ЖЁСТКИЙ ИГРОК
(TOUGH GUY)
ЖИЗНЬ НА ГРАНИ
Попался...
Кокс становился проблемой. Я принимал его 4-5 раз в неделю каждый раз по 8-ball (3,5 грамма) (в зависимости от качества), потом прерывался на пару дней и вновь брался за него. Однажды я попробовал перед игрой, и это было жестко. У меня просто не было никаких сил. Помню, как сидя на скамейке и облокотившись на бортик, я озирался по сторонам с мыслью: "Они всё знают. Двадцать тысяч людей знают, чем я занимался перед выходом на лед." Я был на измене.
Джим, отец Дэни, сделал мне предложение: "Послушай, бросай свою привычку. Это полнейшее дерьмо. Я прошел через это, и больше не хочу. Хочешь хорошенько оторваться? У меня есть предложение. Завязывай с наркотой прямо сейчас. Рванем вместе в Боливию недельки на три, оторвемся там по-полной на год вперед. Вернемся домой, и ты будешь отдохнувшим до конца года."
Он был рад мне помочь, но я с ним это никогда не обсуждал.
Между Виндсором и Детройтом 8 километров – пятнадцать минут езды, если ехать через тоннель. Для меня не было границы как-таковой, особенно до 9/11. Обычно я пересекал её с читательским билетом. Я всегда проезжал без досмотра. Все было проще. Сейчас нужно иметь при себе паспорт. Они настолько придирчивые, что если они тебя прерасно знают, или ты через пять минут собираешься пересечь границу обратно, то эти кретины всё равно будут надоедать тебе.
У меня возникали несколько раз проблемы при въезде в тоннель, но несерьезные. Таможенники внимательно изучали мои документы, но довольно быстро оставляли меня в покое, потому что я играл за Wings. Я замечал, что они косо на меня поглядывают из-за моих историй с вождением в нетрезвом виде.
Я с детства дружил с Джеффом Кларком. Его родители владели инструментально-штамповочной мастерской в Штатах, поэтому у него была грин карта. Он встречался с американкой по имени Энн. Она была танцовщицей. 1 марта они собирались на хоккей в Детройт, посмотреть на мою игру. Тогда я только что купил унцию кокаина. Закинул всё это в бардачок, а потом все трое мы поехали через границу назад в Виндсор, чтобы поразвлечься в баре Penrod. Дэни жила со своей бабушкой в графстве Эссекс, юго-восточнее Виндсора. Я заехал за ней около 2 часов ночи, потому что у неё как раз заканчивалась смена в Relax Plaza. Я был за рулем своего джипа Blazer. Дэни называла его свинарником, потому что я жил в нём. Я жил совместно с Лори Грэм, подругой жены Петера Климы. У неё была свободная комната, но мы не могли ужиться. Я не мог приводить девчонок и не мог пить, поскольку она помечала бутылки. Я не шибко много книжек прочитал, поэтому для Дэни описал наши отношения с Лори как строго "плутонические".
Иногда я оставался у приятелей, например у Джеффа, или же ночевал в джипе. Дэни довезла нас до бара, потому что я уже слегка выпил. Мы приехали туда и присоединились к веселью. Мы играли в дартс, я немного выпивал. Позже Энн и Джефф засобирались домой. Джефф оставил свою машину в центре Детройта, а у Энн дома сидел ребенок. Я предложил им: "Давайте я вам дам денег на такси." Они не захотели. Я предложил еще: "Тогда давайте, я вам сниму номер. Оставайтесь ночевать здесь," – но они и от этого отказались. В конце концов, я сказал: "Ладно, я отвезу обратно." Первым делом я отправился в уборную принять немного кокса, чтобы протрезветь. Потом разделил все, что у меня было на четыре пакетика, и отдал два своему знакомому на сохранение. Остальное я положил к себе в карман. Мы загрузились в мой Blazer. Я сидел за рулем, Дэни сидела рядом, а остальные дремали на заднем сиденье. Я немного засомневался по поводу пересечения границы, но прогнал от себя эти мысли: "Да не будут они меня обыскивать. Они знают, что я играю за Red Wings." Я ошибся.
Было около 5-30 утра, когда мы спускались к тоннелю по Goyeau Street. Я попросил Дэни подержать руль, пока я немного подготовлюсь. Мне нужно было спрятать пакетики с коксом. В одном пакете был большой камень граммов 12, а во втором маленький – грамма 2. Также у меня была с собой дробилка для кокса. Она примерно 5 см высотой, вобщем похожа на консервную банку. Мне надо было спрятать и её. Я сунул пакетики к себе в нижнее белье, но камень был очень большим. Запихивал в трусы, под футболку – везде пробовал. Надо мне было выкинуть всю эту хуйню в окно прямо в тоннеле. Оно много не стоило - где-то баксов 30. Дело в том, что эти камни получались из-за того, что их откалывали от одного большого куска. В итоге я сунул их во внутренний карман куртки. Они были в полиэтиленовом пакете, обернутом резинкой.
Помню, как Дэни смотрела на все это большими глазами. Она не понимала, что происходит. Она никогда не сталкивалась с подобными делами. Думаю, что она никогда даже не видела дробилку. Мы подъехали к крайнему стенду, и караульные поросили у нас документы. Стоит отметить, что мы были несколько подозрительны, поскольку Энн американка, а Дэни, Джефф и я канадцы. У меня было разрешение на работу, у Джеффа была грин карта, поэтому у нас была куча разных докуентов.
Наверняка они были наслышаны обо мне из газет, потому как один из них, взглянув на мой паспорт, сказал: "Пройдемте со мной," – нам пришлось припарковаться. Они завели нас внутрь на таможню и в миграционный офис, где проверили мою визу и все наши свидетельства о рождении. Спросили сколько денег у нас с собой, где мы работаем, как долго планируем здесь находиться и все в этом роде. Потом они нас отпустили: "Хорошо, можете ехать." Мы думали, что сейчас спокойненько удалимся. Казалось, что уже все: "Фуф!"
Возможно они хотели выиграть время, потому что стоило нам дойти до джипа, как кто-то нас окрикнул: "Минуточку! Парни! Немедленно вернитесь назад!"
Я продолжал думать, что все идет как надо. Но пока одни проверяли документы – другие обыскали мой джип. Под водительским сиденьем они нашли капсулу с аминокислотой, которую мне давали медики Red Wings. Они заподозрили, что это что-то незаконное. Вдобавок на заднем сиденьи обнаружили непочатую упаковку пива и бутылку мятного шнапса, провалявшуюся там уже около месяца.
Мы вчетвером сидели в комнатушке, пока они заканчивали осмотр джипа. Офицеры о чем-то перешептывались между собой. Они были настроены очень серьезно. Мы все старались выглядеть спокойными, много не разговаривать. Я беспокоился о Дэни.
Один из копов взглянул на Джеффа и произнес: "Вы! Снимите плащ и положите на стол." Затем стал его обыскивать. По завершению обыска, Джефф выглядел подавлено. Теперь настал мой черед.
Мне приказали встать и снять куртку. Я снял её и положил на стол. Обыскав её, офицеры обнаружили дробилку. Они вытащили её из пакета, и я понял, что мне приходит пиздец, потому что на ней оставались следы порошка. То же самое, что иметь при себе полный пакет.
Мне приказали пройти в заднюю комнату. Оказавшись там, я снял рубашку, спустил штаны до колен. "Хорошо, снимай трусы" – велели мне. На мне были боксеры. Обычно я хожу в боксерах, а эти были стретч, поэтому плотно прилегали к ногам. Я приспустил боксеры, и пакетики съехали вместе с ними. Я стоял, опустив руки по швам, и старался не обращать внимания на торчавший уголок пакетика. Мне сказали: "Окей, повернись спиной, повернись обратно, хорошо, можешь одеваться." Я наклонился за боксерами, как вдруг один из них увидел отблеск пакетика и произнес: "Стой-ка, это что еще такое? А ну, дай сюда." Я отдал ему большой пакет, а меньший остался у меня в трусах.
Они отвели меня обратно в комнату ожидания, и я попросился в туалет.
Мне отказали: "Нет, сядь и сиди." Через несколько минут мне все-таки разрешили: "Ладно, можешь сходить в туалет." Со мной зашел офицер и наблюдал, остановившись у двери. Как только я начал мочиться, он захлопнул дверь, оставшись снаружи. Я тут же достал пакетик, бросил в унитаз и помочился на него. Потом меня посетила мысль: "Какого черта? Я ведь итак спалился." Тогда я достал пакетик, промыл под струей воды, вытащил камень, отломил кусочек и использовал его по назначению. Затем запихнул остатки в пакетик, и спрятал его в карман рубашки.
Они закрыли меня в камере и ушли. Несмотря на это, у меня все еще оставался в кармане мой бумажник со всеми деньгами и парой кредитных карт. Я находился там в полном одиночестве, поэтому достал пакетик, свернул долларовую купюру и сделал пару дорожек. Минут через пять трое вернулись на повторный обыск: "Отойти от двери! Встать к стене!" Прямо как в кино.
Они ощупали меня снова, и на этот раз пакетик упал на пол. Это их сильно разозлило, поскольку они уже написали протокол, в котором указали вес 11,4 грамма, а новая находка выставила их идиотами. Полагаю, что они все-таки разорвали старый протокол и написали новый, потому что в бумагах, переданных моему адвокату, было уже 14,2 грамма. Что-то в этом роде.
Я продолжал надеяться, что все само-собой образуется. Однако, около 7 утра они повезли меня к федералам и сняли мои отпечатки пальцев, тогда я понял, что крупно вляпался. Когда они уже были готовы везти меня в тюрьму, федерал, сопровождавший меня сказал: "За дверью собралось огромное количество журналистов. Похоже, что кто-то дал им отмашку, а они только этого и ждали, не так ли?"
Пэт Дюшарм представил меня адвокату экстра-класса Гарольду Фриду, представлявшего много известных людей из Детройта. Я его называл Клубком. Хорошее прозвище для человека, у которого становилось все меньше волос. Гарольд был хорош. Когда-то он уже помогал мне с иммиграционными бумагами. Он ехал в свой офис и услышал о моем аресте по радио. Он приехал ко мне незамедлительно, поскольку мне нужен был представитель в суде. Окруженный журналистами, Гарольд принял весь напор журналистов на себя.
Дэни, Джефф и Энн ничего не предъявили. Их просто отправили домой. Я был спокоен за них.
Понимаю, что я облажался, но знаете, что было самым неприятным в этой истории? Две вещи: во-первых, они конфисковали мой джип и вытащили оттуда все, что было можно. После освобождения из тюрьмы я узнал, что сыну моего надзирателя Рика Лузвельдта, учившегося в Детройте в средней школе, один из знакомых предлагал купить динамики и усилители. Видимо, у этого парня кто-то из родственников работал в Федеральном Здании. Ребенок утверждал, что ему разрешили залезть в мой джип и взять большую магнитолу и усилители. Он хвастался сыну Рика: "У меня стереосистема Боба Проберта. Хочешь купить её?" Позже я получил счет за мобильный телефон, оказалось, что кто-то звонил с него несколько раз. Также пропали мои солнечные очки. Благо, что джип был зарегистрирован на моего знакомого, поэтому они были обязаны его вернуть. Пусть даже весь распотрошенный.
второе, что мне не понравилось – это комментарии некоторых моих одноклубников. Большинство из них думали, что я ушел навсегда. Стиви Айзерман заступался за меня: "Не думаю, что мы больше не увидим Боба Проберта." Некоторые отзывались обо мне довольно жестоко. Получается, что я защищал этих ребят, а они в благодарность поливали меня грязью. Помню, Жильбер Делорм заявил, что мне давали шанс неоднократно, а теперь меня нужно выкинуть из лиги навсегда. В следующем году он уже играл за Quebec, и я настиг ублюдка. Он был защитником, поэтому я подстерег его, когда он проезжал с шайбой за воротами, и со всего маху размазал его по борту. У него был выбит локоть, и он не смог доиграть тот матч, на что мне было абсолютно наплевать. Мне хотелось ебнуть ему за его ебучие комментарии. Не нужно говорить так о своем одноклубнике, чтобы не произошло. Можешь думать все, что угодно, но не озвучивай это в прессе.
Ли Норвуд тоже не мог держать язык за зубами. Он сказал, что если бы я к нему обратился, то он несомненно помог бы мне и оградил бы от неприятностей, будто он Супермэн или Господь Бог. Совсем не круто.
Между тем, Служба иммиграции и натурализации США настаивала на том, чтобы я находился под арестом вплоть до суда. Всей делегацией мы направились в зал заседаний, где Гарольд официально мог осуществить некоторые правовые маневрирования. В 1989 году у иностранцев не было права на надлежащую правовую процедуру, в отличае от американских граждан. Именно потому, что у меня была просто невероятная команда адвокатов, суд счел требование неконституционным. Меня освободили до вынесения наказания, чему мы все были несказанно рады, ведь все прошло именно так, как мы планировали. Чтобы избежать встречи с журналистами, мы воспользовались запасным выходом.
Мы похлопывали друг друга по спине, радостно восклицая: "Ура!", - и поздравляли друг друга с успехом, как вдруг, Гарольд сделал серьезное лицо и произнес: "Проби, притормози слегка. Разве ты не понимаешь, насколько все серьезно, и через что на довелось пройти?" Для меня это было так внезапно, словно ты сидишь на солнышке, а на тебя кто-то выплескивает стакан ледяной воды. Я закурил и сказал ему: "Клубок, улыбнись! Слышишь? Мы на свободе. Меня только что освободили. Мы выиграли. Мы выиграли!"
После вынесения вердикта и отбывания срока наказания, мне можно было продолжать играть в Штатах, вплоть до нормализации моего иммигрнтского статуса. Мой случай помог изменить законодательство для иностранцев – обычные граждане могли зарабатывать себе на жизнь, ожидая разрешения на иммиграцию, чтобы впоследствии могли переехать туда жить. Я рад, что что-то хорошее из этого вышло.
Я не хотел возвращаться обратно в Канаду, потому что обратно в Штаты меня бы уже не впустили, так что я пригласил Дэни после работы к себе в Штаты. Мы жили вместе. У меня не было машины, так что за продуктами мы ходили пешком. Через пару дней мы затарились под завязку в супермаркете Meijers и вызвали такси. В вестибюле было множество людей, часть из них смотрели на нас, а одна девушка подошла ко мне и спросила: "Ты Боб Проберт?"
Я улыбнулся и одобрительно кивнул: "Точно, это я."
Она посмотрела на меня и сказала: "Я хочу, чтобы ты знал, что ты позорище." Она просто разорвала меня на части прямо перед толпой. Её слова запали мне глубоко в душу, и мне было очень стыдно.
Через пару дней мы с Дэни зашли в бар Anchor. Мы играли в биллиард, и я пил пиво. К сожалению, этот бар находился прямо напротив издательства Detroit Free Press, и Кейт Гейв донес на меня в своей статье на следующий день. Служба иммиграции США стала настаивать на том, что мне необходимо обратиться в реабилитационный центр, потому что им все еще не давал покоя мой инцидент с кокаином. Они определили меня в Holly Gardens Treatment Center, неподалеку от Флинта.
Гарольд устроил все, чтобы меня направили в реабилитационный центр. Он считал, что суд учтет тот факт, что я становлюсь сильнее зависимости. Дэни было очень тяжело меня туда провожать. Что касается меня, то я не парился сильно насчет этой сделки. Конечно, я не горел желанием туда попасть, но она и вовсе проплакала всю дорогу.
Владелец Red Wings Майк Илич приехал навестить меня на своем лимузине и пригласил на обед. Мр. И поинтересовался моими успехами. Сказал, что команда поддерживает меня, и руководство сделает все возможное, чтобы помочь мне выбраться из всего этого. Рассказал, что комиссар Национальной хоккейной лиги Джон Зиглер, на данный момент, собирается вынести мне пожизненную дисквалификацию. Во время неофициальной беседы с ним, Мр. И встал на мою защиту. Я был очень признателен ему. Он был на моей стороне.
Дэни пирехала ко мне на выходные. Она привезла с собой ореховый пирог и домашние шоколадные печеньки для всех. По-началу все было замечательно, но потом я положил глаз на хрупкую белокурую медсестричку по имени Кэти. Странно конечно. Не сказал бы, что я жеребец, но полагаю, что многие сталкивались с такими барышнями, которые идут заботиться о людях, по собственному желанию. Может быть эти вещи взаимосвязаны, не считаете так? Как бы то ни было, мы с Дэни расстались. Казалось, что она этим ничуть не расстроена, потому что она периодически все еще встречалась со своим бывшим парнем Кевином. Позже у Кэти возникли неприятности из-за того, что она помогла мне с машиной, чтобы я смог выбраться в какой-нибудь бар, чтобы немного выпить с парочкой знакомых. Мы отыскали бар и хорошенько погудели. А потом я узнал, что эти двое были несовершеннолетними – лет по 16-17.
26 сентября 1989 в 2 часа дня решениме Окружного Судьи Патрика Дж. Даггана я был приговорен к шести месяцам заключения. Меня посетила мысль: "Не так уж все и плохо." Я думал, что есть шанс отделаться и вовсе условным сроком, потому что Гарольд представил все так, что закон преследует тех, кто продает наркотики, и все с ним согласились, что я использовал их исключительно для собственного применеия. Полностью аргумент не прошел, но направление было выбрано верное, и судья все-таки принял не столь строгое решение.
Я взглянул на Гарольда. На его глазах были слезы.
17 октября 1989 суд вынес окончательное решение по моему делу: три месяца в Federal Medical Center в Рочестере, штат Миннесота, три месяца в "доме на полпути", три года проб, $2,000 штрафа плюс расходы на $3,680. Вдобавок к этому, оплата тюремного места по $1,210 в месяц. Я должен был платить арендную плату тюрьме.
7 ноября Мр. Хитч зафрахтовал частный самолет для Гарольда и меня, и я отправился в тюрьму. Она оказалась похожа на общежитие. В моей комнате было окно и толстые тяжеленные двери, которые не закрывались до 11 вечера. До 6 утра анм предстояло быть запертыми. Могло быть и хуже. Неплохо бы конечно, чтобы там был бар.
Я был федеральным заключенным под номером 12211-309, носил тюремную одежду, ну или как вы её называете, вроде бы коричневого цвета. Я находлися там с евангелистом Джимми Беккером и главарем мафии из Мичигана Билли Гиакалоне. Тогда Джимми Беккер сфоткался с одним из знакомых заключенных – пять долларов за фотку на Polaroid. А потом огромный черный верзила отправил эту фотку своим родственникам, а те продали её National Enquirer, напечатавшим эту фотку с заголовком, говорившем, что они были любовниками в тюрьме. После этого Джимми перестал фоткаться. Он вообще был каким-то бесхарактерным. Он постоянно жаловался на то, как ему приходится изворачиваться, чтобы слезть с верхней койки. Как-то раз нам должны были поставить прививку, а он взял и расплакался. Я повернулся к нему и сказал: "Расслабься, приятель, не все так плохо. Это же не Джессика Хан."
Судя по слухам, Билли Гиакалоне был причастен к исчезновению Джимми Хоффа. Он и впрямь был крут. Кроме этого, он был фанатом Wings. Он советовал мне: "Слушай, Боб, если у тебя возникнут неприятности, или кто-то будет докучать тебе – просто возьми стул и сломай его об его голову."
На второй день, когда я стоял в очереди за едой, один из парней неожиданно влез передо мной. Я сказал ему: "Почему бы тебе не пойти в конец этой ебучей очереди, как делают все остальные?" Он обернулся ко мне и ответил: "Когда выйдешь отсюда, советую оборачиваться назад. Я знаю кое-кого в НХЛ." Я думал, что мы подеремся прямо в кафетерии, но он произнес это и пошел своей дорогой.
Я был немного озлоблен. Никто не пожелает оказаться в месте, подобном этому. Оказывается, тюрьма очень жестока для парня, который не любит сидеть взаперти. Я смотрел в окно каждый день, осознавая, что не могу никуда отсюда вырваться. Чертовски охото домой, когда видишь двойные заборы и постоянно курсирующие патрульные машины. К моменту моего освобождения у меня совсем не осталось ногтей.
Я просто ненавидел работу на кухне. За два дня до Рождества я мыл кастрюли и сковородки на кухне. Мне было невыносимо скучно. Я должен был составлять их на конвеерную ленту, потом другой парень их мыл, а третий сушил. Так что я вышел с кухни и присел в курилке. Как только я закурил, ко мне подошел охранник и произнес: "Слушай, сейчас не время для перекура. Возвращайся к работе."
Я ответил: "Хорошо, сейчас."
Он ушел, а я остался курить дальше. Он вернулся: "Ты все еще здесь? Я же сказал тебе, что еще не время перекура. Возвращайся к работе."
Я ответил: "За одиннадцать центов в час, вы можете засунуть эту чертову работу себе в задницу."
Он сказал: "Я правильно понял? Это значит, что ты не собираешься работать?"
"Я думаю, да," – ответил я.
Итак, он ушел и вернулся с конвоиром: "Пожалуйста, встаньте к стене." Я встал и подошел к стене. Они скрутили мне руки за спиной и отвели меня в сраную одиночную камеру за отказ от работы. Так они и делают – закрывают вас в одиночке, а потом ходят и наблюдают. Срок, который ты проведешь в этой камере, зависит от того, сколько дней ты отработал. Поэтому, если ты сидишь здесь, как в моем случае, то отработанные мною три дня из всей рабочей недели вычитаются, и тебе светит еще четыре дня. Я просидел там два дня до Рождества. Моя мама приехала навестить меня, поэтому помощник начальника тюрьмы (пожилая дама) разрешила освободить меня, вплоть до разбирательства по моему делу через неделю.
Когда моя мама приехала, то мы вышли на урицу, и я закурил. Помимо нас там был здоровяк со своей женой, они стояли, прислонившись к стене, прямо под камерами. Они стояли лицом друг к другу, как вдруг она приподняла юбку, и он стал трахать её. Мне стало не по себе. Это было так грубо, словно собачья свадьба. Мы быстренько вернулись обратно в здание.
На слушание меня пригласили в зал, где сидели три бабищи, считавшими себя самим Господом Богом. Одна из них поинтересовалась моим видением ситуации, и я рассказал, что случилось: "Я работал на кухне и сделал комментарий по этому поводу." Она зачитала мне из протокола: "За одиннадцать центов в час, можете катиться с этой работой куда подальше." Я поправил её: "Нет, не так. За одиннадцать центов в час, вы можете засунуть эту чертову работу себе в задницу." Бабищам это крайне не понравилось, и они впаяли мне еще недельку.
Не смотря на это, я приобрел кое-какой опыт. Теперь ты изолирован от основной массы. Тебя запирают с сокамерником. Первый мой сокамерник был осужден за убийство. Он и с приятелем находились у себя дома с кучей травы, а кто-то вломился к ним. Мой сокамерник сидел на диване с двумя девченками, а его приятель отлучился в ванную комнату. Двое грабителей стали угрожать им оружием.
Его друг выглянул из-за угла и выстрелил, убив одного из грабителей мгновенно. Затем вышел из-за угла и продолжил стрелять. Второй нападавший выскочил из дома и не пострадал. Так он мне рассказывал о произошедшем. Потом он резко сменил тему, и стал рассказывать мне про одного восемнадцати летнего индейца. Говорил, что у индейцев отключается мозг, когда те выпьют, поэтому он и подрался со своим лучшим другом, а потом достал нож и зарезал его. Ему дали четырнадцать лет. Пока я находился с ним в одной камере, я спал с одним открытым глазом.
У нас был час для прогулок. Наш двор был отгорожен от общего. На тебя надевали наручники и снимали их только на площадке. Разрешалось выкурить две сигареты, час поиграть в баскетбол и больше ничего. Я сходил с ума.
Мне запретили курить в течение первых трех дней, также как и моему сокамернику. Как мы выкручивались – взяли открытку, склеили её по краям зубной пастой, которую нам выдавали по утрам. Затем проделали отверстие в уголке, расплели свои носки, сплели длинную веревку, привязали открытку и стали забрасывать её к соседним камерам. Они складывали в неё сигареты и бросали нам обратно.
Однаждыохранник застукал нас за перекидыванием открытки, наступил на неё, оборвав веревку, и плакали наши сигареты. Как же дерьмово потом было! Тебе жутко хочется курить, ты закидываешь открытку, потом тянешь её к себе, а потом оказывается, что тебя поимели. По ночам забавно наблюдать в крохотное окно, как такие открытки летают туда-сюда. Люди добывают себе сигареты.
Здесь были по-настоящему изобретательные люди. Кто-то сделал самогонный аппарат. Кое-кто, кто работал на кухне, брали дрожжи, изюм, фрукты, воду и ставили вино. Ему нужно время, чтобы настояться, поэтому они поставили его в начале ноября. Кто-то из ребят сказал мне, что на Рождество охранники на многое закрывают глаза.
Люди постоянно достают наркотики контрабандой. Как-то один знакомый предложил мне пыхнуть: "Слушай, Боб, не желаешь присоединиться?" Мне оставалось сидеть всего неделю, так что я отказался: "Э, нет. Я пас." Как оказалось, я правильно сделал, потому что на следующий день у меня взяли анализ мочи. Его берут выборочно. Будет достаточно всего одного теста, показавшего наличие наркотиков в твоем организме, и тебе пиздец.
Тюрьма была довольно строгой, но не то, чтобы Alcatraz. Стиви Ай, Супи и Демер навестили меня в январе. Само собой, это попало в газеты. Стиви просто удивительный человек. Он никогда не сгущал краски. Он всегда мне желал наилучшего. Когда у меня случалси неприятности, он говорил журналистам так: "Что ж, надеюсь, Боб разберется с этим и будет еще сильнее." Когда меня арестовали, Демер назвал меня раковой опухолью. А после освобождения, сказал, что рак отступил. Забавно, как я перестал быть раковой опухолью для команды. Мне кажется, что он беспокоился о собственной заднице.
Исполнительный директор Wings Джим Лайтс приезжал навестить меня в Рочестер. Он назвал её Большой стеной. До этого он ни разу не был внутри тюрьмы. Тогда процедура досмотра была похожа на досмотр в аэропортах в наши дни. Достаешь все из карманов, проходишь через рамку, а потом тебя просвечивают рентгеном. Джим Лайтс говорил, что это было самым страшным моментом.
Джимми Ди также навестил меня. Он был холостяком. Он посвятил всю свою жизнь команде – правильно это, или не правильно, но так оно и было. Мне кажется, что парни, вроде меня, были для него как родные дети. Он потратил немало нервных клеток со мной. Некоторое время спустя, он рассказывал, что был рад увидеть меня в тюрьме, потому что после статьи о том, как я едва не разбился в автокатастрофе, боялся, что я умру от передозировки, или меня пристрелят из-за какой-нибудь телки. А если не из-за всего этого, то я бы наверняка разбился на своей лодке. Во всяком случае, он надеялся, что закон поможет мне больше, чем команда или реабилитационные центры.
Пожалуй, больше всего в тюрьме мне не хватало женщины. Взглянуть на попку. Женскую попку. Дэни отправляла свои фотографии, но так как они не доходили, мне приходилось подключать своё воображение. Фотографии были запрещены.
Я получил аттетсат о среднем образовании, пока находился в тюрьме. Я даже начинал заниматься по программе колледжа по курсу деловой переписки, но не закончил его. Я пришел на первое занятие, которое длилось четыре часа с одним 15 минутным перерывом, а так как я был курильщиком, то это мне очень не понравилось. Потом нам задали написать сочинение не менее, чем на четырех листах, несколько сотен слов к следующему дню. Я сказал: "Забудьте об этом," – и больше там не появлялся.
2 января 1990 я был приговорен к депортации из страны сразу по окончании моего срока прибывания в доме на полпути. Гарольду удалось получить для меня разрешение на право работы в Штатах. Однако, я не мог свободно пересекать границу, иными словами – покинь я Штаты, и меня больше никогда не пустят обратно.
Я жил в доме на полпути с начала февраля до середины апреля, но сначала меня направили на психологическое обследование в Бетесду, штат Мэриленд. Там было много психов. Меня всего обвешали проводами и вводили прокаин – обезболивающее. Я просто сидел в кресле, ловил невероятный кайф, и мне хотелось его еще усилить. Ради этого я притворился, что он на меня вовсе не действует. Результаты компьютерного обследования показали, что у меня синдром дефицита внимания и гиперактивности – СДВГ. Пэт Дюшарм считал эти заключения собачьим дерьмом. Он считал, что некоторые специалисты настолько зациклены на конкретном диагнозе, что могут найти его, хоть у камня, они находят его только потому, что усердно его ищут.
Газетчики пронюхали про это, и в одной из статей я прочитал, как один из журналистов назвал это "расстройством дефицита напряженности."
Врачи пытались пичкать меня различными препаратми, типа депакота или риталина, чтобы помочь мне сосредоточиться. Пока я был там, то закрутил с одной из медсестер, а потом она поехала со мной на неделю в Мичиган. Она была не такой, как все. Она была брюнеткой.
Я был приписан к офицеру по снятию проб Рику Лузвельту и помещен в Eastwood, центр лечения наркомании в городе Понтиак, недалеко от Детройта. Там было словно в гетто. Я посетил там 90 собраний А.А. за 90 дней и сдал море анализов.
Рик дал мне разрешение тренироваться с командой.
Wings были готовы допустить меня к тренировкам, чтобы я смог вернуться в строй к следующему сезону, но с этим сразу же возникли проблемы. Мне пришлось пройти много различных видов лечения в тюрьме, но директор хотел, чтобы я вернулся к начальной точке. Он аргументировал это так: если ты опустился на самое дно, то ты должен полностью избавиться от всего, что приобрел на этом пути, все свои качества, а потом заново построить себя с того момента, которого я еще не достиг. Я считал его конченым придурком. У нас было собрание, на котором решался мой допуск к тренировкам, а он взял и запретил мне.
Я позвонил Рику и сообщил, что уже готов выйти из дома на полпути. Рик возразил: "Оставайся там, пока я не приеду и не переговорю с тобой. Если ты просто уйдешь оттуда, то это будет являться нарушением условий испытательного срока, и они тебя опять потащат в суд. Боб, общество раздавит тебя." Итак, он приехал, и мы беседовали больше часа, придя к соглашению, что я могу вернуться на лед, поработав с "журналом." Теперь я должен был каждый день записывать мысли наподобие этой: "Однажды я смогу сконцентрироваться, стать свободным и счастливым, построить свое собственное дело."
Первые три недели я тренировался в одиночестве, мне помогал в этом Супи. Сезон подходил к окончанию – оставалось всего четыре игры, и наша команда не попадала в зону плей-офф. Wings надеялись, что я смогу им помочь, но нам предстоял разговор с Зиглером о снятии моей пожизненной дисквалификации. Он был настроен очень категорично.
В НХЛ существовало постановление, разрешающее комиссару пожизненно дисквалифицировать любого игрока собственным решением, минуя слушания, доказательства и любые доводы самого игрока. Мои адвокаты отправили ему письмо, обосновав, что это неблагоразумно. Также они намекнули, что это постановление было составлено бывшим главой Профсоюза Игроков Аланом Иглсоном, который постоянно шел на поводу у комиссара Лиги. Иглсону было наплевать на интересы игроков. Игроки не были защаищены от произвола, поэтому мы собирались подавать в суд.
За восемь месяцев со дня вынесения дисквалификации, Зиглер немного смягчил свою позицию. Он ответил, что не против проведения слушания, так что у меня появился шанс.
В начале марта в отеле Ritz-Carlton Southfield состоялась встреча с присутствием моей мамы, Джимии Ди, Мр. Хитчем, моими адвокатами, мною и Зиглером. Об этой встрече больше никто не знал. Она проходила без огласки. Зиглер взял организацию встречи полностью на себя, арендовав огромный зал для заседаний. Он был готов выслушать абсолютно все наши доводы. Мр. И был очень сдержан: "Мы хотим вернуть нашего Боба обратно. Наш клуб нуждается в нем, он необходим нашим игрокам. Это тот человек, который усердно работал в процессе своей реабилитации." Не помню, говорил ли он что-то еще, но эти слова подействовали.
Джимми Ди сказал, что в клубе знали о моих проблемах с алкоголем, но Wings даже и предположить не могли, что я на наркотиках. Несмотря на это, команды остро нуждалась в моем возвращении, так как я усерндо потрудился над реабилитацией.
Гарольд рассказал, сколько мне пришлось заплатить из собственного кармана, чтобы пройти курс реабилитации, а также, сколько денег я потерял во время заключения. И добавил, что мне было бы достаточно этих наказаний. Дюшарм припомнил, сколько игроков были пойманы на употреблении наркотиков, но никто не получал пожизненную дисквалификацию. Я сказал Зиглеру, что завязал, и что хоккей очень важен для меня. Сказал, что моё возвращение было бы ярким примером для ребятишек, что из любых неприятностей можно выкарабкаться.
Зиглер разрешил мне вернуться, сказав журналистам: "Основываясь на результаты наркологических тестов и результаты анализов, я полностью удовлетворен его нынешним состоянием. К тому же, утраченный годовой гонорар в размере $200,000, является достаточным наказанием."
Я не пил и не употреблял, и сильно переживал по этому поводу. Я так устал от всего этого лечения. По правде говоря, я не понимал, почему мне нельзя пить.
Рик Лузвельт считал, что мне надо бы потренироваться летом, посмотреть на реакцию болельщиков, и лишь потом вернуться на площадку. Он встречался с Судьей Дагганом, и тот поддержал нас. Это давало некоторую уверенность в беседе с директором клиники. Позже состоялась большая встреча с присутствием Рика, Джимми Ди, Супи, Жака Демера и Джимми Лайтса. Все единогласно говорили: "Считаю, что Боб готов вернуться, считаю, что Боб готов!" – и смотрели на Рика, понимавшего, что теперь все зависит от его решения. Рик знал, что Wings бились за попадание в зону плей-офф, а с финансовой точки зрения, попадание в матчи на вылет сулило немалые деньги. Он понимал, какое давление было на команду в связи со всем моим курсом лечения, он ругнулся: "Вот дерьмо," – и позвонил директору.
Директор попытался отфутболить его: "Ну, нет, он еще не готов, ему не следует возвращаться на лед."
Рик поинтересовался: "С чем это связано?"
"Это связано с тем, что он еще не закончил вести свой блокнот. Ему нужно дописать еще четыре страницы," – ответил директор.
"Вы не могли придумать что-нибудь поумнее?" – завелся Рик. "Вы считаете, что Боб не может играть только из-за тре-четырех недописанных страниц в блокноте?" – и положил трубку. Мне разрешили выйти на лед уже в завтрашнем матче против Миннесоты. Этот матч должен был состояться в четверг, а потом предстояли спаренные матчи с Чикаго – в субботу на Joe Louis Arena, и в Chicago Stadium в воскресенье. Я мог выйти на лед в домашнем матче, а в воскресенье я играть не мог, поскольку мне было запрещено выезжать за пределы штата.
Рик рассказал мне о новостях. Я был невероятно счастлив услышать его: "У меня для тебя новость, ты не сможешь играть. Понимаешь?" Я кивнул в ответ. Я все понял.
Часа за полтора до матча, мы приехали на стадион и встретились с Демером. Он сказал, что хочет увидеть меня на льду. Команда рисковала остаться на последнем месте в Дивизионе Норриса, и я несколько тревожился о своем возвращении. Столь долгое отсутствие напоминало о себе – как воспримет меня команда и болельщики?
Я выкатился на разминку 22 марта 1990, и болельщики встретили меня просто потрясающе! Газеты писали, что толпа скандировала: "Проби! Проби! Проби!" Это было замечательно. Люди были рады моему возвращению. Я хотел доказать, что являюсь частью всего этого. Миннесота забила несколько быстрых шайб, что омрачило публику, а потом я забил гол, который не засчитали. Это разозлило меня еще сильнее, и я попытался устроить заварушку. Но не думаю, что кто-то хотел, чтобы все накопленное мною за год отсутствия выплеснулось на него. Свой гол в этом матче я забил чуть позже. Публика сполна оценила это. У меня встал камень в горле, когда они меня приветствовали.
Поклонники Детройта более либеральны, нежели все остальные. Я слышал, как многие говорили, что сыты моими выходками по горло, что не хотят мириться с этим, но я считаю все это полнейшей чушью. Настоящие болельщики все понимали. Они писали мне письма, в которых рассказывали, что молились за меня и надеялись на мое возвращение. Поклонники Детройта очень великодушные люди, настоящие фанаты. Они любят хоккей. Балет на льду – это не их стиль.
Несмотря на поражение 5-1, все в раздевалке были рады моему возвращению. На следующий день газеты писали, что я прослезился, когда фанаты приветствовали мое возвращение. Не скажу, что я прямо-таки расплакался, но был слегка шокирован такому приему.
Я устал, но был счастлив. Мне казалось, что команда не хотела играть за Жака. Ни у кого не было искры в глазах. Несмотря на реальную возможность попадания в плей-офф и большую значимость оставшихся игр, я не чувствовал драйва в команде.
Рик разрешил мне выйти на лед в субботу, но ни в коем случае я не мог полететь на воскресный матч в Чикаго. Директор клиники был категорически против этого, он вообще был против моего появления на льду. Рик придумал, что мне нужно усердно пахать на тренировках. Тот, кто вкалывает по десять часов в день, семь дней в неделю просто не может думать об алкоголе или наркотиках. Гарольд позвонил Рику, объяснив ситуацию с недостатком игроков у Жака. Рик поговорил со своим руководством, и директор пояснил: "Что ж, под вашу ответственность, но так как Боб является нашим клиентом на полный курс, то ему придется потренироваться в воскресенье дополнительно, как вы считаете?" и Рик согласиглся: "Без проблем."
Он позвонил мне в дом на полпути утром в воскресенье и поинтересовался: "Боб, только между нами, как ты себя чувствуешь?"
Я ответил: "Немного устал."
Он продолжал: "Если ты действительно уставший и опустошенный, просто скажи, и я скажу клубу и прессе, что ты рвался в бой, но я тебе запретил играть. Никто не узнает об этом."
Я был настроен иначе: "Я хочу играть, я должен быть с командой." Рик ответил: "Замечательно, ты будешь."
Окрыленный этой новостью, я забил победный гол в субботу, сравнял счет в воскресенье, пусть мы и проиграли тот матч 3-2. Моя жизнь возвращалась в привычное русло.
Гарольд Фрид хотел оградить меня от неприятностей, поэтому познакомил с одним парнем из Детройта, спонсировавшем нашу команду. Его звали Рики Рогоу, но все называли его Big Daddy. Он владел рестораном в Западном Блумфильде, штат Мичиган, носившем название Big Daddy's Parthenon, славившимся невероятно вкусной греческой кухней. Big Daddy, Гарольд и я встретились в офисе Гарольда, и Big Daddy оставил мне свою визитку: "Звони. Я первым звонить н буду." Мы с ним встретились недели через четыре: "Эх. Ты мне так и не позвонил." Я пообещал, что вскоре позвоню. Недели две спустя, я ему все-таки позвонил. У меня было немного порядочных друзей, а Big Daddy всегда знал, как можно повеселиться.
Мы оба любили полакомиться. Как-то вечером мы впятером приплыли к нему в ресторан на моем катере. В их меню было порядка 25 различных десертов: пироги, мороженое, торты. Big Daddy взглянул на меня и поинтересовался: "Проби, как думаешь, мы осилим их все?" Я поддержал его идею: "Почему бы нет?" Big Daddy обратился к официантке: "Принеси нам всех по-одному." Она переспросила: "Вы серьезно?" Мы приговорили их все.
Когда я только познакомился с Big Daddy, я встречался с Джеки. В одно воскресное утро, после бурной ночки, я предложил: "Я знаю, где можно перекусить!" Мы прыгнули на мой Harley и поехали завтракать к Big Daddy. Я еще не был знаком с его супругой, которую тоже звали Рики, как и мою подружку. Рики открыла нам дверь в шортах и растянутой кофточке, вся взьерошенная и с двоими ребятишками. Она взглянула на меня в моей косухе и кислотных джинсах, на мою подружку в топике и белых сапогах и запречитала: "O, нет-нет, нет," – и захлопнула дверь. Я продолжил стучать в дверь: "Big Mama, Big Mama! Открой нам, открой нам!" В конце концов, она нас впустила, и это стало началом нашей прекраснейшей дружбы. Big Daddy и Big Mama стали одними из моих лучших друзей.
Тем летом я познакомился с Бэмби. Она была милой и игривой, у неё не было сисек, но была великолепная задница. Я был судьей на конкурсе гавайских красоток, в котором она принимала участие. Она была тренером по гимнастике. Бэмби хотела приучить меня к культуре, водила меня на The Sound of Music. Наши отношения продлились пару месяцев, а к Рождеству я снова стал встречаться с Дэни.
Дэни лишилась работы в Relax Plaza из-за инцидента на таможне. Её имя мелькало в прессе, и журналисты постоянно названивали ей на работу. Управляющему это не понравилось, и он предложил ей подыскать новую работу.
Я не мог поехать в Канаду, потому что таким образом департировал бы сам себя. Поэтому я остался в Детройте, ходил в качалку, катался на катере и получил несколько штрафов за превышение скорости.
Как только меня выпустили из тюрьмы, клуб захотел изменить мой образ в прессе. Вместо постоянной грязи, они стали писать обо мне хорошие вещи. Брали у меня множество интервью. Однажды, когда меня пригласили на радио, я позвонил Дэни, и еще двум другим девчонкам: "Я буду давать интервью по радио. Настраивайся на WRIF прямо сейчас."
Какой-то паренек позвонил и задал такой вопрос: "Слушай, Боб, а ты с кем нибудь встречаешься?"
Лучшее, что я мог придумать, было: "Да, я встречаюсь со своей старой знакомой."
Я думаю, что кто-то из них надоумел его спросить об этом. А иначе, с чего бы вдруг парень спрашивал меня об этом?