Это цитата сообщения Алллок Оригинальное сообщение



[658x658]
Из http://www.pravoslavie.ru/109569.html

На Соловках, в 1923‒29-м гг. отбывал свой срок и архиепископ Иларион (Троицкий), о котором в воспоминаниях протопресвитера Михаила Польского сказано следующее: «Он просто отдавал все, что имел, что у него просили. Своими вещами он не интересовался. Поэтому кто-то из милосердия должен был все-таки следить за его чемоданом. И такой послушник находился у него и в Соловках». Этим «послушником» заключенного архиепископа и был Николай Кирьянов.
Николай Борисович прожил долгую жизнь. В какой-то степени ему удалось реализовать имевшийся у него творческий потенциал. С 1933 года и до самой смерти он проживал в Туле, где и начал публиковать свои литературные опыты в газетах и журналах. Впоследствии Н. Кирьянов выпустил несколько поэтических сборников и стал членом Союза писателей СССР. Сочинял он по большей части в жанре басни. Можно предположить, что притчевая форма этого жанра давала большую свободу творчества в государстве тотального контроля.
Но в среде людей церковных в его поэтическом наследии наиболее значимым остается проникновенное стихотворение, написанное им по поводу смерти его наставника, старшего друга и соузника, священномученика Илариона (Троицкого). Стихотворение это распространяла духовная дочь владыки Иллариона Любовь Тимофеевна Чередова.

Памяти архиепископа Верейского Илариона
Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…

Испуганным голосом сердце вскричало,
Ворвавшись надсадой в метелистый гам:
Не моя ли любовь лебединым причалом
Всегда приставала к твоим берегам?

Не нам ли с тобой улыбались сполохи,
Посланники верные северных стуж.
Птенец-недокормыш сиротские вздохи
Недаром просыпал в сосновую глушь.

Я, словно отшельник в суровом затворе,
Слезой неуемной спалил рукава.
Припомнились мне соловецкие зори,
Бросавшие в море цветные слова.

Тебе я хвалился стиховой обновой,
Из песенных ульев ты черпал мой мед.
О, белые ночи, о, лов окуневый,
Морошковый праздник – убранство болот.

Должно быть, ты помнишь, как старец Назарий
В березовой тоне нас потчевал семгой,
Как сосны пылали в осеннем пожаре
И я уходил за плечами с котомкой.

Олени страшились всегда гидроплана,
В глубокую чащу стремился их след.
Не мы ли с тобой так восторженно рано
Своим славословьем встречали рассвет.

Чудные тюлени боялись мотора,
Бензинного запаха, алых огней.
Не к нам ли с тобой с золотого дозора
Заря приходила родимой родней.

И вереск лиловый нам под ноги стлался,
Он был нам дороже бухарских ковров…
И я восхищался, и я восторгался,
Смиряя молитвой мятежную кровь…

Теперь моя радость причалила к устью,
Беззвонной обедней скучает село…
Рыбацкую смелость подернуло грустью,
Волной беломорской разбило весло.

Ушел от меня ты на раннем закате,
До дна не истратил кипучести сил…
Не нас ли с тобой преподобный Савватий
За светлой заутреней лаской кропил…

Два старца, слюбившись, в Зосимовы дали
Молитвенно плыли на новой ладье…
В последнюю осень все чайки рыдали,
Прощаясь с утехой в озерной воде.

Простились и мы у забытой часовни.
А грудь подсказала: «прощанье навек»…
Лечь бы с тобой, как с отцом, по-сыновьи,
В голубом стихаре под серебряный снег…

Задумался Анзер, и Муксульма тоже
В брусничном пространстве теряет свой взор.
Ушел от меня ты с земных бездорожий,
От горького подвига – в Божий собор…

Ну разве ты думал, ну разве мы мнили,
Что так изомнутся любовь и цветы.
Нева и граниты тебя приютили;
Надежная встреча: тот город и ты.

Узнав про утрату, Ока затужила,
Зеленые Липицы взвыли тоской,
И ангел пропел над родимой могилой:
«За крестным страданьем – блаженный покой».

Все сердце исходит большими слезами,
Закуталась в схиму орлиная мысль…
Прими мою душу на вечную память
В свою светозарно-безбрежную высь…

Прими мою душу, как птицу и зорю,
Под саккос своей необъятной любви.
И грешного странника в вечном просторе
Трепещущим словом опять обнови…

Я в сумрак повергнут и в холод железный,
Ищу, где кончаются скорби концы.
Возьми от скитаний, прими от болезней –
Под ноги твои расстилать орлецы…


Эти детали воссоздают живой облик владыки Илариона

Но, кроме горячей любви и глубокой боли, в этом стихотворении мы можем найти и немалое количество подробностей соловецкого периода жизни святителя. Эти подмеченные любящим взглядом автора детали воссоздают живой облик владыки Илариона.