XXVI

 

- Ты здесь давно был? - спросил я, когда мы наконец остановились.

- Еще бы, - в голосе парня послышалась насмешка. - Не думаю, что родители при жизни вообще смогли бы доверить мне этот пикап.

- И ты его никогда не брал?

- Брал, конечно. Даже несколько раз. Папаша когда-то показал мне, как вести. А потом сказал, что впервые в жизни поручает мне важное дело, прямо сейчас выходит из машины и отправляется на смотровую площадку. Буду смотреть, как мой сынишка выдает высший класс - сказал он. А я нажал на газ. И остановился, когда папаша остался уже далеко позади. Сбегать я совсем не думал - просто останавливаться боялся, вот и всё. А это как-то совсем странно, да? Обычно же разгоняться боятся, а не останавливаться.

- В каком-то смысле ты и не разгонялся. Скорость, конечно, набрал, и рванул куда-то, но сам ты остался там, на сидении, почти неподвижный. Это весь мир двигался. Мчался за тобой с бешеной скоростью, зачем-то пытаясь тебя догнать. И остановка значила бы, что ему всё же удалось тебя сцапать. В этом смысле страх вполне оправдан. Хотя ты, наверное, просто растерялся. Или забыл, на что жать.

- Хорошо, что я быстро научился.

- Научился водить, получил кучу возможностей, а едешь всё равно к одной и той же вышке. Ладно уж. Веди. Показывай, ради чего мы здесь.

И, захлопнув дверцы старого пикапа, мы пошли вперед, а пятно света от дорожного фонарика моего спутника рысью мчалось перед нами. В пути, если его, конечно, можно так назвать, я спросил у парня, как того зовут, а тот сказал, что это совсем неважно, и называть я его могу любым именем, которое придумаю.

- Мать называла меня Марком, отец - Маркусом, одноклассники - отсталым, соседи - Голдибоем. Последнее прозвище появилось потому, что всё детство я молчал, а молчание, как все любили повторять, сейчас на вес золота.

- Значит, Марк? - переспросил я.

- Я же говорю, как хотите.

Для освещения дороги блеклого пятна, порождаемого дорожным фонариком, было мало. Разглядеть перед собой я мог разве что сбившуюся грудками земную почву и многочисленные камешки, не больше двух дюймов в диаметре, в этой почве погрязшие.

- Я, если честно, плохо помню, как туда идти, - заговорил Марк еще через несколько минут. - Но я уверен, огни мы не пропустим.

- Да и, что нам терять? В крайнем случае потеряемся и проведем ночь на улице.

- Зря вы... Смотрите!

Пятно света метнулось куда-то в сторону и на секунду исчезло из вида. При таком раскладе оказаться в темноте без единственного источника света никто бы не пожелал. Не потому, что темнота всегда пугает, и даже не потому, что в ней непременно должно что-то быть, а по причине довольно простой, можно сказать бытовой. Падают и расшибают голову в темноте гораздо чаще, чем при свете. И раз уж за руками своими я не углядел, о голове лучше и вправду побеспокоиться. В тот момент я просто думал о том, что не хочу случайно оступиться и упасть. Глаза мои тщетно пытались сфокусироваться на чем-то конкретном, выхватить из всей этой темноты какой-то один объект, но усилия не приносили результатов.

- Она медленно мигает, - проговорил Марк. - Может, ей понадобится еще секунд 30.

- Где она вообще?

- Справа от вас. Просто... Просто смотрите, ладно?

- Направо?

Последний вопрос остался без ответа, по крайней мере, вербального. Но и жаловаться здесь было не на что - через несколько мгновений последовала демонстрация куда более наглядная, из тех, что лучше любых словесных ответов. Красный свет, вроде тех, что встречаются на маяках в прибрежной зоне, затеплился посреди затянутого облаками неба. В лучах дневного солнца я бы наверняка сказал, как высоко этот свет находился, и откуда шел, но сейчас я не видел ни сигнальной вышки, ни собственного тела. Я подумал, что темнота меня постепенно впитывает, и мысль эта показалась мне даже глупее сна с тигром и ядерным грибом. Но мысли мы выбираем крайне редко, верно? Не успеваем подумать, о чем следует рассуждать, прежде, чем допускаем эту самую мысль. Может, кто-то с этим и справляется, но у меня это вызывает те самые водовороты (о них я уже говорил, вы должны помнить). Мысленные водовороты. По большей мере бесполезные, но иногда способные здорово отвлечь.

- Вы увидели? - снова спросил Марк, когда красный уже рассеялся в темноте.

- Это и есть твоя вышка?

- Не моя, но...

- Я не об этом, - поспешил я перебить собеседника. - Не в буквальном смысле твоя. Просто та, ради которой ты притащил нас сюда.

- Знаете, - продолжил он после короткой паузы, - здесь ведь давно никто не работает. Ни души - это я вам точно говорю. И вот все эти годы вышка, что, работает сама? Неужели просто так, сама по себе?

- Ты говорил, что там должна быть программа, которая включает и выключает свет. Звучит вроде убедительно.

- Мне самому так сказали. Но я просто хочу понять, что там происходит на самом деле.

- Ну, если ты о том, что выкарабкаться туда ночью, и посмотреть, кто включает свет, в этом я тебе точно не помогу.

- Я не предлагаю. Серьёзно. Я и через забор без затруднений перебраться не могу. Взбираться туда было бы самоубийством. Но...

- Но что?

- Это не значит, что я не хочу знать.

- И что ты предлагаешь?

- Ну, - вздохнул парень, - я спросил вас. Вы могли знать.

- Не думаю, что я в этом спец.

- Кто-то должен быть. Кто-то должен за это отвечать. Иначе это совсем бессмысленно, нет?

- Бессмысленно что?

- Сами подумайте, вышка стоит у заброшенной полосы и мигает из года в год. Амбар заброшен, работников давно нет, самолетов тоже нет, а вышка мигает. Она, знаете, как будто подстраховывается. Вроде как ждет, что кто-то потеряется поблизости и будет искать место для посадки. И тогда она здесь, тут как тут. И она позволит вернуться на землю тому, кто оказался от неё так далеко.

- Звучит...эээ...поэтично. А, может, у кого-то одного здесь когда-то был самолет. И он построил себе посадочную полосу, чтобы не приземляться в кусты. И вот он летал так много лет, а потом взял и умер. Самолет заржавел где-то в амбаре, а вышка продолжила мигать, как ей и полагалось.

- Тогда вышка не приносит никакой пользы.

- Тогда никакой пользы, - согласился я.