Мессир, сижу у барной стойки,
пишу отчёт и пью вино.

О послевкусии негорьком
поговорили, и давно
поговорили о печали,
о грустной правде бытия,
и бармен, чёртушка, отчаян,
отпет и рыж, да только я
рассеянна и не глумлива,
и отпуск, видимо, не впрок,
как диареющему — сливы.
(Прошу простить мне низкий слог)

Мессир, на море штиль, и волны
лениво гладят берега,
а месяц, наглый беспризорник,
являет острые рога,
и я не думаю о прошлом,
и не мечтаю ни о чём.
Тут время мчится заполошно,
но каждый им изобличён.

Кто без греха, мессир, — далече.
Иных здесь нет, смешно и ждать,
ведь всякий грех очеловечен
и повторяется опять.

Опять я думаю излишне,
чтоб не подумать о своём.

На личном фронте — штиль, затишье.
Под прихворавшим фонарём
всё видится в неясном свете,
но тень по-прежнему густа,
и здесь меня никто не встретит,
и мне порукой темнота.


В земном раю не место сплину,
да и причина-то пошла:
июль сгорел наполовину,
и четверть отпуска прошла,
и нет беспечности, хоть тресни,
хоть нюхай белый порошок,
но в остальном, мессир, как в песне —
"всё хорошо, всё хорошо"



Уже Другая