XVI

Когда Ли называла меня ублюдком, это было её дело. Сам я её никогда не оскорблял, по крайней мере, напрямую, и всегда считал, что красноречивым фразочкам лучше оставаться под попечением Ли. Она всегда умела вовремя остановиться, а насчет себя я не знал. Я, в отличие от неё, всегда увлекался, уходил в дело с головой, каким бы оно ни было. И это очень хорошо, если ты бизнесмен или, знаете, какой-нибудь трудяга, но очень хреново, если ты просто псих. Показаться Ли тронутым я, конечно, не хотел. Я на неё никогда не давил, не ставил ультиматумов. Просто делал всё по-своему, если так было нужно, а она была из тех, кто верил в команду. Команда, как говорила Ли, побеждает там, где не победить одному. Это было чем-то вроде её жизненного кредо, и она прилагала огромное количество усилий, чтобы доказывать его правдивость себе и остальным. Команда, повторяла Ли, лепит человека. А я, как не пытался, всегда представлял кучку двинутых скульпторов, катающих по земле своего чуть менее двинутого приятеля и пинающих его ногами. Никакая это не команда, думал я. А если и команда, то на кой черт она вообще нужна? Я любил Ли, но не любил людей, которые катают других по полу и пинают ногами, а поэтому не жаловал и слово "команда". Слово же это, однако, было в почете у Финдлтона, который любезно распахнул перед нами двери своего дома пару минут назад.
- Как добрались, команда? - спросил он, едва мы успели переступить порог. 
Вопрос оказался сложным, и сложнее всего было понять, что вообще коротышка вкладывает в слово "команда". Промотав вопрос в памяти еще несколько раз, я бессильно уставился на хозяина дома. 
- Ну, - улыбнулся Финдлтон снисходительной улыбкой, которую мне уже приходилось видеть однажды, - в полемике вам лучше не участвовать, молодой человек.
- Для моего блага и блага окружающих, - согласился я. 
- Я, кажется, уже говорил, - обратился к нему Фил, - мы с сыном ужасно устали. 
Коротышка сказал, что понимает. Объяснил, что сам не покидал Энд Поинт уже много лет, но хорошо помнит усталость от странствий молодости. 
- Да я бы ни за что, - продолжал он, - не стал бы донимать уставшего путника. Это уж как-то совсем не гостеприимно, да? Ну, какой хозяин захочет причинять своему гостю неудобство?
Слово "хозяин" он непреднамеренно отчеканил языком, и то прозвучало слишком резко, как если бы хозяин содержал не только гостеприимный дом, но и десяток рабов. Осознав, как прозвучало сказанное им слово, Финдлтон смутился:
- Нет, вы не подумайте... Я бы не хотел... 
- Мы все понимаем, - наконец сказал я, и сам удивился тому, что у меня имелся заранее заготовленный ответ.
- Хорошо, - живо закивал коротышка. - Тогда я просто покажу вам гостиную. Там два больших раскладных кресла. И ваша еда на столике. Но что я вам рассказываю? Вы же сами сейчас всё увидите.
Показывал гостиную он в самом буквальном смысле этого слова. Подходя к каждому углу комнаты, Финдлтон протягивал указательный палец в направлении противоположного и требовал пару секунд внимания. Так мы узнали, что гобеленам в этой комнате не меньше двух сотен лет, но ценности они не представляют, потому что никому не нужны гобелены с изображениями обезглавленных оленей. Покончив с гобеленами, Финдлтон перешел к табуреткам о трех ножках и каминной кочерге. Это, судя по его словам, тоже были какие-то реликвии, но он, к сожалению, не помнил какие, и от кого они ему достались. Когда от продолжительного рассказа в горле гостеприимного хозяина всё же запершило, тот вежливо извинился и сказал, что просто очень рад гостях. Их у него давно не было, и, может, никогда уже не будет, так что он ну просто очень благодарен за визит. 
- Отдыхайте, дорогие гости, - проговорил он, покидая голову. - Надеюсь не разбудить вас, когда буду поливать асфальт.

XVII

Слова Финдлтона, которые вполне могли сойти за шутку, оказались чистейшей правдой. Стук воды об асфальт послышался около полудня, и хотя утром это время назвать было сложно, для нас с Филом оно наступило именно в полдень, со стуком воды об асфальт. Выглянув в окно, я обнаружил коротышку в выцветших от частой стирки красных клетчатых шортах и аляповатой рубашке. В зубах он крепко зажал курительную трубку, дым из которой рывками высвобождался наружу, и, не в силах противостоять ветру, направлялся прямиком в лицо владельцу трубки. Садовый шланг, брызжущий водой, переходил из одной руки коротышки в другую каждые секунд тридцать, словно тот готовился к фото и никак не мог понять, с какой стороны шлангу будет лучше. 
Приоткрыв окно, я высунул голову наружу и прокричал что-то вроде "доброго утра", однако вперемешку с ветром и стуком воды слова мои превратились в нечленораздельное бульканье. 
- Оо, - Финдлтон заулыбался и замахал мне свободной рукой.
Глаза его забегали по сторонам, а затем он рванул к стене дома и принялся закручивать синий вентиль, отвечающий, судя по всему, за воду. 
- Вам бы побриться, друг мой - улыбка по-прежнему не сходила с его лица. - А так - отлично выглядите. 
- Если у вас найдется лишняя бритва, обязательно последую совету. 
- Бритва у меня найдется, но, раз уж судьба занесла вас в Энд Поинт, настоятельно рекомендую вам посетить местную цирюльню. А в двух шагах оттуда отличная кофейня, и, уж поверьте, готовят они гораздо вкуснее, чем я.
- Отправляете меня исследовать город?
- Не только вас, но и вашего друга. Хотя, - замялся вдруг Финдлтон, - если он откажется, я пойму. Возраст всё-таки - штука серьёзная. Но от вас отказа не приму ни за что. Энд Поинт, знаете ли, тоже серьёзная штука.
Спорить с коротышкой я не хотел. Узнать мне хотелось только том, где я достану денег, чтобы оплатить все описанные им житейские удовольствия, но ответ Финдлтона опередил мой вопрос. 
- Можете не беспокоиться, - сказал он с почти что важным видом, - денег я дам. Помочь гостю будет для меня за честь. 
Так Финдлтон выпроводил меня из своего дома, а Филу сказал, что детям порой полезно побыть одним. Вспомнив, что всё еще играет роль моего отца, старик быстро согласился. Коротышка и старик ушли осматривать сад, где, по словам первого, росли ну просто умопомрачительные гортензии. Что же касается меня, я и сам не заметил, как зашагал по залитой солнцем улице, лишенной имени, но обладающей порядковым номером "два". От вчерашнего запустения не осталось и следа. Люди сновали туда-сюда парами и поодиночке, рассекая улицу во все стороны. Выехавшие на тротуар фургончики с кофе, мороженным и хот-догами пестрили яркими красками навесов, тем самым зазывая покупателей. Двери большей части магазинов и кафе были открыты нараспашку. Яркие краски витрин были подобраны как раз под лето, и призывали этим же летом наслаждаться. Были, конечно, и другие помещения, держащиеся особняком, как, например, здание городского банка. Нам 25 лет, и места, где ваши деньги чувствовали бы себя лучше, вам не сыскать. Мы - гарант надежности. И, видимо, поэтому мы так консервативны, и у входной двери выставили угрюмого типчика в строгом костюме.
Миновав гарант надежности с его угрюмым стражем, я прошагал по раскрашенному зеброй пешеходному переходу прямиком к распахнутой двери "Острой бритвы". 
Название для анонимного клуба несостоявшихся самоубийц, а, мистер Эйкли?
Если это так, может, отправили меня сюда не напрасно. 
Аа, вот оно что. Вы, я посмотрю, даже шаг замедлили? Боитесь встретить кого-то из старых знакомых?
Думаю, если они оказались здесь, их положение не многим лучше моего. 
В таком случае, зачем медлите? Вперед, мистер Эйкли, только вперед.
И я подчинился. А "Острая бритва", в свою очередь, встретила меня световыми бликами, отражающимися от бесчисленных парикмахерских принадлежностей. У дальней стены висело четыре зеркала, едва достающих до подвесных полок с расческами, ножницами и бритвами. Чуть ближе ко мне стояло четыре кресла, по одному напротив каждого зеркала. Кресла, казалось, здесь не меняли с самого момента открытия заведения, как, впрочем, не меняли и единственного сотрудника. 
- Вы за стрижкой или только побриться? - обратился ко мне долговязый старик с огромной залысиной.
Прежде, чем ответить, я подумал, что в последнее время встречаю слишком много стариков и слишком мало людей в рассвете сил. Как если бы последние прознали о жуткой судьбе, уготовленной для нашей скромной расы, и смылись куда подальше, оставив стариков спокойно доживать свои годы в городках вроде Энд Поинта. Вы само название-то слышали? Энд Поинт. Подумать только, да? Как раз для таких случаев. 
- Только побриться, - наконец ответил я старикану-парикмахеру, вернувшись к привычному ходу мыслей. 
- Тогда садитесь и ждите, - подняв вверх трясущуюся руку, он направил её к одному из кресел. - Я должен завершить работу с клиентом.
Сам же клиент в глаза бросался не сразу только из-за древнего старика, каким-то чудом не рассыпавшегося за продолжительные годы жизни. Полный мужчина средних лет с широким лицом, пухлыми губами и глубоко посаженными глазами прилип к парикмахерском креслу взмокшей от жары спиной, которую тот решил обнажить вместе со всем торсом. 
Из соображений чистоты, но не гигиены - подумалось мне, и я решил не зацикливаться на мысли, дабы снова не погрузиться в очередной водоворот выдумок и ассоциаций. 
Переметнув взгляд на старикана, я увидел, как его руки трясутся подобно перегруженному товарняку, грозящему вот-вот сойти с рельс. Единственным грузом были ножницы, но, видимо, и тех вполне хватало, чтобы вывести из строя столь незамысловатое приспособление. Описывая в воздухе все возможные траектории, рука с зажатыми в ней ножницами направилась к затылку прикипевшего к креслу мужчины и неожиданно замерла. Провисев еще какое-то время в неподвижном положении, та снова пришла в действие, срезая один клочок волос за другим равномерными и уверенными движениями. Мужчина, восседающий в кресле, казалось, был уверен в силах парикмахера ничуть не меньше, чем в красоте верхней половины своего тела. Впившись глазами в собственное отражение, он тренировался в изображении разнообразнейших гримас, подходящих скорее для званого ужина, чем для парикмахерской. 
- А почему радио не работает, Рэкс? - обратился он к старику, корпевшему над ним.
- Сам знаешь, эта штуковина только одну волну ловит. Но на ней, видать, сегодня какие-то помехи. С самого утра шумы, да и только. 
- Чудной выдается денек. И Голдибоя сегодня нет. Он же, сколько я его помню, каждый четверг сюда приходит в то же время, что и я. И нависает над тобой, пока ты не закончишь меня брить. Что он там обычно просит? 
- Да ничего. Малец постоянно молчит. Но пальцами указывает на виски, и я стригу ему виски.
- Во дает, - хохотнул мужик на кресле. - Ты что, каждую неделю ему эти виски стрижешь? Зарастает, как зверюга, наверное...
- Да ладно тебе, парень хочет выглядеть аккуратно. Это теперь большая редкость, еще и в наших местах.
- Как по мне, пусть хоть налысо бреется. Лишь бы остальным не досаждал. У людей терпение тоже не резиновое. 
- Парень неделю назад отвез в морг обоих родителей. Думаешь, каждому такое под силу перенести? 
- Да все мы рано или поздно хороним родителей. Не прав я? Конечно, прав. И еще хорошо знаю, что сходить с ума от такого нельзя. У него же еще и тетка есть, так? Которая на следующих выходных приехать должна.
- Может, и есть. А, может, наврал он всё, и теперь остался совсем один. 
- Как бы там ни было, врываться в церковь и набрасываться на священника - точно не добрый знак. Еще и в воскресенье, во время проповеди. Вот, думаешь, сказано где-то, что в случае смерти дорогих матушки и отца можно на всех остальных бросаться?
- Здесь, - отодвинув руку от головы клиента, старикан описал ею все помещение, - я проработал сорок лет. Сорок гребаных лет. И еще двадцать в доках у черта на куличках. Но, где бы я ни находился, не было там ничего сказано. Ни о том, что я должен заработать грыжу, если не хочу подохнуть от голода. Ни о том, что мне полагается хоть одна премия за всё это время. Ни о чем вообще. 
- Ну-ну, хорош жаловаться. Ты у нас теперь почетный член общины. Куда мы без тебя-то со своими заросшими мордами?
- Вот и малец этот тоже частью общины быть должен. Да, вот так я считаю, если хочешь знать моё мнение. 
После этого никто не говорил. Со стороны окна доносилось шипение радиоприемника, такого же древнего, как и всё остальное в "Острой бритве". Интересно, думали ли они сменить название? На что-нибудь вроде "затупившейся бритвы" или "ржавой бритвы". Может, даже на "бритву в руках старика", хотя последнее, соглашусь, звучит как название страшилки из середины прошлого века. Но название сменить точно не помешало бы. Вместе со всем персоналом. Вы, конечно, не подумайте - Рэкс оказался неплохим парнем. Когда подошла моя очередь, он поздоровался со мной еще раз, сказал "Здравствуйте, меня зовут Рэкс, и сегодня ваша голова в моих руках", а затем напомнил, что радиоприемник не работает, но, если я хочу, он может продекламировать отрывок из «Пера Гюнта». Очень доброжелательный тип, честно слово. Просто, как бы это сказать, слегка староват. И, думается, это он хорошо понимал – просто показывать не хотел, как не хотел бы каждый, кто рискует лишиться любимого дела. Может, он однажды и зарежет кого этой бритвой, но, хотелось бы думать, что не меня. Да и руки у него пока трясутся только в перерывах между работой.
- Вас только брить или тоже постричь? – переспросил он.

- Только брить.
- Кто платит, за тем и слово, - усмехнулся старикан и потянулся за одной из клинковых бритв.

Взглянув на меня с толикой подозрения, полный мужик, уже успевший облачиться в кремовую рубашку поло, кивнул старику, а затем добавил, что должен срочно бежать, потому что Маргарет скоро закончит готовить фрикадельки. Хлопнув дверью, он пробудил ото сна подвязанный к ней колокольчик,  и тот прощально зазвенел вслед уходящему посетителю. Вскоре к звуку колокольчика примешалась музыка из радиоприемника, неожиданно возобновившего свою работу. Хэнк Уильямс поведал слушателям о том, что он одинок и забыт, после чего уступил место Брюсу Спрингстину  с его улицами Филадельфии. Старик продолжал брить меня, попутно выхватывая из каждого куплета пару слов, и смакуя их во рту. Остановился он только с появлением в эфире бойкого диктора, обещающего всем, кто остается на волне, десять минут свежайших новостей. Лавируя между бизнесом, политикой и спортом, он перешел к новостям, действительно тревожащим общественность. И среди них была серия убийств с подписью настоящего маньяка и беспощадного тирана спокойствия. Подробностями полиция делится неохотно, но ведущие детективы считают, что к убийствам может быть причастен недавно сбежавший из тюрьмы Томас Эйкли.

В рассказ диктора старик не вслушивался. Сказал только, что вокруг творятся ужасные вещи, и продолжил меня брить. Глядя, как бритва подносится к моему горлу в трясущихся руках старика, я решил, что это по-своему забавно. Знаете, у Ли когда-то была книга со стихотворениями. Потрепанная, зачитанная до дыр в буквальном смысле этого слова, но не растерявшая своего очарования. И так уж сложилось, что в стихотворениях я не разбирался, но строчки из них порой заседали в моей голове куда плотнее навязчивых рекламных слоганов. Я их просто запоминал, ни черта при этом не понимая, как запоминают обычно формулы на уроках математики. Думаю, многие из этих строчек так и останутся для меня бреднями зазнавшихся лентяев, не просыхающих от бренди. Но вот те, что принадлежали мистеру Эллиоту, теперь, быть может, стали чуть понятнее. Не взрыв, но всхлип.  Кажется, так у него было.