Это цитата сообщения Дмитрий_Шепелев Оригинальное сообщение
«Мастер и Маргарита». В чем же Истина?
Этот роман я любил всегда. Не просто уважал или ценил, а именно любил. Причем, не за что-то конкретное, а за все – за фабулу и сюжет, за его героев, во всей их человеческой неоднозначности, за самую атмосферу; а главное – я чувствовал, что для Булгакова это роман особенный, что это – его Слово вечности. В общем, я принял его сразу и без оговорок.
Как всякое великое произведение, он обращается к вечным вопросам – о жизни и смерти, любви и долге, добре и зле и подобным им – и имеет несколько смысловых уровней. Кроме того, это роман в романе, одновременно мистический триллер с элементами пародии и социально-историческая драма, раскрывающий через это двоемирие такие темы, как призвание и творчество, познание и противостояние, личность и общество, а, прежде всего, повествующий о Любви.
Но, так или иначе, это – произведение художественное, обращенное ко всякому «честному человеку», и потому оно не требует какой-то особенной подготовки, вроде диплома философа, социолога или теолога, для адекватного восприятия. Иначе говоря, авторский замысел не может, в принципе, противоречить тому, что читатель чувствует сердцем. Это нужно иметь в виду.
Однако, есть читатели особого рода, принадлежащие к неким сообществам – социального, сексуального или религиозного толка. Шкала ценностей у них смещена относительно общечеловеческой, и смысловые версии того или иного произведения, выдвигаемые ими, едва ли заслуживают внимания остальных людей. Каждый имеет право на свою точку зрения, но когда представители этих сообществ высказывают свои взгляды на публике или в печати как непредвзятые и здравомысленные, это внушает тревогу.
Для пояснения позволю себе процитировать свой роман, «Роза и крест»:
«Большинство людей всегда стремились к материальному обогащению, и это считалось совершенно естественным – в современном обществе умение «делать деньги» является сильнейшим показателем успеха, а принцип соревнования и стремление к лидерству проникают собой все сферы жизни; но для христианина в этом есть что-то постыдное, поскольку его мораль говорит: кто хочет быть господином над другими людьми, тот пусть будет им нижайшим рабом, и если есть у кого вторая рубашка, пусть он отдаст ее тому, у кого нет ни одной.
Еще сильнее заметно это расхождение в любовных делах: большинство современных людей, для которых понятие «свободной любви» стоит в первом ряду безусловных ценностей, относятся вполне нормально к тому, чтобы сходиться с кем-то и расставаться, жениться и разводиться, если они чем-либо не устроили друг друга, чтобы затем искать себе нового спутника жизни; но для христианина брак – это священный обет перед Богом и церковью, поэтому двое людей, соединившие себя этими нерушимыми узами, должны, несмотря ни на что, идти по жизни вместе, разделяя все радости и печали, даже если с некоторых пор они оба считают, что их брак был ошибкой.
Смерть для нормального человека является неизбежным злом и вызывает непроизвольный протест, современная наука всячески старается продлить физическую жизнь; но для христианина смерть по естественным причинам является благом («успением»), и чем раньше умирает человек, тем более безгрешным он предстает перед Богом.
Другими словами, «в миру» люди привыкли мыслить и действовать по принципу «как у людей», в церкви же любая мысль и действие оцениваются с точки зрения загробной жизни и возможной греховности, и это значительно меняет картину мировосприятия».
«Глас отечественного православия», диакон Андрей Кураев, делает криптографический анализ романа Булгакова в своей работе «Мастер и Маргарита. За Христа или против»? Он раскрывает читателям «страшную правду»: оказывается, это роман не о любви, торжествующей вопреки обстоятельствам и судьбе; не о человеческом достоинстве в абсурдном, бездуховном обществе; не о познании истины, преображающем человека. На самом деле, Булгаков посвятил больше десяти последних лет жизни созданию хитро замаскированной сатиры на советскую систему, на писательство, любовь и, прежде всего, на «Толстовского Иисуса». Куда уж тут автору «Кода Да Винчи»...
Одним из опорных пунктов Кураева в разборе романа является различение «истинного», то есть, церковного Иисуса Христа, и ложного, то есть, романного. То, что Булгаковский Иешуа – не церковный Спаситель, во всей своей громогласной славе, понятно читателю без пояснений; церковный Ловец человеков величав и суров, Булгаковский странник – прост и скромен. Отсюда Кураев выводит: Булгаков, как сын и внук священника, не мог не знать, по чем фунт лиха с чем имеет дело, следовательно, его Иешуа – намеренная карикатура на Иисуса Спасителя, созданная для обличения бытовавшего в интеллигентской среде образа Иисуса Учителя, придуманного Львом Толстым.
По словам Кураева, все ершалаимские главы написаны Булгаковым с целью осмеяния Иешуа, в доказательство чему он приводит цитаты из ранних набросков романа, где тот описан в таких выражениях, как «заискивающе улыбнулся», «шмыгнул высыхающим носом» и т. п. Разве может автор, -возмущается Кураев,- описывать подобным образом положительного героя, да не какого-нибудь, а Сына Божия?!
Как известно, между первыми набросками романа и окончательной версией (которая, возможно, претерпела бы еще какие-нибудь изменения, проживи Булгаков дольше) прошло больше десяти лет; Хемингуэй, слог которого отличается лаконичностью и меткостью, говорил, что «Первый набросок – это дерьмо», но Кураев, по-видимому, не знаком с такими тонкостями писательского ремесла.
Булгаков очеловечил церковный образ Иисуса, затертый и опошленный в советской России, приблизив его к восприятию своих современников, показав им живой пример Человека Духа, кроткого с виду, но непоколебимого в своей вере в добро. Именно эта вера, в сочетании с познанием мирового зла, проходит через все творчество Булгакова, нигде, однако, не выливаясь в откровенный призыв искать спасения в церкви – вместо этого, он, как большой художник, пробуждает в читателях общечеловеческое сострадание. Предположение о том, что Булгаков писал свой «закатный» роман не для каждого культурного читателя, то есть, для интеллигенции, которую он сам и олицетворял, а против нее и для церковных криптографов (вроде Кураева), слишком отдает религиозной паранойей.
Названный криптограф, стремясь закрепить свое «доказательство», бьет, как ему кажется, неоспоримым аргументом: Обратите внимание, кто является автором этого, с позволения сказать, евангелия? Да ведь это же… Сатана! Именно он стоит за этой пародией на Писание и на образ Спасителя, стремясь отвратить людей от церкви, заморочив им голову смехотворной проповедью добра и всепрощения; он и никто другой вдохновляет писателей, подобных Мастеру. Далее Кураев перечисляет свидетельства того, что Воланд знал содержание «романа о Пилате» не хуже, чем Мастер, и следовательно, являлся его подлинным автором (своеобразная логика, не находите?).
Еще одним обстоятельством, на которое упирает Кураев, защищая свою теорию, является нахождение Мастером лотерейного билета, позволившего ему полностью посвятить себя творчеству, в корзине с грязным бельем – вот, де, явное указание на то, что весь этот творческий замысел вышел из нечистот, и там ему самое место. Довольно прямолинейное толкование. Я же здесь вижу другую аллегорию: человек, решившийся поведать миру историю, подобную той, что поведал Мастер, должен быть готов засучить рукава и рыться в грязном белье человечества – вспомните слова Руматы Эсторского: «Если Бог взялся чистить нужник, пусть не ждет, что руки его останутся чистыми».
Кураев пытается обратить в свою пользу даже то, что Мастер упоминает свой несчастный роман не как «роман о Христе», но как «роман о Пилате». Однако, здесь Кураев также «попадает пальцем в небо», поскольку именно этой деталью Булгаков подчеркивает – ответственность за судьбу этого мира лежит не на праведниках, вроде Иешуа, но на людях, облеченных властью, вроде Пилата. Лично мне образ Пилата, обреченного на муки совести по причине своей верности кесарю, представляется наиболее трагическим и достойным сочувствия, и его прощение со стороны Иешуа в конце романа («- Скажи, ведь этого не было»? «- Конечно, не было».) трогает меня до глубины души.
Наверно, и Кураев не смог остаться равнодушным к художественной силе этих образов, но верность церкви для него – на первом месте, а потому, пораскинув своим церковным умом, он решил пуститься в самую отчаянную авантюру – убедить читателей в том, что все ершалаимские герои, и не только в рамках романа Мастера, но и во внешнем, московском романе, суть сатанинские наваждения, големы (и именно так задуманы были Булгаковым), не имеющие отношения к реальным Иисусу, Пилату и иже с ними… Развернув впечатляющую по своей бредовости панораму «демонически-големических» откровений из оккультных трудов о том, как бесовские порождения подчиняют себе своих мнимых создателей, Кураев подтверждает свою теорию словами Воланда, обращенными к Мастеру, в конце романа: «Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, прочел ваш роман». Вот же оно, Сатана сам признался, что это не настоящий Пилат, а выдуманный! А раз так, то выдуманы все – Иешуа, Левий Матвей, Иуда… И теперь они… пришли оттуда, чтобы вершить суд над Мастером!
Однако, глубокая мысль… Достаточно, чтобы повергнуть в трепет благочестивых прихожан, заставив их мелко креститься и шептать «Отче наш». Но там, где Кураев рисует галлюциногенный заговор, я вижу лишь иронию князя Тьмы, означающую, что Мастер не ошибся в своем творчестве и угадал все правильно, а значит, труд его был не напрасен (тот самый сюрприз, обещанный Воландом).
Очевидно, что, по замыслу Булгакова, Воланд – пусть, воплощение Тьмы, но, тем не менее, ангел – является вестником Истины: в черновике романа, после первой «ершалаимской главы», рассказанной Воландом двум атеистам, он, видя их нежелание поверить в его рассказ, начинает в манере типичного партийного агитатора подзуживать поэта символически отречься от Христа, растоптав его изображение, нарисованное на земле, но в последний момент предостерегает его:
«– Стойте!! – громовым голосом воскликнул консультант. – Стойте!
Иванушка застыл на месте.
– После моего евангелия, после того, что я рассказал об Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, – и инженер обратился к небу, – вы слышали, что я честно рассказал?! Да! – И острый палец инженера вонзился в небо. – Остановите его! Остановите! Вы – старший»!
Однако, столь страстный призыв не был услышан ни небом, ни Берлиозом, и взбунтовавшийся поэт растоптал свой рисунок. Именно так и должен был поступить апологет прогрессивного атеизма, каким считал себя Иван Бездомный, в ответ на провокацию подозрительного консультанта, в полном согласии с Партией. Советская власть прогнала из страны Бога, сдала его в архив как пережиток косного, буржуазного мира. Но Дьявола советские чиновники не прогоняли, с ним они были в хорошей компании. Можно прогнать какой-то образ, символ, но не Истину – она вездесуща, как совесть, и если выпихнуть ее за дверь, она непременно влетит в окно.
Обратите внимание на эпиграф романа из «Фауста»: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Вообще, Кураеву не дает покоя то, что тлетворное влияние Воланда «с его шайкой» распространилось на стольких читателей, причем, не только злобных антиклерикалов. Стремясь раскрыть «заблудшим овцам» глаза на очевидное, а именно, на то, что Воланд и Ко – плохие ребята, и дружить с ними предосудительно и негигиенично (ибо, по словам Кураева, русский человек не может не быть православным, а между атеистом и сатанистом разницы почти что никакой), он исписывает около трех страниц, напропалую цитируя Библию и всевозможные оккультные труды, и зачисляя в сторонники Воланда теософов, рериховцев и буддистов – в общем, безжалостно запудривает мозг читателю, буквально задыхающегося в удушливом тумане кураевского интеллекта.
Теперь, что касается финального выпада Кураева относительно романа Мастера, а точнее, рукописи, которая не горит: Заметьте, из какого места извлекается нечестивым котище эта самая рукопись? Да, из-под задницы! Мог ли Булгаков яснее выразить свое отношение к этой пакости?!
Но позвольте, отец преподобный, насколько мне известно, поговорка «коту под хвост» означает отнюдь не причастность к нечистой силе, а всего лишь тщетность затраченных усилий, что совершенно уместно в данном случае – Мастер сжег свой роман, над которым работал несколько лет, в который вложил столько сил и таланта – он не выдержал страданий, выпавших на его долю, и отрекся от него; и только Маргарита, не побоявшаяся пойти на сговор с Дьяволом ради любимого, вернула ему его творение. А потом, скажите честно, товарищи читатели, много ли вы найдете в литературе четвероногих героев более обаятельных, нежели Кот-бегемот?
Вообще, по мнению Кураева, в романе нет ни одного положительного героя, причем он настаивает, что именно так и задумал Булгаков, даже несмотря на то, что никто из читателей до этого не додумался, кроме Кураева, для которого, видимо, Булгаков и писал свой роман.
Разве можно считать положительным Мастера (общеизвестно, Alter ego Булгакова), этого безвольного, психопатического типа, поддавшегося сатанинскому внушению переписать святое Евангелие? Анафема ему!
А Маргарита (общеизвестно, Alter ego жены Булгакова)? Она и вульгарна, и аморальна, а главное, конечно же, была подослана к Мастеру Силами Тьмы для поощрения его демонического вдохновения. Анафема и ей!
Стоит обратить внимание, что никакой другой герой, за исключением Воланда, не вызывает такой сильной антипатии Кураева, как Маргарита: Не может положительная героиня быть такой! Разве могла бы Наташа Ростова скалить зубы в улыбке? Наташа Ростова – муза Мастера, как вам такое? Удивительно, почему Кураев не сравнил Маргариту с княжной Ольгой, или уж сразу с девой Марией?
Над поэтом же Бездомным Кураев просто глумится: Мыслимо ли, чтобы невежда, подобный ему, за семь лет – каких-то семь лет! – успел стать профессором? Здесь может быть только одно объяснение – Иванушка продался Партии! С потрохами! И не сомневайтесь, Михаил Булгаков именно это имел в виду.
Впрочем, нигде самонадеянность Кураева не заходит так далеко, как в «развенчании» того расхожего читательского заблуждения, что в романе «Мастер и Маргарита» есть место любви.
«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь»!
Эти строки, одни из самых ярких и сильных в романе, известны всем читателям как залог убежденности в существовании того заповедного островка, над которым не властны ни житейские бури, ни даже злой рок. Едва ли возможно представить более явное выражение автором своих взглядов на собственное произведение; однако Кураев, ничуть не смущаясь, пытается доказать, что Булгаков ни в коем случае не стал бы писать о любви в таких высокопарных выражениях, если бы только не ставил себе все ту же задачу – подчеркнуть пародийность дальнейших событий и высмеять отношения Мастера и Маргариты как максимально далекие от настоящей любви. Далее Кураев напрягает всю свою изобретательность, чтобы подтвердить столь абсурдное заявление (чтобы не потонуть в кураевском многословии, растянувшемся на несколько страниц, я ограничусь, как и в предыдущих случаях, кратким пересказом):
С чего началась их связь? Маргарита вышла на улицу, собираясь покончить с собой – то есть, совершить смертный грех. Считается, что Мастер спас ее от этого шага, и они нашли свое счастье друг в друге – какая идиллия! Но давайте посмотрим внимательней: Маргарита ему не жена и даже не просто любовница, она с ним сожительствует при живом муже, от которого она, по ее словам, "не видела ничего, кроме добра"! Прелюбодейка! Живут они, опять-таки, в каком-то полуподвале, в Арбатском переулке, чуть ли не в склепе... И все их отношения крутятся вокруг многострадального романа Мастера. Можно ли видеть более явное указание – она была подослана к нему теми же силами, которые питали его вдохновение! Что хорошего дала Маргарита Мастеру – изменилась ли его жизнь к лучшему? Разве можно от любимой женщины впасть в умопомешательство и уйти в сумасшедший дом?! Смотрим дальше: недалекие читатели видят любовь Маргариты к Мастеру в том, что она ради встречи с ним продала душу Дьяволу, но в душе-то она всегда была падшей женщиной, фактически ведьмой, и пошла на этот шаг без колебаний. А чего стоит сцена на балу у Воланда с несчастной Фридой – мыслимо ли, чтобы положительная героиня, услышав столь кошмарную историю, не призвала эту женщину к покаянию, а посоветовала ей напиться и обо всем забыть? Чудовищно, полнейшее разложение нравов... Дальше: Воланд после бала говорит, что может исполнить любое желание Маргариты, но только одно-единственное – и что же: Маргарита, вместо того, чтобы просить вернуть ей Мастера, просит помиловать Фриду! Эту детоубийцу! И только лишь потому, что она обещала ей как-то помочь, и если она этого не сделает, ее будет мучить совесть – хорошенькое объяснение... А когда Воланд все же приводит ей Мастера, она вцепляется в него как одержимая – как будто ей вернули любимую игрушку! Можно только посочувствовать бедному Мастеру... Сказано ведь прямым текстом: света они не заслужили, а только покой – в Раю им делать нечего, остается коротать вечность в Чистилище. И чем они, вообще, собираются там заниматься, в этом своем домике с садиком? Мастер все свои силы отдал Сатане, больше он ни на что не годен, он ничего не хочет, ни к чему не стремится. Только повторяет о своей любви к Маргарите... Какая уж тут любовь – позор, да и только!
Что можно ответить на подобное словоблудие?.. Если поп не услышал Мастера, что ему скажет простой художник? Да и есть ли смысл художнику спорить с попом о любви? Не больше, чем если бы поп попытался спорить с художником о причастии. Любовь узнается сердцем, она превыше приличий, норм и догм; она не принимает отговорок разума и чужда всяким страхам, кроме одного – потерять любимого человека; ее нельзя объяснить, можно лишь испытать.
И все же, я скажу несколько замечаний.
Если уж церковь возвела в сан святой блудницу Магдалину, а образ прелюбодейки был освящен Львом Толстым в образе Анны Карениной, то почему Кураев так упорно не желает «дать шанс» Маргарите? В этом есть какая-то патологическая неприязнь.
Что касается сговора Маргариты с Дьяволом: когда «незнакомец с клыком» намекнул Маргарите на возможность увидеться с Мастером, она еще не знала, с кем говорит, но готова была на все ради этого – так, могла ли она, прождав целый день в предвкушении встречи, наступить на горло надежде после того, как намазалась кремом и обнаружила, что умеет летать – чего бы стоила тогда ее любовь?
Что же касается ситуации с Фридой, то, судить Маргариту следует не по словам «напейся и забудь», а по ее поступку – она не смогла отказать несчастной, попросившей ее о помощи, а заодно рассудила, что если Воланд не выполнит обещания, она, по крайней мере, избежит мучений разочарования – уж если страдать, то с гордо поднятой головой.
А что до критики Кураевым «обывательского счастья» в домике с садиком, то я отвечу пословицей: «С милым рай в шалаше». По-моему, эти двое его заслужили.
В заключение добавлю несколько слов о хваленой эрудиции Кураева: разворачивая свою дерзкую криптографию, позволяющую «проникнуть в суть авторского замысла», он, тем не менее, признается, что кое-какие детали в романе ему непонятны, в частности: как это Мастер и Маргарита смогли побывать на балу у Воланда и вернуться в свой старый домик, где Азазелло напоил их вином забвения, а в то же время Иван Бездомный услышал, что Мастер умер, оставаясь в лечебнице, и сказал при этом, что в городе сейчас умерла одна женщина, имея в виду Маргариту. Объясняю: подобно тому, как бал Воланда проходил одновременно в «нехорошей квартире» и в пятом измерении, Мастер и Маргарита все это время также существовали на двух планах: на физическом он оставался в лечебнице, а она – в своем доме, но на астральном плане они переживали куда как более волнующее приключение. И вместе с ними – мы.