X

Надо заметить, укладывать Эйба в землю было куда приятнее, чем нести. Фил по-прежнему ничего не говорил, и я тоже решил смолчать. Попытку что-то выдавить из себя предприняла только Рут, но успехом та не увенчалась. Рут как будто сражалась с собственным языком, и через пару минут, когда её неразборчивое мычание стало больше походить на гул неисправного двигателя, Дуг попросил её заткнуться. Таким образом, Дуг оборвал наше молчание и тем самым его продлил. 
Когда мы отдалились от места захоронения(утрамбованного лопатой, насколько это было возможно) примерно на двадцать ярдов, Дуг предложил разойтись и иди своими путями. Фил оставил предложение без реакции или, быть может, слабо кивнул, но стал удаляться в сторону, противоположную от злосчастных супругов. Решив соблюдать небольшую дистанцию, я последовал за ним. Мне подумалось, что сейчас мы выглядим точь-в-точь, как персонажи гангстерского фильма. Беглый заключенный, старик, потрясенный смертью друга, обезумевшая стерва и её ухажер. Не хватало только музыкального сопровождения и проливного дождя. Мы продолжали идти, каждый в своем направлении, а, когда я оглянулся, то увидел, как Дуг тащит жену за руку. Ружье он надел наперевес, и то теперь болталось за его спиной, едва удерживаемое слабым ремешком. В руке свободной от Рут он держал лопату. Наконечник её волочился по земле, сгребая перед собой сухую листву. Наверное, это была их сама долгая прогулка за последние дни, и уж точно самая запоминающаяся.

XI

 Теперь лес держался по правую руку от нас, а сами мы продвигались по узкой обочине дороги. Трасса была рассчитана в лучшем случае на два небольших автомобиля, и тянулась вперед, как тянется порой нитка шерсти, если клубок случайно обронить и толкнуть перед собой. 
Мне всё больше казалось, что в последнем диалоге с Дугом Фил оставил все свои слова. Они более не вылетали из его рта очередями, и, может, даже для единичного залпа теперь не доставало пороха. Не знаю, жалел ли он о том, что всё оружие они с Эйбом оставили в убежище, и думал ли об этом вообще, но мне самому эта мысль казалась важной. Не сейчас, конечно, когда Эйб отправился на корм червям и благополучно отрешился от всех земных услад, но, может, чуть раньше. Когда еще можно было что-то изменить. В этом-то и особенность всех подобных мыслей - они приходят в момент, когда исправить что-то уже не представляется возможным. И об этом Фил уж точно думал. Наверное, думал, не переставая. 
С обетом молчания я справлялся на удивление хорошо. Желания говорить не возникало, и каждый из нас был этому по-своему рад. Покладистая асфальтовая дорога теперь сменилась настилом из песка и щебня, что затрудняло шаг, но всё же служило приятным известием о том, что мы подбираемся к городу. Смутные очертания рукотворных жилых конструкций теперь уже виднелись на горизонте, обрамляя собой холм, как игрушечная корона из мелкой бижутерии обрамляет детскую головку. По мере того, как лес от нас отдалялся, городок подбирался всё ближе, плавно преображаясь из миража в нечто вполне осязаемое и реальное. 
Вскоре огромный указатель на обочине дороги оповестил нас о том, что мы входим в Энд Поинт с численностью населения 2059 человек. В том месте, где находилась последняя цифра, краска немного облезла, от чего та больше походила на маленький ноль. 
Не лучшее название для города, мистер Эйкли. Вы согласны?
Ну, зато в каком-то смысле метафоричное.
Это оно для вашего павшего приятеля метафоричное. Раз так, может, лучше и бигборд этот поставить рядом с его могилой. Численность населения заменить годами жизни - и готово. 
Быстро ты как-то принялся по этому поводу шутить. 
Я шучу о том, о чем уже нет смыла горевать, мистер Эйкли. 
- Сомневаешься, стоит ли входить? - прозвучал наконец голос Фила, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.
Я пожал плечами:
- Вы здесь бывали? 
- Нет, конечно. Глупо было бы идти туда, где меня знают, не находишь?
- А здесь не знают?
- Не должны. По крайней мере, сам я не знал об этом городе, пока мы сюда не пришли. Мне вообще казалось, город, что здесь был, иначе должен называться.
- Ну, городок маленький. Может, очень даже удачное место, чтобы залечь на дно.
- На дно? - с долей любопытства переспросил старик. - Думается мне, после этого всего мы и так туда пойдем. Вот, куда нам теперь надо, - он указал на старую двухэтажную церковь, держащуюся особняком от остальных построек. 
- Замаливать грехи? - спросил я, то ли серьёзно, то ли в шутку. 
- Только это теперь и остается, - вздохнул старик. 
- Знаете, - начал я, хотя и сам считал, что говорить подобное не время, - если вам нужно высказаться, это не обязательно делать перед священником. Я к тому, что вам с таким же успехом может подойти любой человек. За исключением глухих и немых, но всё же... В общем, я хотел сказать, что если простые люди не в силах вам помочь, то Господь точно не сможет. Хотите исповедаться? Так, может, лучше начните с тех, кому это хоть немного интересно?
- Спорить с тобой я сейчас точно не стану. Но есть всё же вещи, к которым ты хорошо привык. И чем больше ты к ним привык, тем сложнее выбрать что-то другое.
Не знаю, как долго продолжался бы этот разговор, если бы из двухстворчатой калитки, примыкающей к церковному ограждению, не высунулось уставшее лицо низкого человека. Калитка, чуть больше пяти футов ввысь, слетела с верхней петли, что была как раз на уровне его лица. Крепкой короткопалой рукой человек придерживал створку, и та, казалось, зависла в падении, как если бы кто-то поставил происходящее на паузу.
- Пока вы не совершили ошибку, - раздался вдруг торопливый голос низкого человека, - позвольте вас отговорить.
- Отговорить от чего? - спросил я, наконец осознав, что больше не выгляжу как заключенный, и вполне способен сойти за любопытствующего чужака. 
- Ах, да, - теперь голос незнакомца звучал почти что заговорщически, - Силли снова зациклила бегунов.
- Думаете, это мне о чем-то говорит?
- Никогда не знаешь, пока не спросишь - так ведь говорят?
- Не слышал такого. 
- Так вот, - продолжал низкий человек, осторожно протискиваясь через створки калитки, - Силли очень любит ставить на повтор один и тот же рекламный ролик. Там, кажется, хлопья какие-то рекламируют... Ну, или что-то оздоровительное, не знаю. Уж больно лица у них здоровые. И вот в этом ролике есть момент с бегунами, где эти остолопы со всех ног несутся к финишной прямой. На нем кассету часто заедает, и весь сопроводительный текст заменяется каким-то жужжанием. И не просто там каким-то жужжанием, а мерзкой какофонией ансамбля тысяч кукурузников. Звук хуже некуда. Да кто угодно подтвердит. 
- И как же это связано с нами? - с нетерпением спросил я, ощутив, что коротышка попросту тратит моё время.
- Я еще не закончил, - ответил он, напустив важности. - Но я бы вам и так сказал, что звук этот ужасно выводит из себя мужа Силли. У него от этого прямо приступ начинается какой-то, уух. Но долго он не длятся. Выключил телевизор - и всё. Ну, то есть, как это, всё? До телевизора нужно еще добраться. А Силли ему точно не помогает. Вопит, что есть сил, и швыряется вещами. Раньше в ход подсвечники шли, да и только, а сегодня вот бросила нож. Мужа не ранила. Он дома сидит, цел и невредим. Но сама Силли испугалась не то слово. Теперь исповедуется. Изливает душу святому отцу. Он её с детства знает, и хорошо, ибо, видит Бог, никто с ней больше не ладит. И если вы сейчас туда вломитесь, Силл набросится на вас быстрее, чем успеете моргнуть. Боится она людей просто. И, чем меньше знает, тем больше боится.
Конец речи ознаменовался тяжелым вздохом, прорвавшимся наружу из самых недр легких коротышки. Как только незнакомец понял, что с задачей спасителя-осведомителя покончено, он тут же принялся отряхивать от щепок свой коричневый твидовый костюм, явно не по погоде.
- Но, - посмотрел он на меня, когда наконец закончил чистку, - если вы не спешите, можете подождать.
Только сейчас, наблюдая за тем, как ветер истязает и без того пострадавшую калиточную створку, я вспомнил, почему здесь оказался. По правде, таких оборотов я всегда сторонился. Сами понимаете: нагоняют лишнего пафоса, да и только. Но здесь, видимо, без этого не обойтись. В противном случае история окажется скомканной, неполной. И всё по моей вине. Просто потому, что я побоялся заезженных словесных конструкций. Так что я уж попытаюсь не бояться, и признаюсь, что теперь  думать  могу только о Ли. Во время побега возможность мыслить оказалась чуть ли не полностью вытесненной необходимостью действовать, но теперь силы возвращаются снова. 
Я вспомнил о том, как Ли заставила меня создать этот чертов список. И как сама потом кричала, что никогда об этом не просила, и будь ты проклят, навязчивый ублюдок, в тюрьме тебе и место. Не подумайте, что Ли была плохой - плохим был я. Но я знал, как всё исправить, и мне нужен был только шанс. Голос - "проснитесь, мистер Эйкли" - знал, как всё исправить. А ему я доверял. У нас был план, один на двоих, и для этого плана требовался список. Что за список, догадаться несложно, раз после этого меня бросили в тюрьму за покушение. Затея была безумна сама по себе, знаю, но так было нужно, и я ничего не мог поделать. "Чтобы вернуть того, кто ушел, нужно заставить кого-то уйти, мистер Эйкли". Вот вам список, мистер Эйкли. Выбирайте из него. 
В такие моменты я всегда понимаю, что смотрюсь едва ли не жалко. Ною над утраченными днями и рассуждаю об убийствах, которые якобы должны меня спасти. Я говорил уже, что никогда не был полоумным фанатиком, помешанным на жертвоприношениях, и повторю это сейчас. Но вся эта хрень, роящаяся у меня в мозгу, она из разряда того, от чего тебя просто клинит. Совершаешь бесполезные ритуалы, и не можешь остановиться. Потому, что ты перепробовал всё, что могло оказаться полезным, а теперь осталось только это. И это твой последний шанс.
- Вы так и будете стоять? - окликнул меня коротышка. 
Переведя взгляд в его сторону, я обнаружил, что они с Филом теперь сидят на погнутой стальной лавке вблизи церковного ограждения. Судя по лицу Фила, тот вряд ли что-то сказал за это время. Однако слушать коротышку он, вероятно, был не прочь. 
- А ваш отец не очень-то разговорчив, а? - полюбопытствовал коротышка.
- Что? - начал я, но старик неожиданно меня прервал: 
- У нас с сыном выдался тяжелый день. Автомобиль угнали, пришлось двигать своим ходом, чтобы достаться хоть куда-то. А теперь мы здесь. Без вещей и почти без денег.
- Плохи дела, ребятки, - вздохнул низкий человек и похлопал Фила по плечу.
В свете заходящего солнца волосы коротышки отливали цветом таким же, что и его пиджак. Не коричневой оставалась разве что его кожа, однако и та уже успела порядком загореть. Когда Фил впервые присмотрелся к человеку, сидящему рядом с ним и нелепо болтыхающему ногами, улыбка тронула краешки его губ. Должно быть, в голове его нарисовалась и вправду забавная картинка, раз после всех событий сегодняшнего дня, улыбке всё же удалось проклюнуться на его лице. Это заставляло верить в то, что рано или поздно Фил придёт в себя. Я хорошо знал, что наши с ним пути скоро разойдутся, а, раз так, Фил в моей истории - второстепенный персонаж. В этом смысле быстрое возвращение в норму было его прямым долгом, как второстепенного персонажа. Не нужно смотреть много фильмов и читать много литературы, чтобы заметить, что второстепенные персонажи в норму приходят куда быстрее главных действующих лиц. Если бы первые страдали так же, как вторые, ни одному режиссеру или писателю попросту не хватило бы времени, чтобы всё это описать. И снова прощай, увлекательная история. До свидания, не звони и не пиши. Потому, что мы против дискриминации второстепенных героев. Можете не говорить - я и сам знаю, что для Фила я такой же второстепенный, как и он для меня. Но разве не покажутся ему мои переживания невероятно коротким мгновением в то время, как его собственные затянутся на всю жизнь? Всё, как заключил один немец в далеком 1905, относительно. Его современники, с которыми он не очень-то был согласен, добавили бы, что дело здесь в наблюдателе, но если немец мог себе позволить с ними спорить, я такой роскоши себе предоставить не могу. Да и речь исключительно о том, как долго будет страдать Фил.
По правде, из-за таких вот привычек уходить в собственные мысли и выпадать из разговора, я всегда рисковал упустить его самую суть. Ли в таких ситуациях толкала меня в плечо, и говорила, что я последний глупец, раз предпочитаю её компанию своей собственной, но это была Ли, а коротышка так отвлечь меня не мог. Из всей нашей беседы у церквушки мне удалось выудить только то, что нашему новому приятелю тяжело дается работа на ферме, некто Голдибой не выходит из дому вот уже вторую неделю, Силли скоро закончит исповедоваться, и не хотели бы вы, парни, отужинать у меня дома или даже остаться на ночлег.
Болтовня коротышки не прекращалась уже больше часа, и я не без удивления обнаружил, что привык к ней едва ли не с первых минут. Этакий свой парень из здешних мест сам подошел к нам и завязал разговор. Неплохое начало, а, мистер Эйкли? В компании разговорчивого незнакомца, которого от карлика отделяло в лучшем случае дюймов пять, нам с Филом было на удивление комфортно. Вряд ли болтовня его несла какое-то конкретное предназначение, но с одним заданием она, к своей чести, справлялась превосходно - ей удавалось нас отвлечь. Испытывая облегчение от того, что нет никакой необходимости говорить самому, я продолжал вглядываться в небо, отдающее сумраку остатки вечернего румянца. Когда последние солнечные лучи рассеялись в бархатном мраке, сквозь ночной покров стал пробиваться свет неоновой вывески на церкви. Та состояла из двух слов, располагающихся вертикально вдоль стен у входной двери. По одному слову справа и слева, дабы вы точно не проморгали вход. Прежде такие вывески попадались мне только на стенах питейных заведений, но, уверяю вас, эта им ничуть не уступала. Разница была, может, только в написанном тексте. "Обитель Господня" - далеко не лучшее название для паба, согласитесь. Если в этом месте и подвали алкоголь, то исключительно эль, и тот горький и крепкий, такой, что мог прийтись по вкусу только "сотрудникам" заведения. В общем, местечко совсем не гостеприимное, как для паба. Внутри тесно, как в коморке, а вместо музыкального автомата - орган. Конечно, говорить с уверенностью, что там был орган, я никак не мог, но мне почему-то так казалось, а из споров с собственным воображением я всегда выходил проигравшим. Таким образом, мне оставалось только вглядываться в яркие огни неоновой вывески, жадно впивающейся во тьму, и продолжать рисовать мысленные картины со священниками, что упиваются хмельными напитками. Некоторые из них походили на средневековых монахов. От их блестящих лысых макушек отражался свет, подвешенных к потолку свечей, а в рясах у них был специальный карман размером с бутылку эля. Когда приходило время тоста, все до оного они заливались громким смехом, заглушающим даже звон стекла. И так продолжалось до тех пор, пока свечи на потолке не перегорали. А потом наступала тишина, и больше никто не смеялся.