, чурка, - процедил я ему, пытаясь оторвать от себя.

Он потянул вниз рукав моей толстовки, оголив часть левого плеча, покрытого татуировкой. Я схватил его за ворот, подтянув к себе.

- Знаешь, что это? – спросил я его, кивая головой в сторону плеча, - знаешь, что там написано? Meine Ehre heiβt Treue! Моя честь – верность! А у тебя есть честь, урод?! Слышь, бля?!!

Его наполненные ужасом глаза, не моргая, смотрели на меня. Я ломанул своим лбом ему в нос. Он безвольной куклой повис у меня на руке. Нос кровавой массой размазался по лицу. Я швырнул его на землю, после чего еще несколько раз наступил ему ногой на живот и на грудь. Он скорчился на полу в позе эмбриона, трясясь от страха. Я огляделся. Парни в бомберах и мартинсах, с масками на головах творили полнейший беспредел. Очередной нелегальный поселок гастарбайтеров, построенные самопальные домики – мы сравняли их с землей.

- Убирайтесь отсюда! – орал толстый здоровяк. Футболка торчит из-под куртки, пузо торчит из-под футболки. Его все так и зовут – Толстый.

- Россия для русских! – кричал маленький худой паренек. Его зовут Ежик.

Что их всех объединяет? Они скины. Вернее они называют себя бритоголовые. Люди называют их фашистами и нацистами. Нацисты было бы правильней. Мы активисты радикальной ультраправой организации. Мы боремся за нацию, нашу нацию, русскую нацию. Вот такие мы молодцы.

- Все, уходим, - крикнул я.

Парни дружно двинулись к машинам. Без шума, без суеты, четкая дисциплина, четкая организация. Мы не клоуны-модники. Мы не занимаемся ерундой. Заранее спланированные акции, все продумано. Налаженная четкая агитационная работа. Под моим непосредственным контролем находится порядка двух десятков человек. Настоящие звери. Мы одни из лучших. Ударная группировка. Зачистка чурских поселков, - о, это мое любимое. Акции такого рода нечасты. Я проделывал это пять раз. Мало кто сделает это лучше меня и моих ребят. Нам хватает пяти минут: приходим, уничтожаем все, уходим. Я никогда не возьму человека, в котором я не уверен. Жертвы среди своих нужны мне меньше всего. Только проверенные ребята.

Вот сегодня, например: тихо подъехали, окружили, начали погром синхронно, по моей команде. Я засекаю пять минут, потом уходим. Также по моей команде. Если я решу уходить раньше, уйдем раньше. Переспрашивать никто не будет. Уходим спокойно, никто не бежит. Че нам бежать? Мы здесь хозяева. Позади остаются покрошенные в щепки домов, три десятка помятых и униженных азиатов и горы их никому не нужной рухляди.

Мы ныряем в темноту. Там нас уже ждут три машины с выключенными двигателями. Я сажусь на переднее пассажирское сидение «четырнадцатой», сзади залезают Толстый и Ежик. Краб, водитель, включает ближний свет и трогается. Следом з нами выезжают еще две машины. Мы снимаем маски.

- Все ровно? – спрашивает Краб у меня.

- Да, парни все малодцы. Все справились.

- Эти желторотые даже понять ничего не успели, - замечает сзади Толстый, - то-то они охуели.

- Да, это было круто, - подтверждает Ежик, они цепляются руками с Толстым.

Теплая июльская ночь. Все прекрасно. Я слышу как сзади открывается окно. Поворачиваю голову. Ежик достает сигарету и пачки, заметив мой взгляд, он говорит:

- Что? Да ладно тебе, Большой Брат, имею право. Оно ведь не каждый день.

- Дай мне тоже, - мычит Толстый, - мычит Толстый, после чего получает сигарету.

Я молча отворачиваюсь. Они знают, что я не одобряю курение. Но, в общем, наверное, они действительно имеют право. У Ежика это вообще первая зачистка. Ему всего пятнадцать. Добротный боец подрастает. Я тут использую военную терминологию, но для этих ребят это реально война. Смысл их жизни. Да они даже выглядят как солдаты, все как один: бритые головы, куртки-бомберы, камуфляжные штаны, здоровенные мартинсы на ногах, одинаковый набор татуировок типа свастики или кельтского креста. Когда они идут по улице, всем сразу становится понятно, кто они такие и чем они занимаются. А они и не скрывают. Они этим гордятся. Я тут единственный похож на нормального человека. Но, в общем, у меня особое положение. Я уже всем все доказал, я прошел через то время, когда нужно было, чтобы голова блестела.

Фары освещают узкую проселочную дорогу. Почти четыре утра. Меня чуть знобит, я поглубже вжимаюсь в сидение.

- Утром иду к Мишане, - говорю я ребятам, - попробую стрясти с него немного баблоса. Заслужили вроде. Не знаю, че скажет. Вроде листовки какие-то очередные надо будет расклеить. Посмотрим.

- Он там тусу какую-то мутит? – спрашивает Ежик.

- Да, послезавтра. Точно будет уже.

- Ты будешь?

- Да, загляну небось. Че у тебя с работой, Толстый?

- Глухо, - отвечает он.

Перед выездом на заасфальтированную дорогу машины синхронно останавливаются. Краб и Ежик выходят из машины и снимают тряпки, закрывающие номерные знаки, один спереди, другой сзади. Те же операции проделываются на других машинах.

- Тебя в ту шаражку не взяли?

- Нет, там, как выяснилось, не один я такой умный был.

- Ты бы, я не знаю, похудеть попробовал. А то совсем неформально выглядишь.

Ежик отходит с дороги в придорожную высокую траву, видать, отливает. Краб ходит вокруг машины, пиная ногами колеса. Темень сплошная, еще и новолуние. Только звезды видны.

- Мог бы похудеть – похудел бы давно.

- О, Ежик, - вдруг орет Краб, - смотри, твой тезка.

Ежик заканчивает ссать, застегивается и подходит к Крабу.

- Где?

- Вон, - он тычет рукой куда-то в темноту на дороге, - шуровал, я слышу шорох, потом смотрю, че-то ползет. Подохожу, он, видать, меня учуял, замер, свернулся.

Они двое садятся на корточки. Я открываю окно у себя и кричу им:

- Утолкайте его с дороги.

- А приколись по нему проехать, - отвечает Краб.

- Кончай. Убери его.

- Лан.

Они, гыгыкая, начинают толкать его в траву. Разобравшись с ежом, оба возвращаются в машину, принося с собой запах летней ночи.

- Колется пидарас, - говорит Краб.

- Переживешь, - отвечаю я.

Мы вновь трогаемся, выезжая на асфальт.

- Че-то ты мрачный, Данил.

- Подустал. А мне еще к Мишане скоро, даже не знаю, ложиться или не ложиться.

- Во скоко тебе?

- Он сказал, что с девяти до полудня у себя будет.

- Да времени вроде еще много, можешь и покемарить.

- Посмотрим.

Я и сам чуял себя как-то не важно во всех отношениях. Эмоциональный подъем быстро прошел. Да сегодня как-то не очень, я прям разочарован немного, раньше веселей было. Вон ежик весь на взводе, первый раз – самый крутой. У Толстого вторая такая вылазка, у Краба – тоже вторая, но он водила, у него другие запары.

- О поступлении в вуз думал, Еж? – спрашиваю я.

- Нет еще.

- Подумай. Высшее еще никому не мешало.

- Это ты мне говоришь?

- Я. Ты за меня не волнуйся, я свое получу.

Год назад в осенний семестр я почти не ходил в универ. С учебой была полная жопа. Пришлось брать академ.

- Можно тебя спросить, Большой Брат? – вновь заговорил Ежик.

- Валяй.

- Есть же такая тема, что если русская девушка с хачом идет, то хачу надо сразу пизды вломить?

- Ну, есть.

- Ты всегда так делаешь?

- Нет, конечно.

- Это нормально?

- Ок, представим себе такую ситуацию: иду я по улице, а навстречу мне баба с хачом. Я сразу подлетаю к хачу и начинаю его мудохать, на глазах у всей улицы, среди бела дня. А, может, я даже по каким-то важным делам иду, поважней одного хача. Или, например, рядом мент какой-нить окапывается. Короче, если ты сейчас отмудохаешь одного хача, тем самым засрав себе жизнь, то никому лучше ты этим не сделаешь. Мы же не тупые пещерные люди. Мы ведем последовательную продуманную борьбу. Придурков среди бритоголовых и так хватает, но они вымирающий вид. Их убивают, сажают в тюрьмы. Мы новое поколение. Мы стали умнее, мы стали сильнее, чем раньше. Почему я запрещаю убивать вам кого бы то ни было? Если ты хорошенько отпиздил хача, кто-нибудь станет переживать? Да всем насрать! Менты сами их терпеть не могут! Но если он умер, то это пиздец, сразу столько говна: пресса, правозащитные организации. Тут уж расследование не избежать, нам это не нужно. Это неэффективно. Хватит тупо следовать каким-то тупнинным правилам, придуманным какими-то хреновыми демагогами! Хватит нести херь! Включай, блядь, уже голову, наконец!

- Оу-оу, остынь. Я просто спросил. Никаких претензий, ты прав, конечно.

- Ребят, чем бы мы не занимались, я трижды перестраховываю себя по этому поводу. Моя первая задача – избавить нас от неприятностей, и только во вторую очередь идет доставить неприятности черножопым.

- Лан, Данил, реально не кипятись, - встрял Толстый, - ты все правильно говоришь, все правильно делаешь. Тебя потому все и ценят.

Я замолчал, опять поглубже вжался в сидение и уставился в боковое стекло. Там, на востоке небо у горизонта принимало красноватый оттенок приближающейся зари.

- Музыку включить? – спросил Краб.

- Нет, - ответил я.

Меня клонило в сон. Ехать предстояло еще минут пятнадцать. Решил не спать по возможности.

- Че, как думает, пройдут наши на Чемпионат мира? – спросил Ежик.

- Пройдут, конечно, - ответил Краб.

- Пройдут, - подтвердил Толстый, - вот фрицев обыграют и пройдут.

- Не, вот фрицев хер они обыграют.

- Обыграют, вот увидишь, Гуус че-нить придумает.

- Ну-ну.

Они продолжили еще что-то обсуждать, а я чувствовал, как все мое совсем недавно хорошее настроение трещит по швам.

Помню, год назад по этой же дороге я ездил чуть ли не каждый день. Там, чуть дальше, за поворотом на чуркский поселок, есть еще один поворот, на озеро. Вот на это озеро я и катал каждый день. Нормально там тусили, ребята девчонки. Как будто сто лет прошло, вообще теперь с ними не общаюсь. Универ забросил. Увяз в этой нацистской бадяге. Зато поднялся сильно. За последний год особенно. По сути в нашем городе я сейчас, если не первый, то второй-то точно человек ультраправого движения. Как бы Мишаня, он больше работает с верхами, с сильными мира сего. Я же работал конкретно на месте, организация практически всех акций происходила через меня, я знал практически всех местных скинов или сочувствующих им. Вот на это пошли все мои таланты. А ведь я совсем не глупый, у меня аттестат отличника, первые два курса без троек. Учеба давалась мне легко, вот только не увлекала меня. Не знаю, наверное, мои родители считали, что я просираю свою жизнь. Они догадывались, чем я занимаюсь, хотя, конечно, не знали всего. Знали, что я тяготею к нацистским взглядам, что я член нацистского движения, но понятия не имели, как я сильно в этом замешан. Я поднял всех этих ребят. За что они уважали меня? Я был один из них, я не какой-то заезжий гастролер, я рос рядом с ними. Я никогда никого не кидал, никого не обманывал. Я человек чести. Моя честь называется верность. Поэтому у меня получилось легко. Помните «Ромпер Стомпер»? Я смотрел в окно, в очередной раз прокручивая этот фильм в голове. Скины, грязные, уродливые, живущие в каких-то складах, они были какими-то неудачниками, отбросами общества. Вот с таких же все начиналось в России. Но сейчас все изменилось, в наши ряды все больше вступают обеспеченные люди, студенты, люди с высшим образованием, детки богачей. Нам даже деньги за это платят. Нас спонсируют высокопоставленные люди. Это перестало быть сведением личных счетов горсткой засранцев, обделенных жизнью. Трюк в том, что сейчас это все больше приобретает масштаб национальной идеи. Вам это не очевидно? Вы ничего не знаете об этом? Вы все еще прочно сидите на своем стуле и хорошо спите по ночам? Приготовьтесь, скоро это войдет в ваш дом. Не вы, так ваши дети.

Машины въехали в город.

- Че? Куда? – спросил Краб.

- Меня на Тухачевского выкинь, всем все скажу. Дальше все свободны, - ответил я.

- Могу до дома добросить.

- Не стоит, мне недалеко. Прогуляюсь.

- Как знаешь.

Мы остановились на пересечении Мира и Тухачевского. Я вышел из машины. Из всех трех автомобилей высыпались мои бритоголовые бойцы. Я облокотился на металлическое ограждение, парни полукругом выстроились вокруг меня на тротуаре.

- Короче, - обратился я к ним, - парни, вы все молодцы. Все постарались, сработались четко, претензий у меня ни к кому нет. Сегодня утром иду к Мишане, небось, стрясу с него деньжат. Много не обещаю. Ближе к вечеру звоните, все скажу, уточню. Вопросы есть?

- Еще че-нить намечается? – обратился ко мне один паренек.

- Наверное, да. По мелочи. Вероятно, справлюсь сам. Может, привлеку двух-трех человек. А вообще Мишаня там че-то придумывает, меня пока не посвящал. Послезавтра у него party в клубе будет. Приходите, кто хочет, небось, сам скажет.

Я оглядел всех. Они молча уставились, кто на меня, кто в асфальт, кто-то, утомленный, уже смотрел полузакрытыми глазами куда-то сквозь ночь.

- Вопросов нет, полагаю. Тогда все свободны. Все молодцы.

Ребята начали прощаться между собой, кто-то просил подвезти кого-то, объединялись компаниями. Да, в таком виде весьма стремно ходить по улице по ночам. Я был избавлен от этих проблем, потому я со всеми попрощался и отправился домой пешком. Идти отсюда мне было не далеко, минут на пять.

Прекрасная летняя ночь. Однако, меня знобило почему-то. Наверное, это ночь без сна давала о себе знать. Черт, чем пахнет? Поток запахов обрушился на мое, обостренное в темноте и тишине обоняние. Какой-то тоскливый щемящий запах безнадежно ушедшего детства. Четыре утра.

Когда все это началось? Не знаю точно, я веду отсчет с седьмого класса. Мне было двенадцать лет. Первые шесть классов я учился в школе. Учился хорошо, был одним из лучших. Потом, мам предложила мне переходить в лицей. Я сперва отказался, но она настояла. Ее авторитет был высок, я вынужден был согласиться. И вот с седьмого класса я попал в лицей. Лучшая школа нашего небольшого города по сути. Для меня просто открылся целый новый мир. Методика обучения в лицее принципиально отличалась от школьной. Мы перестали чувствовать себя детьми, как это было в школе. В школе мы были стаей глупых обезьянок, учителя выполняли рутинную работу, пытаясь вбить в наши дубовые мозги хоть какие-нибудь знания. В лицее все было иначе. К нам перестали относиться как к детям, мы общались с учителями практически на равных. Мы были отборными, самыми лучшими. Что прежде всего дал мне лицей? Он дал мне осознание того, что я не просто еще один человек, я личность. Вы даже представить себе не можете, как этот факт взорвал мое неподготовленное детское сознание. А нас там было три десятка человек, дети, единомоментно ставшие взрослыми. Невероятный социальный эксперимент в масштабах одного города. Они даже представить не могли, что они создали. Мы как губки с жадностью принялись впитывать в себя все то говно, что окружало нас: алкоголь, наркотики, всевозможные политические идейные течения, культура во всех ее проявлениях, даже самых мерзких, секс, деньги, короче, все, что нас окружало. Мы стали сосредоточением, квинтэссенцией всех пороков социума. Мы выигрывали всяческие ученические олимпиады, мы уничтожали себя. Кайф мы ловили и с того, и с другого. Вот в этой обстановке тотальной свободы я и узнал, что такое нацизм. Не тот, что изучают в учебниках, а тот, что существует вокруг нас. Кто-то закидывался таблетками, я закидывался идеями бритоголовых. Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что это было смешно тогда. Все эти скиновские авторитеты, тогда они казались нереально круты. Те люди, с которыми я делал первые шаги, они все канули в безвременье. Это были любители. Вспоминаю все эти скиновские правила, свое посвящение… Твою мать, какая ж клоунада!

Я подошел к дому, пятиэтажка из красной кирпичной кладки. Поднимаюсь на четвертый этаж. Китайское число смерти. Дверь, покрытая старой коричневой обивкой. Я вставляю ключ в замочную скважину, поворачиваю потихоньку, дабы никого не разбудить. Два оборота – дверь открыта. Дверь двойная, но вторая всегда открытая. Прихожая, вхожу, закрываю дверь. Свет не включаю, я знаю ее так хорошо, что буквально чувствую очертания, находящихся в ней предметов. Скидываю кроссовки и прохожу в свою комнату. Вхожу, дальше все почти рефлекторно: рука плотно закрывает дверь, палец щелкает выключателем, нажимает кнопки на системном блоке, рука открывает окно. Я плюхаюсь на стул перед компом. Скоро утро, а я все никак не решу, ложиться мне или не ложиться. Мама встает в шесть утра, если вдуматься, то совсем скоро.

Я решил искупаться. Пропотел насквозь, может, потому меня и знобит в последний час. И вот я в ванной, скидываю всю одежду, стою перед зеркалом. Люблю поговорить с собой. Ну, как все прошло? – Все отлично. – Вы справились? – Конечно, мы же лучшие. – Оно того стоит? – Конечно, стоит! О чем ты говоришь? – Ты в этом уверен? – Не знаю.

Я провожу рукой по своему ежику на голове, щупаю пальцами подбородок. Колется. Надо бы побриться. Включаю воду, залазаю в ванную, закрываю пробку. Жду, когда вода заполнит дно ванной равномерным слоем в пру сантиметров, потом ложусь. Вот это кайф. Блестящая белизна всего окружающего размягчает мозг.  Тем более не выспавшийся. Ощущение пространства размывается. Я смотрю на свои руки: на внешней стороне кисти мозоли от постоянных отжиманий, на внутренней – мозоли от постоянных подтягиваний, сотня мелких шрамов. Глядя на эти руки, сразу и не скажешь, что они принадлежат человеку с IQ 130. Не зря ли все это? Да, тут есть, над чем задуматься.

Стук в дверь. Я открываю глаза. Ванная полная.

- Дань, ты там? – голос мамы.

- Да, я сейчас выхожу.

- Ладно.

Черт, уснул. Мама встала, значит, часов шесть. Я не первый раз сплю в ванной. И не надо говорить мне, что это опасно. Вот от этого говна меня блевать тянет. Терпеть не могу, когда мне что-то залечивают, хочется взять и переебать.

Я побрился, помылся и вылез из ванной. Вытерся, одел чистую одежду.

Мама была на кухне, готовила что-то.

- Ты уснул там что ли? – спросила она у меня, когда я к ней подошел.

- Нет, просто мылся.

- Не спал всю ночь?

- Не важно, мам.

Она на пару секунд чуть обиженно замолчала.

- Будешь чего-нибудь?

- Кофе.

- Сам сделаешь?

- Да.

Я заглянул в электрочайник и оценил количество воды в нем. Мало. Пришлось наливать.

Проснулся папа. Такой весь на утреннем позитиве ввалился на кухню.

- Ты где был всю ночь?

- Гулял.

- Руки-ноги целы?

- Вполне.

- У тебя учеба этой осенью начинается. Не забыл об этом?

- Помню.

- Учиться-то будешь?

- Отучусь.

Удовлетворенный моими ответами, он отправился чистить зубы. Я же окончательно решил не ложиться. Если сейчас лягу, то потом вообще неживым стану. Я и из ванной-то еле вылез. Лучшие дойду до Мишани, а потом завалился спать.

Мишаня, он крутой. Нет, конечно, дешевых понтов в нем много, но все равно. Его зовут Михаил Крылов. Он из старшаков, начинал еще на заре движения в начале девяностых. Тогда они вообще только появились после развала Союза. В те годы он от души зажигал, они тогда безумные черти были, пиздили все нерусское. С тех времен мало кого осталось. И дело тут не в том, что с ними там что-то случилось, остепенились просто, семья появилась, дети, короче, отошли от дел. Мишане сейчас уже было в районе сорока. Вообще Мишаней мы его звали между собой, у него было такое простое отеческое отношение к нам. Так сразу и не скажешь, что он какой-то нереальный ультраправый радикал. Говорят, у него даже срок есть, но, признаться, мне в это не верится. Прям реально не могу поверить. Так-то он не против, когда к нему обращаются по имени, я так и обращаюсь, хотя он лет на двадцать старше. В девяностые годы его звали Пес, олдскульные скины до сих пор его так называют, но у нас эта кличка как-то не прижилась.

Чайник вскипел, я налил себе кофе и отправился в свою комнату. Еще пару часов продержаться. Залез в Интернет, нереальный убийца времени. А главное, спроси чем занимаешься, ответить не сможешь. Сижу в нете, страдаю херней. Понятно, вопросов больше нет. А чего тут спросишь?

К восьми родители разошлись. Я протупил еще с полчаса и решил, что моему высочеству пора выдвигаться. Натянул джинсы, футболку. Посмотрел в окно на веселое утреннее солнышко и, решив, что этого достаточно, обулся  и вывалился на улицу. Тут же пожалел, что больше ничего не накинул сверху, меня охватил уже ставший привычным легкий озноб. У Мишани был свой как бы клуб. В общем, там было большое здание, и в нем была толпа мелких заведений. Вот и у Мишани была комнатка. Он там устраивал всякие собрания, концерты. Нацистский клуб, еб его. Я ускорил шаг, щедро подставляя себя солнечным лучам, намереваясь согреться.

Я чувствовал себя Дереком Виньярдом после изнасилования. Если вдуматься, то не так уж удивительно, что я поддался нацистским взглядам. Моя бабушка была антисемиткой. Нет, она никогда себя так не называла. Просто во всем виноваты были евреи. Она постоянно ругала правительство, в котором одни евреи, ругала бесчисленных рабиновичей и абрамовичей, когда читала о них в газетах, если что-то сделано не так, то это сделано по-еврейски. В детстве я никогда не вникал в смысл этих слов, да я понятия не имел, кто вообще такие эти евреи, но сама терминология укрепилась. Слово «еврей» перешло в разряд уничижительных обзывательств. Мой отец, бабушкин сын, пошел еще дальше, он уже испытывал неприязнь ко всем нерусским. Я помню, как он смотрел телевизор, комментируя его высказываниями на тему мерзких нерусских рож. Всякая фамилия, не кончающаяся на «-ов» или «-ин» автоматически вызывала у него подозрение. Так что ж удивляться тому, что я стал тем, кто я есть? Просто в последнее время, особенно после того, как вышла эта херня с универом, я реально стал задумываться о своих жизненных перспективах. Кем я стану? Всю жизнь на второсортной работе, всю жизнь в постоянных стычках с узкоглазыми? Это ли мне нужно? Я ведь не ребенок уже, как-то надо становиться на ноги. Просто вся эта скиновская идеология прогнила насквозь, там столько всякого говна и условностей. Я ведь не этого хотел. Меня просто бесило обилие черножопых на наших улицах, бесили их дорогие машины, хорошая одежда, бесило то. Что именно они владеют многочисленными кафешками нашего города, бесило их коллективно-стадная манера жить, вечное желание обособиться, поставить себя. Они заполнили все. А государство ничего не делало. Система пасовала, и я пошел против нее. Но сейчас я все больше увязал в другой системе, наполненной многочисленными противоречиями.

С такими мыслями я подошел к Мишане. Он уже пришел, вешал свою куртку на вешалку, стоя спиной ко мне.

- Здорово, - бросил я ему.

- О, привет, Данил, заходи, - ответил он, как только обернулся и увидел меня, - ну, как оно там все прошло?

- Все прекрасно. Никаких косяков.

- Эти чурки даже понять не успели, что происходит?

- Да, вроде того.

- Представляю, какие у них были рожи. Выглядишь уставшим.

- Не выспался, - ответил я, садясь на стул.

- Ладно, я тебя не задержу. На, вот, распределишь сам, - он протянул мне три пятитысячные бумажки.

- Хорошо, - я взял деньги, - что-нибудь еще?

- Да, вот, расклейте, - он протянул мне стопку листов формата A4, завернутых в бумагу.

Я не стал ее разворачивать.

- Хорошо.

Он внимательно посмотрел на меня.

- Чего-то ты совсем никакой. Все в порядке?

- Слушай, Миш, может мне на время отойти от дел, я вот, о чем думаю.

- Чего? О чем ты говоришь?

- Я чего-то подзатрахался. У меня голова идет кругом.

- Данил, да ты че? Ты ж мой полевой генерал. Ты же лучший.

- Короче, давай на чистоту. Да, я устал, да, мне нужно привести свои мысли в порядок, расставить приоритеты. Во всем накопилось слишком много говна. У меня ребята – наркоманы, они не понимают, за что борются. Они просто утоляют свою жажду агрессии и разрушения. Они гребанные наркоманы, мать их! Они не понимают, чего хотят добиться. К тому же это стало занимать слишком большую часть моей жизни. У меня ведь должна быть учеба, работа, какая-то нормальная девушка в конце концов…

- Да, парень, я понимаю. Тебе сейчас непросто. Дипломный год…

- Какой дипломный год? Я в академе! Я просрал один год! Я занимался другими вещами! Блин, меня окружают одни неформальные блядуньи! Ты ведь так и не женился?

- Я другой разговор. Это не было целью. У меня до сих пор нет проблем с тем, чтобы найти, кого мне трахнуть. У тебя проблемы с учебой? Извини, ты прав, я этого не заметил. Слушай, давай на чистоту, если хочешь. Я сам через это прошел в свое время. Я понимаю, что тебе надо самореализовываться в жизни. Да, я слишком загрузил тебя. Ты не любитель жаловаться, и я этого не замечал. Извини, это моя вина. Мы что-нибудь придумаем. Найдем тебе пару нормальных помощников. Разгрузим тебя, освободим от всякой ерунды. Я позабочусь об этом. Да, я прекрасно понимаю, что и в наших ребятах все не так идеально, как нам бы хотелось. Но мы ведь выше этого, мы умнее этого. Выкинь из головы всю эту салазаровскую ерунду, она подходит для новичков. Это им нужны правила, нужна дисциплина. Мы можем позволить себе гибкое мышление. Да, у нас есть наркоманы, это неизбежно. Хер с ними, они мясо, солдаты, дрова. Во всякой структуре такие есть. Их мы приносим в жертву, бросаем на амбразуру. Они делают свое дело. Ты просто должен помнить, ради чего мы тут работаем. Но войне все средства хороши. Это ведь не детские игры в войнушку. Я когда-то тоже был таким же, как и ты, и меня тоже гложили сомнения. Но я справился. И тебя я протащу через это дерьмо. Я обещаю.

Он замолчал и внимательно посмотрел на меня.

- Ты с нами? – наконец, спросил он.

Я молчал.

- Ты со мной? – повторил он, чуть перефразировав вопрос.

- Да, - наконец, кивая, ответил я.

- Отлично. На, вот, еще, - он протянул мне еще одну пятитысячную банкноту.

Я взял.

- Лан, пойду я спать.

Мы попрощались, и я ушел. Да, гладко он все задвинул. И подкупил грамотно. Но я ведь всегда смогу уйти, если захочу. Я шел, погруженный в свои мысли. Намного легче не стало. Сонное тормозное сознание давало о себе знать: на проезжей части черный икс пятый остановился прямо передо мной, скрипя тормозами.

- Э, че не выспался, долбоящер? – услышал я какой-то знакомый голос.

Я повернулся. Из водительского бокового торчала голова Вована, моего бывшего одноклассника.

- Типа того.

- Куда идешь?

- Домой.

- Подкинуть?

- Давай, - ответил я, залезая к нему на заднее сидение.

На переднем пассажирском сидела рыженькая подруга гламурного вида.

- Оля, - представилась она мне.

- Данила, - промычал я. 

Мы ехали молча. Я чуть не уснул. Вован подвез меня прям до подъезда. Мы попрощались, я ввалился к себе в бессилии повалился на кровать и тут же вырубился..