В общем-то, это был сон. И повторялся он уже несколько лет.
Я падал в какую-то нору и орал во всё горло. Орал так, что сам себя не слышал. В какой-то момент мои уши закладывало, а мой же крик становился словно бы фоновым звуком. Мой рот был открыт, голосовые связки напряжены, и я даже чувствовал, как крик вырывается из моего горла. Еще чуть-чуть, и я смог бы ощутить его на вкус. Но услышать… Увы, услышать я его больше не мог. Он стал каким-то подобием тишины, которой вроде бы и нет, но, если прислушаться, начинаешь осознавать, что этот звук(вернее, его отсутствие) является самым громким изо всех.
В голове у меня повторялось: «Я всё тебе открою, и всё тебе навру, давай-ка лучше я пойду просплюсь…». Эх, слышал бы это Томас Уэйтс. Но он не слышал. Да и я особо слышать ничего не мог. Основная часть моего внимания была сконцентрирована на иррациональной боязни. Я не знал, боялся я смерти, высоты или самого падения – я лишь знал, что при страхе возникают именно такие ощущения. Просто страшно было вот так падать во сне в бесконечную постоянно сужающуюся нору, при этом мысленно проигрывая Тома Уэйтса…
А что было дальше, я не помню. Помню лишь, что однажды проснулся и допустил самую серьёзную ошибку в своей жизни: рассказал о своем сне и о своём страхе. Всё началось с одного человека. Он с перекошенной от сочувствия и сострадания физиономией разнёс благую весть всем родственникам, так что за пару дней о моем пустяковом кошмаре знали уже все, кого со мной связывало хотя бы какое-то кровное родство. За исключением мертвых, правда. Хотя, уверен, будь у этого заботливого вестника больше времени, он бы и для беседы с покойниками выкроил минутку.
Родственники у меня были странные, но удивительно дружные. Все решения они принимали единогласно. По крайней мере, когда рядом не было дяди Эда. Он-то всегда начинал вопить что-то невнятное, глотая гласные и согласные, и тем самым сливая все слова воедино. Дядя Эд считал своим долгом никогда ни с чем не соглашаться, даже если на самом деле был согласен. Ему попросту не нравилось это единогласие, и он пытался хотя бы как-то его нарушить.
Но в тот вечер даже он с ними согласился. Мне срочно нужно показаться специалисту. Под словом специалист, конечно же, подразумевался какой-то дед, когда-то приходившийся другом одному из моих родственников. И звали этого деда Абрахам Уилкинс. Он специализировался на фобиях и прочих боязнях, способных со временем перетечь в фобии.
Наверное, если бы меня звали Абрахам Уилкинс, я бы тоже выбрал такую специальность. Ну или стал бы охотником на вампиров.
Я ему так и сказал при первой встрече. Вместо приветствия, классического рукопожатия или кивка я спросил: «А вы случайно по выходным за нечистью не охотитесь?» . В ответ на что он лишь рассмеялся и сказал: «По выходным? Нет, что Вы. У меня свободна только суббота».
И всё равно, когда он выспрашивал у меня что-то, мне всегда представлялось, как он в длиннющем плаще скачет по крышам ночного города, преследуя упырей. А ведь, признаться, это довольно странно. Обычно старики ассоциируются с креслами качалками, дешевыми телепередачами, грязными кухнями и остывшим чаем, а этот был каким-то совершенно другим, не похожим на остальных старикашек. Может, таких специально находят, чтобы они избавляли людей от страха посредством его внушения?
Но об этом я его так и не спросил. Теперь вопросы задавал он сам. Расспрашивал о детских травмах, о снах, об отношениях с родными и друзьями. А потом сказал: «Да ну его» и спросил:
-Вы боитесь бабочек?
-Что? –переспросил я
Должно быть, любой переспросил бы на моём месте. Ощущение было такое, словно в пиццерии тебе принесли десерт с мороженым, кусочками фруктов, калуа, корицей и мятой. «Что? Это мне?» -спрашиваешь ты. И лишь когда последнее слово уже сорвалось с твоих уст, осознаёшь – следовало молчать. Десерт стоит в два раза дороже пиццы, к тому же, вероятность выудить оттуда кислый ананас или испорченную креветку ничтожна. Теперь тебе остаётся лишь надеяться, что официант не расслышал твоего вопроса. Ты переводишь на него взгляд и ждёшь…
-Так боитесь или нет? –переспросил Абрахам
-Бабочек? Нет. По-моему, они красивые. Разве они не должны нравиться?
-Да, пожалуй. Но некоторым и они внушают страх. Вот к примеру, Вы слышали о Энди Бермуте?
-Нет. Кто он?
-Один из самых сильных людей на планете. Таскал за собой автомобили, принимал участие в экстрим-шоу, ел тараканов, занимался серфингом во время шторма. И боялся бабочек. До потери сознания боялся…
Интересно, какими представлялись бабочки Энди Бермуту? Быть может, его глаза улавливали какие-то незаметные черты, свойственные этим существам? Быть может, он мог видеть их невидимые щупальца или клешни? А, может, он видел просто бабочек, но именно это и пугало его больше всего?
Я знаю, ученые посвящали целые годы попыткам описать механизмы страха. Но я никогда об этом не читал, и если мои предположения о сущности фобий далеки от действительности, прошу меня простить. Я лишь пытаюсь понять то, что сейчас происходит со мной.
-Вы знаете, как называется ваш страх? –продолжал мистер Уилкинс
Кажется, я выпал из действительности на минут двадцать. Нить предыдущего разговора была бесповоротно утеряна, но и до этого я знал, что клубка мне из неё не связать.
-Мне кажется, это акрофобия, -ответил я
-В какой-то мере, -задумчиво протянул он, -но не совсем так.
-Тогда что это?
-Я не скажу. В любом случае, это ничего не изменит. Почему бы Вам не назвать свой страх Джонатаном, к примеру?
-Джонатан? –фыркнул я
-Отличное имя. Но если Вам не нравится, можете выбрать любое другое. Подумайте над этим. А на сегодня хватит. В следующую пятницу снова встретимся.
-А можно попросить?
-Да, разумеется.
-Не называйте меня «Вы».
Пятница. Я снова в затхлом маленьком кабинете доктора(если его, конечно, уместно так называть) Уилкинса. Я сижу на кожаной софе и жду, пока он вернется. Мне двадцать и я последовал совету родственников.
В этот раз он припас какие-то тесты.
-Ассоциативное мышление, знаете ли…
Ну вот, снова на Вы. Видимо, у охотников за нечистью плохая память.
-…во многом раскрывает сознательную и подсознательную стороны личности, -продолжал он
Пока что от меня требовалось лишь изображать понимание и заинтересованность, что я, собственно, и делал. Главное в этом деле – не переборщить. Не делать слишком удивленную рожу, когда он говорит что-то новое и по его же мнению удивительное, не смеяться слишком громко, когда он шутит, и по мере возможности не зевать.
О сущности самих этих тестов он рассказывал около получаса, а затем, когда попросту не осталось ничего, чем можно было дополнить этот рассказ, он глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.
Казалось, его мозг сейчас выполняет некую перезагрузку. Где-то на клеточном уровне происходит инвентаризация всех составляющих организма, в то время как в мозгу по очереди загораются разноцветные лампочки, свидетельствующие о том, что все компоненты находятся на своих местах.
Красный-синий-желтый-зеленый-фиолетовый. Проверка выполнена успешно. Ошибок не обнаружено.
-Тест мы проведем в конце нашей сегодняшней встречи. А пока что еще немного поговорим.
-О чем?
Не знаю, зачем я спросил. Признаться, мне было плевать, о чем именно сейчас пойдёт речь. Как слушателю, мне и не нужно было вникать. Хотя, разумеется, Уилкинс ожидал от меня иного подхода.
-Вы знаете, что мотивирует в нас страх?
Время. Осознание того, что любое наше состояние не постоянно. Это, наверное, должно вселять надежду, ведь благодаря именно этому свойству времени люди выздоравливают, реабилитируются после травм и депрессий, забывают прошлые обиды, обретают новых друзей, влюбляются… И умирают. Теряют все, в конце концов. Если нам понравился какой-то кадр, мы не можем нажать на паузу. Точно так же, как и не можем перемотать вперед неприятные нам моменты. Каждый из них нам следует пережить и ощутить в полной мере. Иначе мы попросту не поймём, о чём поют в саундтреке.
Мы – не более чем фикция. Голограмма, созданная при помощи дыма и зеркал. И сейчас, должно быть, страшнее всего осознавать, что однажды о тебе скажут «Он родился в двадцатых годах 21 века и умер в восьмидесятых». Биография любого человека, погребенного среди чисел и дат, обязательно содержит такое предложение.
Но и это, если повезёт. Остальных же просто выбрасывают из истории с целью экономии чернил и страниц. Что ж, быть может, через пару тысяч лет в истории станет настолько тесно, что нам придётся вырывать целые куски, дабы уместить самое существенное.
И всё же, это лишь мысли. Не одна из них так и не вырвалась наружу. Они просуществовали несколько секунд, после чего распылились по всему сознанию, лишив меня всякой возможности восстановить их или собрать воедино.
На вопрос Уилкинса я ответил «Нет», а он тут же принялся рассказывать мне о первопричинах страха. У него был целый список. Он загибал воображаемые пальцы и называл их одна за другой.
Я же послушал его еще несколько минут, а затем встал и ушёл, ничего не сказав. Знаете, возможность отмотать назад на самом деле ничего не меняет.
Если ты упал и можешь встать, просто иди дальше. Не оглядывайся, не всматривайся в темноту, не закрывай глаза. Смотри под ноги и продолжай идти.
Если падаешь в пропасть, не трать время на измерение её глубины – цепляйся(даже если вокруг только воздух) и взбирайся обратно.
Времени слишком мало, чтобы тратить его на рассуждения о нём же самом.
Не смотри на часы и танцуй до мозолей.