Всё тяжелее в жизнь вставать.
Когда сереет заоконье,
как никогда, тепла кровать.

Но время гиблое, воронье,
горланит пакостным звонком,
жестоко втискивая в роли,
и в раздражении глухом
влачишься, солнце поневоле,
возжечь огонь, спроворить чай,
а к чаю что-нибудь из снеди,
и думаешь, о чём молчат
тебя не слышащие дети.

Топочет утро у двери,
песочит мраморные плитки
в пылу простых неразберих,
а после, за иглою нитка,
бежит за старшей, за большой,
сквозь стылый двор в загон неволи.

Горит октябрь костровой
и сплину пошлому мирволит.
А ты идёшь, надев лицо
"чужим — своя, своим — чужая",
и прячешь душу в пальтецо,
под ветер шею подставляя,
и наблюдаешь ненароком,
сквозь непроявленный психоз,
как, не вверяясь больше строкам,
обходит зыбкие пустоты
пора безадресных стихов
и неприкаянной свободы.



Уже Другая