Soldier side.



Ангелы плакали, солнце садилось, дьявол хрипло смеялся.

Земле надоело сидеть взаперти, и она с оглушительным грохотом выпрыгивала гейзером среди изожженных солнцем колосьев. Казалось, это была просто диковинная декорация.
Звуки взрывов и выстрелов сменились комариной трелью на всех частотах и ощущением, как что-то теплое стекает из ушных раковин. В определенный момент стало неясно куда идти, вестибулярный аппарат отказал и развернул поле на триста шестьдесят градусов, показав человека в форме дружественных войск. Человек что-то кричал и указывал в панике пальцем вперед. Шея автоматически развернула голову в направлении, которое указывал палец союзника.
Комариную глухоту прорвал удар грома, и комья земли пополам с осколками железа прошили падающее тело насквозь.
Джеймс поднялся, и взрыв перед ним начал сворачиваться в блестящий цилиндр, начавший срастаться из разлетевшихся осколков.
Всего несколько шагов назад – и вот он уже вне зоны досягаемости смертоносного противопехотного снаряда.
Вражеские танки, желтые от пыли, дали задний ход и скрылись из поля зрения.

Джеймс в свои сорок с лишним не любил вспоминать ту кровопролитную войну. Словно заговоренный он прошел сквозь огни кассетных бомбардировок и прожигающие звезды напалма. Безумно жужжащие металлические осы из автоматных рожков облетали его стороной. Лики его товарищей, искаженные взрывной волной приходили к нему каждый раз, когда он вспоминал, то ненавистное поле смерти. Погибли многие, но не Джеймс.
Эйприл рыдала несколько дней подряд, когда по радио объявили, что шестнадцатый взвод почти целиком уничтожен залпами вражеской артиллерии.
Словно безумная она каждое утро в течение двух недель прибегала в военный комиссариат, чтобы до вечера провожать глазами цинковые ящики, наполненные изожженным мясом. Прижималась, чуть ли не вплотную к решетке забора, жужжащей, словно улей разъяренных шершней от электрического тока, шедшего по всему периметру забора. Под раздраженные крики часовых она, близоруко щурясь своими голубыми глазами, вычитывала подписи на гробах, ища имя Джеймс Барлоу. Многие ящики приходили с подписью «Не поддается опознанию». Видя их, она четко представляла себе содержимое: перекрученные конечности цепочка от давно утерянного военного жетона, вплавленная в обгоревшую шею, распахнутый рот без зубов и обгоревший череп. И маленький целлофановый пакетик в нагрудном кармане пришедшего в негодность кителя с ее, Эйприл, изображением.
Потом, вернулся Джеймс. Через год она родила ему двух замечательных девочек-близняшек. В доме, где жила Эйприл, был ресторан, принадлежавший ее отцу и Джеймс помог вести ему бизнес. После того, как его тесть ушел на покой, купив себе небольшой загородный домик, Джемс Барлоу стал владельцем замечательного летнего кафе, в который был переоборудован ресторан и до самой пенсии сам работал за стойкой.
На кухне работала Эйприл, а их дочери, когда подросли, устроились туда официантками.
Потом одна уехала из города и поступила в престижный университет. Другая же продолжала помогать матери и отцу вести дело.

Джеймс поднялся, и взрыв перед ним начал сворачиваться в блестящий цилиндр ,что срастался из разлетевшихся повсюду осколков..
Всего несколько шагов назад – и вот он уже вне зоны досягаемости смертоносного противопехотного снаряда.
Вражеские танки, желтые от пыли, дали задний ход и скрылись из поля зрения.
Поле битвы уже нельзя было назвать таковым – разорвавшиеся снаряды возвращались в сторону пусковых установок и танковых башен, а те молча заглатывали их, словно гигантские муравьеды с их вытянутыми мордами. Павшие товарищи и противники вставали и расходились – каждый в свою сторону. Лагерь. Марш-бросок. База. Выдача оружия. Брифинг. Обучение. Распределение. Поезд. Вокзал. Много недель назад.
В тот день солнце светило очень ярко, и отец постоянно прикрывал глаза, пряча их от небесного светила и от сына. Совсем еще новая форма поблескивала пуговицами, и высвечивала блики слез в глазах матери. Слезы были также и на кителе: Эйприл прижималась к Джеймсу, и его плечо не успевало высохнуть под палящим солнцем – она вновь пропитывала ткань слезами. Будущий солдат с улыбкой поглаживал ее по голове и приговаривал:
-Я буду писать тебе, слышишь? Каждый день. И ты тоже пиши. Хватит рыдать, глупенькая.
Когда отец поднял-таки на сына глаза ,Джеймс увидел слезы на его грубом, непривычным к ним лице.
-Ты настоящий мужчина, сын. Добровольцев в наше время мало. Твой дед тоже воевал, и будь он с нами, я уверен, он бы гордился тобой.
Мать после его слов ревела белугой, и было сложно разобрать, что она говорит:
-Береги себя, сыночек, пиши нам. Мы будем ждать тебя. Я буду молиться. Да хранит тебя Господь.
На платформе было много людей: таких же, как он новобранцев, их родителей, невест. Друзья весело хлопали друг друга по плечу, звенели бутылками и шумно обнимались. Матери рыдали, отцы с мрачным видом неловко – в первый раз серьезно – пожимали сыновьям руки. Невесты и девушки висли на плечах будущих воинов, весело прыгали им на плечи, подолгу и страстно целовались или следовали примеру матерей и рыдали. Все прощались.
Поезд дал гудок, и офицер прокричал в мегафон:
- Отправляемся ,новобранцы - в вагоны.
Эйприл еще крепче прильнула к Джеймсу и жарко прошептала ему на ухо:
-Я буду тебя ждать. Обещай мне, что ты вернешься. Слышишь? Обещай!
Он подтянулся, приподнял ее лицо за подбородок и, улыбнувшись, посмотрел ей в глаза.
-Я обязательно вернусь. Обещаю тебе.
Эйприл в последний раз стиснула его в объятиях и отошла, достав из белоснежного платья носовой платок, не в силах больше плакать, просто прижимала шелк к сухим мокрым, воспаленным глазам.
Отец потрепал его по щеке и проговорил:
-Мы будем ждать тебя сын. Возвращайся скорей.
Поезд двинулся, и Джеймс запрыгнул на подножку вагона и помахал все еше стоящим на платформе родителям рукой.

Земле надоело сидеть взаперти, и она с оглушительным грохотом выпрыгивала гейзером среди изожженных солнцем колосьев. Казалось, это была просто диковинная декорация.
Звуки взрывов и выстрелов сменились комариной трелью на всех частотах и ощущением, как что-то теплое стекает из ушных раковин. В определенный момент стало неясно куда идти, вестибулярный аппарат отказал и развернул поле на триста шестьдесят градусов, показав человека в форме дружественных войск. Человек что-то кричал и указывал в панике пальцем вперед. Шея автоматически развернула голову в направлении, которое указывал палец союзника.

Комариную глухоту прорвал удар грома, и комья земли пополам с осколками железа прошили падающее тело насквозь.
Джеймс громко вскрикнул от боли, почувствовав, как его собственная винтовка ломает ему ребра, а взрыв снимает с груди кожу вместе с одеждой. Джеймс Барлоу двадцати лет отроду потерял сознание.
Очнулся он через несколько часов. Попытавшись подняться, он почувствовал дикую боль в локтях и руки его бессильно упали. Ног солдат не чувствовал. Морщась от боли, он приподнял голову и понял, что у него больше нет ног.
-Мама…
Шея перестала удерживать его голову, и она скатилась на бок. Изо рта у него раздавалось тихое бульканье. Кровь толчками выплескивалась из зияющих ран в груди. На левый глаз ему села муха, а в правом, уже остекленевшем, отражался закат.

Ангелы плакали, солнце садилось, дьявол хрипло смеялся.