В итоге волнений, не стоящих болтуна
не то чтобы птицы Рух, а фабричной куры,
прибилась бессонница.

Жжёт не моя вина,
и плещется тьма в кубе камеры-не-обскуры.
Поскольку для света отверстия не найти,
не будет проекций, обманчивых изначально.
В отсутствие веры спасает императив —
уносит отосланный поводы для печали.

Пей, глупое сердце, мелованный панангин,
порой аритмичной всё то, что не яд — подспорье.
Прощая трусливость не первому из мужчин,
я ближе и ближе к желанному дну покоя.

За шаг до прозрения сути, которой нет,
мне видится то, что, словами не выражаясь,
является стержнем и держит, как плоть — скелет,
и что-то ещё — излишнее.
Может, жалость?

Любовь из всего, что вечно, всего больней
(конечно, о прочем вечном я знаю мало),
но лишь очень юный ещё не вопил о ней,
а я-то уже и не раз, и не два роптала —
поэтому хватит.
Невыведенным яйцом
закончилось то, что несло пустоту с начала.

Дорога к себе представляет собой кольцо,
кроится судьба по изгибам Его лекала,
и быть посему.
При избытке бессонной тьмы
уже не тревожат чужие слова и тени.

А снег всё идёт, и растут за окном холмы
для мартовских вод неоткрытых пока течений.



Уже Другая