Хайди обводит кончиком пальца тонкую букву G над бедром Генерала. Маленькая и изящная, увитая игривыми завитками, буква - точно чёрная роза, цветущая на белоснежной коже. Генерал оборачивается, взглядывая на Хайди томными глазами снисходительного господина.

- Поцелуй, если нравится. Это будет твоя присяга на верность.

Хайди робко выдыхает, прикасаясь губами к чёрному цветку-букве. Ещё секунду назад она не испытывала желания ни целовать, ни тем более присягать на верность, но теперь, поднимая голову над татуировкой, вдруг осознаёт, что именно этого ей хотелось, вероятно, всю жизнь.

- Ты всех своих солдат заставляешь так присягать?

- Нет, но скоро заставлю. И не только своих. И не только солдат.

Генерал улыбается, обнажая крепкие жёлто-белые зубы, и переворачивается с живота на спину. Хайди накрывает ладонями разведённые перед ней колени, с непривычным трепетом косясь на то, что таится между ними.

- Я слышала, что верные Жерару целуют его кольцо.

- Слышала? - понижая голос, уточняет Генерал, - Или целовала?

Хайди прячет глаза под длинными пружинами своих волос. Старчески сморщенное, будто сгнившее при жизни, лицо Генерала в контрасте с гладким телом молодого атлета заставляет думать о чёрной магии. Только колдовство могло слить такие крайности воедино. Хайди пытается убедить себя, что не знает, чего в результате получилось больше: красоты или уродства, хотя в глубине души давно хранит твёрдый ответ.

- Не целовала. Он сказал, что не тянет из меня обещаний сейчас и подождёт, пока я действительно поверю.

- Поверишь в благородство его мотивов? Или в то, что у тебя есть выбор? Милый, добрый Жерар... - Генерал смеётся, - Но прошло уже много времени. Ты какая-то совсем неверующая, Вдова.

Хайди ёжится от ещё не совсем привычного прозвища. Оно нравится ей: потому что даровано Генералом, потому что отражает нечто новое в ней, нечто твёрдое, тёмное и скорбное, нечто большее, чем являет собой её сладкое имя. В то же время сделать прозвище полным - Чёрная Вдова - страшно. По словам Генерала, столь серьёзную кличку нужно заслужить, и не просто цветом кожи. Хайди собиралась сказать, что ей это не требуется, но не решилась. Перед Генералом она часто не решается говорить.

- Я поверила тебе. А что насчёт твоей присяги?

- Её не было. Мы с Жераром с детства товарищи, а товарищи друг другу не кланяются.

- Товарищи друг друга не свергают... - шепчет Хайди, стараясь вместить в свою улыбку как можно больше невинности.

- Если одному из товарищей не нравится, как другой справляется с ответственностью, он имеет право потеснить его и взять дело в свои руки.

Хайди приглаживает волосы, пряча под ними свои обожжённые плечи и обнажённую грудь. Генерал безмолвным взглядом манит её ближе к себе, и она покорно ложится поверх длинного сильного тела. Тонкие пальцы щекочут её спину, перепрыгивая через ожоги.

- И почему, по твоему мнению, Жерар не справляется с ответственностью? - произносит она Генералу в шею, но белоснежная кожа почему-то не реагирует мурашками на тёплое дыхание.

Пальцы прекращают гулять по её спине.

- Что тебе за удовольствие говорить о Жераре? Хочешь его больше, чем меня?

Чувствуя угрозу, Хайди замирает. Вновь она не знает, как ответить, чтобы не выглядеть глупой подхалимкой. Ей нравится Генерал, нравится искренне, с этим страшным лицом и великолепным телом. Однако в их близости она чувствует себя потаскухой, и это стоит комом у её горла. Хайди молчит, скорчившись поверх мощного тела, а перед глазами бесконтрольным потоком текут кадры-воспоминания о Жераре: его синий перстень, плотная фигура в ярком костюме, блестящие волосы. Хайди страшно, точно Генерал вот-вот прочтёт её мысли. Но этого не случается. Генерал расслабленно усмехается, и пальцы вновь бегут по её спине.

- Цель жизни Жерара - покрасоваться. Он любит шикарно одеваться, вкусно жрать и когда все млеют от его улыбки. Что такое выживание он давно забыл, хотя именно это должен обеспечивать настоящий лидер. Настоящий лидер ведёт за собой войска, а не курит сигары, валяясь в кожаном кресле. Ты согласна?

Хайди кивает и крепче прижимается к Генералу. Горизонтальное зеркало у стены отражает их тела, будто сплавленные в единое чёрно-белое оружие.

- Кроме меня здесь нет никакого лидера, - говорит Генерал, глядя в глаза своему зеркальному двойнику, - Я самый сильный человек в штабе. А Жерар - просто сладкий голос в колонках. Почему ты не двигаешься? Покажи, как ты меня уважаешь!

Хайди вздрагивает и принимается покрывать поцелуями широкие плечи и острые ключицы Генерала. Под довольные вздохи она спускается ниже. Генерал стонет, но не улыбается, стонет скорее как от пыток.

- Ниже. Давай ещё ниже, - звучит требование, но Хайди продолжает целовать живот, стремясь продлить своё чувство превосходства и лидерства.

Почему-то она точно знает: внизу не ждёт ничего хорошего, внизу она потеряется. И когда тяжёлая рука Генерала насильно опускает её голову, Хайди отстраняется и отползает в угол кровати.

Ей так страшно взглянуть на Генерала в этот миг, что она зажмуривается, чувствуя, как белоснежное тело приподнимается на матрасе. Она прячет лицо в колени, а Генерал откидывает в сторону её волосы и с неожиданной снисходительностью, почти с сочувствием произносит:

- Что, никогда не спала с женщиной?

Хайди мотает головой. Пальцы Генерала взбегают по её ноге, гладят по щеке и властно приподнимают за подбородок, заставляя смотреть в глаза.

- Ну тогда женщина переспит с тобой, - произносит Генерал с кривой улыбкой, и странная жадная злость искажает её черты.

- А ты, - спрашивает Хайди дрожащим голосом, - часто спишь с женщинами?

Она надеется, что вопрос собьёт с лица Генерала это садистское выражение. Вопросы часто меняют её настроение, она любит говорить о себе и, чувствуя искренний интерес, может забыться за своей речью. Но теперь это не срабатывает.

- Я лесбиянка, а не проститутка, - заявляет Генерал, в голосе её скрипит презрение, и взгляд ошпаривает так, что плечи Хайди горят, как от свежих ожогов, - Я люблю только женщин. Девок, девушек, глупых чёрных шлюх вроде тебя.

Она хватает её за руку, стаскивая с кровати, Хайди в страхе ступает на пол, у неё снова нет слов, только глаза испуганно бегают, наблюдая, как Генерал отходит к шкафу и раскрывает его.

- Это таким как ты плевать, зовёт их в койку мужик или баба. Ты, наверное, хотела узнать, спала ли я с Жераром. Нет, я не спала ни с одним из них. Я добивалась всего самостоятельно, в отличие от приживалок типа тебя.

- Я не приживалка, - говорит Хайди в гневе, но голос предательски содрогается.

Она вдруг понимает со всей отчётливостью, почему так долго чувствовала себя шлюхой: потому что такой её считает Генерал. Генерал, вероятно, первая, кто действительно так считает, хотя причин на то нет.

- Не приживалка? А кто тогда? Что заставляет тебя быть тут со мной?

Генерал захлопывает шкаф, вынув из него всё необходимое. Всё необходимое знакомо Хайди, так как применялось ею не раз. Но ни разу - к ней.

- Я захотела тебя, - объясняет она обиженно и испуганно.

- Захотела? В прошедшем времени? Ты чертовски мерзкая чёрная дрянь! - кричит Генерал.

Хайди узнаёт жадный блеск азарта в её глазах, понимая, что игра уже началась.

Генерал взмахивает плёткой. Звук - точно вспышка. Бедро Хайди обжигает болью.

- Встань на колени, - диктуют ей тонкие губы на мёртво-гнилом лице.

Плётка метким, хорошо отработанным броском ударяет в то же обожжённое место. Хайди падает, обнимая своё оголённое тело. Её руки отрывают от груди, резко сводят за спиной и связывают.

- Ты говорила, тебе нравятся ролевые игры, - произносит Генерал ей в ухо, - Говорила, у тебя большой опыт. Отчего же страх?

- Я не понимаю, во что мы играем.

- Да всё просто. Ты будешь глупой чёрной шлюхой, а я - собой.

Из уютной резной прикроватной тумбочки Генерал достаёт пистолет. Щёлкает затвором и выставляет вперёд руку.

- Это не!.. – вскрикивает Хайди.

Дуло лезет ей в рот, стучит о зубы и упирается металлическим жерлом в нёбо.

- Это не то, чего ты ожидала? - силится расшифровать её стон Генерал, - О, я всегда себя так веду. Ты не ожидаешь, Жерар не ожидает, и в итоге вы все - передо мной на коленях. А чтобы выжить, надо умолять. Надо верить в моё милосердие. Но ты же веришь, правда, Вдова?

Рука Генерала дрожит в нервном нетерпении, и палец застывает на курке.

 

Хайди вспоминает, как она ни во что не верила: горящий отравленный Город, плотная одежда, противогаз, стянутый на минуту, чтобы отдышаться. Как могла прийти в голову такая смертоносная идея, Хайди не знает, в мыслях тогда всё перемешивалось и поглощалось огнём вместе с жителями Города. Ей не было стыдно их убивать, глядя на пламя, она видела Рона, светло-рыжего и весёлого, застреленного кем-то из казавшихся теперь такими невинными обитателей подполья. Она считала поистине справедливым обрушивать на них свою месть. Но когда дышать без противогаза стало больно, а найти его не позволяли слезящиеся глаза, Хайди села на землю, спрятала лицо в руки и разрыдалась. Она плохо понимала, о чём плачет, чувствовала, что умирает, но жалела не об этом. Что-то вдруг показалось ей неверным, это было ни в коем случае не раскаяние, но странное ощущение грязи.

Вокруг всё дымилось. На улице трупы уничтожались не огнём, а ходячими. Хайди боялась умирать, но одновременно хотела, чтобы это произошло как можно скорее – раньше, чем до неё доковыляет мертвец.

- Убивайте больных! Не оставьте ни одного грёбаного инвалида! – звучал голос Генерала в каждой молекуле удушливого воздуха.

Хайди не знала, где находится эта женщина, она ни разу не видела её вблизи, а когда рядом оказалась фигура удивительной силы и красоты, ей подумалось, что это её собственная душа отделилась от плоти. Ведь не могло существовать в мире тела столь же совершенного и желанного, это было её собственное тело, Хайди Красти. Тело сказало: "Что за чёрная идиотка?" Оно ударило с ноги мертвеца, а второму бесстрашно вцепилось в шею. Оно ругалось, сидя перед ней на коленях, и под чужие предсмертные крики натягивало на неё противогаз.

Так Хайди вернулась. Пристыженно сгорбившись, она смотрела на Анну Гуэрру, перебившую всех инвалидов в Городе, но зачем-то вернувшую её к жизни. Называть вещи своими именами не хотелось, но Анна, как только их взгляды встретились, произнесла:

- Ну и с чего ты решила покончить с собой?

Хайди помотала головой. Волосы Анны были такие же длинные, как у неё, но прямые и желтоватые, точно итальянские спагетти. Ноги Анны были немного стройнее, руки - немного сильнее. Лишь лицо безнадёжно уступало сладкой шоколадной красоте.

- У тебя нет семьи? - спросила Анна с интонацией дознавателя.

- Есть, - ответила Хайди. - Большая.

- А парень у тебя есть?

- Я вдова.

Анна расхохоталась. С тех пор она звала её "Эй, Вдова!" и звала намного чаще, чем требовалось.

Никогда не объясняя себе, зачем сбросила противогаз в отравленном городе, Хайди хранила благодарность своему Генералу и, всё меньше вспоминая Рона, всё больше привыкала к скорбной кличке.

В том не было ни продажности, ни разврата. В мощных стенах штаба Жерара мысли о близкой гибели постепенно опускались на дно сознания, а вместе с ними тонули и предсмертные потребности. Появилось даже ощущение, будто впереди целая жизнь, и хотя рефлекторно Хайди продолжала есть и трахаться, как в последний раз, сердце жаждало иных занятий и смыслов.

Например, созерцания красоты. В глухой мрачной многоэтажке красоту можно найти только в людях, и Хайди не ошиблась, обратив взгляд к олимпийским богам этого мира: Жерару и его рукам. Их так называли - Зандера Грейса и Анну Гуэрру - никогда не уточняя, кто из них правый, кто левый. Сделать это было попросту невозможно, как невозможно выбрать между умом и силой, между идеей и её претворением. Они функционировали идеальным организмом: похожий на еврея Зандер, похожая на немку Анна и Жерар - воплощение интернационализма, голова, работающая руками и рук не щадящая. Хайди любовалась ими, вместе и по отдельности. Она знала, что для двоих из них является лишь расплывчатым лицом в толпе, но для третьего, третьей, Анны по фамилии Война, по прозвищу Генерал, она была избранной, эта мысль цвела улыбкой на её губах.

Анна руководила всеми солдатами, всеми вылазками и операциями, оборонами и нападениями. Вернее, руководил этим всем Жерар, ведь это было его рук дело. Анна материлась на подчинённых, страшно искажая и без того уродливое лицо, она била с размаху каждого неугодного, но с удивительной теплотой болтала по вечерам с юным Бэзилом Грейсом, угощала его шоколадом, а иногда вином.

Жерар снисходительно улыбался, выслушивая её отчёты. Говорили они всегда только на итальянском. Жерар – мелодично и свободно, Анна – напряжённо и отрывисто. Несмотря на итальянское имя, это вряд ли был её родной язык. Однажды Жерар взял её под локоть и что-то ласково зашептал на ухо. На правах помощницы Анны, Хайди тогда подошла к ним предельно близко. Ничего разобрать она не надеялась: итальянский никогда не учила. Но фраза оказалась на чистом английском, может быть, специально, чтобы Анна лучше поняла.

- Тронешь Бэзила, и я с тебя скальп сниму.

Анна рассмеялась, как от щекотливого комплимента, и ответила громко, тоже по-английски:

- Ваша идея, сэр Жерар, настолько глупая, что даже умиляет.

И она вдруг припала губами к его губам. В этом было ещё больше бесстрашия, чем когда она руками разрывала ходячим пасти. Хайди сбил дыхание её шёпот в сжатые жераровы губы:

- Ты давно остался совсем один, мой красивый отчаявшийся…

И имя. Хайди жаждала выскочить за дверь, хотя никто не обращал на неё внимания. Она отошла к стене, едва удерживаясь, чтобы не зажать уши. Настоящее имя Жерара слетело с уст Анны, как запретное откровение, и в том было ещё больше нежности, чем когда она по вечерам болтала с Бэзилом.

Анна прижималась лбом к его лбу, щекой к его щеке и твердила что-то совсем неразборчиво. Жерар вытерпел её ласки безмолвно, но не скрыл презрительного отвращения на лице. Он поймал руку Анны, когда она отстранилась, и вытер рот тыльной стороной её ладони.

Он сказал:

- Я буду скучать, когда ты умрёшь.

Настоящее имя Анны сверкнуло ответной пощёчиной.

Она вновь рассмеялась, но Жерар уже не смотрел на неё. Вежливо и внимательно он изучал Хайди, застывшую в стыдливом страхе. Он помнил, что она обещала ему присягу, это было понятно из его взгляда. Он как будто прощал её, не требуя извинений. И красивее, чем в тот миг, он мог быть лишь на троне или на гильотине. Хайди вдруг почувствовала, что хочет для него только первого – и никак не второго. Она готова была поцеловать ему кольцо прямо сейчас, но вышла вслед за Анной из кабинета.

 

Выбирать сторону было поздно, как и выбирать красоту. Созерцая прелесть сильной руки, Хайди незаметно для себя оказалась зажата в кулак. Пришлось принять веру в то, что рука может оторвать от тела голову и самолично прорасти на её месте. Пришлось принять оружие от Генерала, выследить Жерара во время нападения ходячих и, следуя приказу, поцеловать не кольцо, а его затылок. Об одном только Хайди не догадалась: предельное доверие главнокомандующего не делает её идеальным снайпером. И когда первая пуля лишь безобидно чмокнула Жерара в ухо, паника охватила настолько, что последующие выстрелы полетели почти вслепую. Вопреки своей внешней неуклюжести, сэр Франзес продемонстрировал акробатическую вёрткость.

Вопреки очевидному провалу операции, пышная грудь Генерала тряслась в радостном возбуждении: "Теперь он понимает, как мы близко. Он чувствует, что смертен. Он испуган! Заставить его сдать власть по собственному желанию – намного лучше, чем занять место после его смерти".

Хайди клялась, что никто не мог видеть её покушение. По мнению Генерала, информация о нападении на Жерара не должна была просочиться в массы.

- Если он объявит о вражде со мной, начнётся guerra civile. Это уничтожит штаб, и сражаться станет не за что.

Однако той же ночью о ране Жерара узнали все. Как и о том, что преступница найдена и вот-вот станет Доступной к Наказанию.

 

В квартиру Хайди стучали, но она не открывала, подпирая дверь спиной. В голосе аполитичной Джеки звучали страх и подавленность:

- Я и подумать не могла, Хайди! Как же так?

- Будто ей и без того было мало горя... - протянул Уильям, обращаясь к жене.

Хайди крикнула через стену в отвратительном порыве оправдаться:

- Вы не понимаете, чего ради это всё было сделано!

В ответ на её слова разрыдалась Дори. Джекки почти никогда не выпускала её из рук.

- Это точно, не понимаю, - пробормотал Уильям, - Зачем Сьюзен эта бессмысленная борьба. Не сумасшедшая же она. Хотя теперь точно станет, а жалко. Группа Трента - словно дальняя родня, как ни отрицай. А отца-то как жалко...

- Так ты откроешь нам? - с ещё большим беспокойством обратилась Джеки, - Что-то случилось?

Хайди отстранилась от двери. Невольным, паническим: "Сьюзен не могла этого сделать" она бы выдала себя, не будь Уильям так убеждён: "Могла, ещё как могла. Кто, если не она?"

В ту дождливую ночь битвы с ходячими никто не знал о Сьюзен больше, чем Жерар и Хайди. И пусть причины её поведения оставались непроглядной загадкой, Хайди видела собственными глазами, как она стала единственным защитником опального лидера.

Анна в восхищении смеялась: "Он разделался со своей фавориткой! Он в отчаянии!" На вопрос "Зачем он так поступил?" отмахивалась: "Как можно не понимать? Он уже не в своём уме. Нашёл самый лёгкий способ замять ситуацию". Каждый раз, когда речь заходила о Сьюзен, Анна слепла, отказываясь искать хотя бы маломальский подвох в жераровом предательстве, лишь в восторге заявляла: "Грязный рот этой девки давно искал хорошую затычку", будто что-то особенное существовало в её отношении к дерзкой Сьюзен.

Хайди ждала над собой расправы, даже когда Сьюзен уже выпустили из госпиталя и поставили в ряд с клеймёнными ДКИ. Ей теперь казалось, что её выстрел в Жерара видели все, и наказание наступит неминуемо. Наказание уже наступило, окунув её в постоянный страх и бессрочное ожидание, наказание научило слышать намёк в беззаботной болтовне и ощущать упрёк в беззлобном взгляде.

Анна уверяла: "Тебе ничто не грозит, пока Жерар не решается открыто со мной сражаться. А он не решится никогда, если только не почувствует какую-нибудь уязвимость во мне.  И вот чтобы он ничего не почувствовал, ты должна прикрывать меня всем своим чёрным телом, слышишь, Вдова? Или тебе придётся хуже, чем Сюзанне..." Анна игриво впивалась зубами ей в шею и до боли сжимала грудь. Хайди с улыбкой бросала: "Само собой", но всё же не могла противиться мысли, что, возложив на неё особенную миссию, Анна подло сожгла мосты у неё за спиной, привязала к себе не озвученными угрозами, сделав личным живым щитом.

Чёрные буквы G, пугающе огромные и едва заметные маленькие, появлялись каждую ночь в разных местах штаба и каждый день стирались или закрашивались. Такова была единственная конфронтация Жерара и Генерала, однако Хайди всё ещё не чувствовала себя в безопасности. В штаб прибывали новые и новые люди. Анна говорила: "Он занимается глупостями: призывает группы кочевников, чтобы те приняли его сторону, будто не понимает, что они разбойники, а не солдаты".

Хайди сбилась со счёта, когда количество грузовиков, фур и автобусов на стоянке перевалило за сотню. У неё рябило в глазах от марок и номеров. Зато Анна среди этой свалки умудрилась не досчитаться легкового автомобиля.

- Они уехали ночью, - сказал бритый Боб у забора.

Растворились в темноте, как чёрные кошки. Дженнифер Грейс и её сын Бэзил. С ними – лишь трое, чтобы свита Жерара визуально не уменьшалась. Анна кричала в ярости:

- Мы их не найдём, если не перехватим сейчас! – её лицо пошло пятнами от волнения, - Сейчас же, вы слышите?!

Её свита была так многочисленна, что не уменьшилась и при отъезде двадцати человек. Миниатюрную машинку Дженнифер удалось нагнать с наступлением темноты. В лысом перелеске от ходячих защищали только выстроенные в круг автомобили. Дженнифер выставила пистолет.

- Не трогай его, Анна.

Хайди всматривалась в побелевшее от страха лицо Бэзила за стеклом машины. Пожилая и низкорослая Дженнифер оказалась по-настоящему отважной матерью: даже двадцать лупоглазых пушек не заставили её передать мальчика в чужие руки. Но когда Анна продырявила ей голову, Бэзил закричал:

- Тётя Дженни!

Вовсе не «мама». Хайди показалось это обидным. Хайди обратила взор своей винтовки к трём сопровождающим Грейсов. Те смиренно сложили оружие.

- У джанков будет сытный ужин, - сказала Анна, - Приспешники Жерара должны быть вкусными.

Она не позволила им войти в машины, но позволила Хайди сесть за руль. Своей мощной рукой она покровительственно обняла Бэзила на заднем сидении, и мальчик прижался к ней с такой искренностью, будто до сих пор ничего не понимал.

- Что вы натворили, тётя Анна? – сокрушённо произнёс он, - Куда мы едем?

- Возвращаемся домой. Ты ведь хочешь домой?

- Конечно. Папа выслал меня из штаба. Зачем? Я хотел остаться с ним. Он сказал, что спасает меня, но от кого, тётя Анна? Он сказал, я буду в безопасности. От кого он пытался меня защитить?

Бэзил сыпал вопросами всё безудержнее. Объезжая единичных ходячих, Хайди чувствовала, как его голос постепенно заражает её истерикой.

- Он не защитил тебя, Бэзил, - хрипло шептала Анна, - И теперь ты будешь со мной.

- С вами вместо тёти Дженни? Я теперь буду Бэзил Гуэрра?

- Нет, ты Бэзил Франзес. И лишь в этом твоя ценность.

Бэзил задумался.

- Но я ведь увижу отца? Я хочу его увидеть! Как можно скорее.

- Ты не увидишь, Бэзил. А ещё ты переедешь в другую комнату. Будешь жить с моими хорошими друзьями.

- Я переезжать не хочу, - заявил Бэзил, дезориентировано оглядевшись в машине, - Я хочу к отцу. Хочу узнать, от кого он меня защищал. Зачем убили тётю Дженни… - он вдруг подался в сторону из объятий, припал к двери машины и, дико глядя на Анну, пролепетал: - Тётя Анна, вы меня захватили в заложники? Это от вас он меня?!

Хайди вдыхала влажный ночной воздух, силясь не слушать, как Бэзил постепенно приближается к правде, которой не сможет морально выдержать. Она нащупала в бардачке пачку, и сигарета зажглась у неё во рту раньше, чем она вспомнила, что не курит.

В зеркале дальнего вида кривилась неподвижная улыбка Анны.

- Я просто никогда, никогда не видел, как убивают, - оправдывался Бэзил, вытирая рукавом взмокший лоб, - Мою мать разорвали, но то монстры, а это вы, тётя Анна. Вы же были другом отцу и Зандеру. Вы им как сестра. Мы все были одной семьёй. Я любил вас! Тётя Анна, что же вы делаете?

Хайди не видела, куда прилетел Бэзилу кулак Анны, но по звуку, это было ужасно больно. Особенно для мальчика, никогда не получавшего и пощёчины.

- Ещё слово - и я убью тебя, не дожидаясь срока.

Бэзил выдохнул так резко, что воздух из его лёгких скользнул по шее Хайди. Через минуту он лежал на коленях Анны, безмолвный, будто лишённый сознания, но глаза его блистали в полумраке.

- Жерар в его возрасте был таким же, - усмехнулась Анна ностальгически. - Болтливый слабак, аж тошно. Умудрился же выродить идентичного себе щенка. Тебе разве не весело? 

Угроза в её голосе недвусмысленно кольнула Хайди, и она послушно рассмеялась. Анна в бешенстве вскрикнула:

- Прекрати хохотать, как идиотка!

В штаб прибыли к утру. Онемевшего Бэзила проводили в его новую комнату. Весь день ночные буквы G оставались нетронутыми. Не исчезли они и позже, лишь прибавились. Территория расцветала под новым знаменем.

- Что всё-таки значит эта G? – спросила Хайди, пытаясь унять беспокойство. Её рука дрожала, держа Анну за талию, - Генерал или Война?

Анна замурлыкала хриплой кошкой:

- Это значит, что Зандер потерял рассудок после смерти жёнушки. Жерар молит пощадить сына. Вся армия на моей стороне. Завтра я буду отмечать победу. А сегодня у нас с тобой свидание.

Это действительно звучало интимно, а главное, лестно. Анна объяснила, что любит делать себе подарки за достижения и живёт в лишениях, пока не добьётся цели. Потому она и не торопилась проводить с Хайди ночь. Хайди была её сладким запретным плодом, который можно вкусить, только после того, как Жерар будет нокаутирован. Быть запретным плодом и подарком Хайди нравилось. Немного тяготило отношение к ней, как к съедобной вещи, но эта аналогия казалась надуманной.

Анна назначила время и попросила не приносить никакого оружия. Она заправила свою постель свежим бельём, облачилась в белоснежные одежды и многозначительно пообещала, что даже если кто-то их и услышит, совершенно точно не придёт на помощь.

 

 

Сидя на краю ванны, Хайди силится проглотить страх. Кровь бежит по ногам, капает под ноги. Прикосновение влажной салфетки щиплет кожу. Хайди смотрит на резную букву G на своём бедре, и ей хочется закричать. В глазах темнеет, она не видит больше ничего, кроме зловещего изогнутого символа.

Кроме этого символа в мире, кажется, ничего не осталось.

Хайди цепляется за раковину и надевает нижнее бельё. Она пытается забыть все чужеродные предметы, изувечившие её плоть, но боль никак не проходит, в темноте и уединении она лишь усиливается и безмолвным рыданием пульсирует в сосках и утробе.

"Там будет плачь и скрежет зубов", - вспоминается ей описание ада из Библии, и она вдруг перестаёт понимать, осталась ли в живых, выйдя из Города, или давно уже пребывает в услужении Сатаны.

"Красота способна убивать, - говорили ей в католической школе, - Есть много красивых грибов и ягод, которыми можно отравиться насмерть, лишь один раз попробовав".

Если Хайди, в самом деле, была для кого-то запретным плодом, почему в результате отравилась она, а не тот, кто его вкушал?

Хайди наклоняется ближе к зеркалу и оценивающе взглядывает на своё отражение. Её смешит соблазнительно-розовая бретелька лифчика на плече, покрытом коростой ожога, и остатки блестящей помады на вспухших губах. Она видит глаза побитой собаки, которые взывают к милосердию лишь потому, что сил на большее не осталось. Она натягивает остальную свою одежду, ощущая, как G-образное клеймо на бедре пропитывает светлую ткань брюк кровью.

Мир соскрёб с неё красоту в наказание, или, может, красоты вовсе никогда не было.

Хайди отбрасывает за спину жёсткую копну волос и злобно усмехается в зеркало: «Ты уродина, слышишь? Уродина».

 

Генерал лежит на кровати, согнув ногу в колене, по-прежнему совершенно нагая. Ночь за окном ещё даже не рассеивается, часы показывают 3:00.

- У меня никогда не было худшей игры, - произносит она, чувствуя присутствие позади себя.

Хайди молчит и снимает с крючка свою куртку.

- Мне просто хочется встать и расстрелять тебя, - продолжает Генерал, впиваясь в неё гневным взглядом ненасытившегося чудовища.

«Так расстреляй, - рвётся с губ ответ, - Почему ты сегодня не спустила курок?»

В этот миг Хайди действительно кажется, что она готова принять пулю. Но когда Генерал оборачивается, приподнимаясь на постели, когда выуживает из-под простыни свою длинную белую рубашку и натягивает на плечи мужским движением, Хайди пятится в коридор. Желание смерти пропадает, заменяясь чем-то ещё более малодушным.

Она вновь верит, что это по-настоящему: не ад, но выстроенная по её образу и подобию реальность. Генерал тонет в белокурых волосах, её тонкие голые ноги выглядят беззащитно, а босые ступни и вовсе рвут сердце.

- Ты не дала мне ничего. Парализованное бревно, - произносят её губы, но Хайди не слышит речи.

В своём сознании она полностью стирает морщинистое лицо Анны, оставляя только тело и волосы - именно так выглядит красота. А затем возвращает себе способность видеть черты и улавливать скрежещущий голос - именно так выглядит дьявол, вырезавший у неё на теле своё подобие пентаграммы.

- Ты изнасиловала меня, - произносит Хайди.

Она смотрит прямо в глаза напротив, глаза Анны узкие, но большие, вызывающе-зелёные, это всегда был у Хайди любимый цвет.

Анна замирает в какой-то странной задумчивости. Её тонкие морщинистые губы теряют яростную кривизну, даже беззащитно раскрываются на мгновение, Хайди жмётся спиной к стене. Когда губы Анны вновь кривятся, это уже не гнев, а немного недоуменная улыбка, почти ласковая, почти сочувственная. Хайди этому почти верит и подходит ближе, будто в надежде что-то разглядеть. Руки Анны опускаются ей на плечи.

- Какие странные слова ты употребляешь, Вдова. Изнасиловала? Тебя? Так никто давно не говорит.

Нечто смелое срывается злой усмешкой с губ Хайди:

- Так теперь я снова Вдова? А не чёрная глупая шлюха?

- Дорожи этим, - Анна накручивает на палец её чёрный локон, - Ты же видишь, как легко превратиться из одного в другое.

- Я тебе не секс-игрушка.

Анна издаёт снисходительный смешок, игнорируя озлобленность в её голосе.

- Разумеется, нет. Ты немного больше. Только знаешь, в чём все причины, - она наклоняется к губам Хайди, и та сжимает их так же плотно, как когда-то сжимал Жерар, - Ты будешь тем, чем я тебе прикажу.

Хайди делает попытку отстраниться, но волосы, накрученные на палец Анны, больно натягиваясь, фиксируют её голову.

- Я… - шепчет Хайди, срываясь на рычание, - Я на тебя больше не работаю.

Анна тянет её за волосы ближе к своему лицу.

- Разумеется, не работаешь. Ты от меня зависишь. Даже ДКИ не имеют настоящих клейм, но ты теперь носишь моё. Я могу сделать с тобой всё, что захочу. Могу убить тебя или кого угодно из твоих близких. Я могу изнасиловать тебя прямо сейчас, и никто не защитит тебя.

- Ты не посмеешь, - шипит Хайди, - Больше никогда.

- Завтрашней ночью, - обещает Анна.

Она вдруг отпускает прядь её волос, убирает руки с её плеч и, осторожно ступая босыми стопами, уходит в глубину комнаты. Останавливаясь у письменного стола, она поворачивается спиной, безоружная и беззаботная.

Хайди ощупывает карманы в поисках хоть какого-нибудь оружия, но оно забыто дома по просьбе Анны. Хайди судорожно оглядывается вокруг, она видит нелепую вазу за стеклом шкафа, помнит, что в ванной есть ножницы, а в столе – нож для бумаги, но не помнит, куда Анна сунула пистолет.

- Сегодня утром Жерар сдаст мне штаб официально. Мы уже об этом договорились.

- Что ты с ним сделаешь? – спрашивает Хайди, шагая в сторону шкафа с нелепой вазой.

- Со штабом или с Жераром?

Анна льёт в стакан текилу и глубоко вдыхает, вслушиваясь в запах. Глядя на её белокурый силуэт, Хайди чувствует такую ненависть, что открывает шкаф, совсем не боясь, что она обернётся.

- С Жераром.

- Позволю встретиться с сыном, собрать остатки верных людей и уехать на все четыре стороны. Как же иначе?

- Действительно, - выдыхает Хайди, едва помня себя.

Её рука протягивается к вазе, хватает её за горлышко, но, вытаскивая, ударяет о верхнюю полку. Анна вдруг разражается смехом. Она оборачивается со стаканом в руках, глотает текилу легко, как воду, ничем не запивая и не закусывая. Хайди судорожно дышит в противоположном шкафу углу. Ваза стоит за стеклом в том же чистом от пыли месте.

- Действительно. Это лучшее, что можно сделать с Жераром. После, разумеется, крематория.

- Ты сожжёшь его?

Анна кривится.

- Как ты любишь, Вдова, глупые выражения.  Изнасилую, сожгу… Сделаю, что захочу, - вот единственная верная формулировка.

- Но ведь всё, чего ты хочешь, это только насиловать и сжигать. А Жерар… - Хайди сглатывает в страхе, - Жерар хочет не этого.

Она ждёт вспышки гнева со стороны Анны, а перед глазами мерцают безоружно вскинутые руки жителей Города. Почему-то лишь теперь она понимает, что помнит каждый крик: «Пощадите!» Почему-то она до сих пор чувствует жар на своих щеках.

Анна не злится. Она вновь отпивает из стакана и легко пожимает плечами:

- Потому Жерар и сгорит завтра вечером, что не сжёг людей вроде меня.

Хайди сжимает кулаки, её голос, заглушаемый криками в голове, крепнет.

- Жерар – настоящий защитник штаба. Это ты валялась в кресле, когда джанки… ходячие заполонили всю территорию. Ты велела людям уйти из зоны, где остался Жерар, чтобы было больше вероятности, что он погибнет. Тебе было плевать, что потом эту зону будет не отстоять. Даже когда речь шла о сотне жизней, ты хотела только смерти Жерара. А он остался, один, со Сьюзен, он сражался, и он справился с ответственностью. Это он единственный лидер, а ты – просто жаждущая власти извращенка!

Анна опустошает стакан последним глотком и ставит его на стол. Она закатывает рукава на своей рубашке, приближаясь к Хайди, но та не двигается. Хайди снова ищет признаки гнева в её лице, но находит лишь игривость и снисходительность.

- Так Жерар тебе всё-таки больше нравится. Что ж, можешь пойти к нему прямо сейчас и поцеловать кольцо, - вздыхает с улыбкой Анна, - Только не забудь сообщить ему, что это ты пыталась застрелить его на стоянке и похитила его сына.

- Я не делала этого. Я лишь слушалась тебя, - вставляет Хайди, но Анна не слышит, забывшись фантазией.

- Думаю, он всё тебе простит, раз уж так милосерден. Да и наверняка он сейчас ищет замену бедной Сюзанне. Кстати, спроси заодно, не стыдится ли он, что свалил на неё твою вину. И передай от меня благодарность.

- Благодарность за что? – усмехается Хайди.

Тяжесть чужого незаслуженного страдания кружит ей голову, и необъяснимая жестокость Жерара бьёт безысходностью. Она слышала, что над Сьюзен уже несколько раз надругались. Это «несколько» слишком долго казалось ей незначительным, но теперь, когда впервые в жизни надругались над ней, она готова рыдать над Сьюзен. Она готова ненавидеть Жерара за его леденящий цинизм, да вот только если его ненавидеть, не останется совсем никакой опоры. Оттого Хайди гонит из головы непонятную загадку с обвинением Сьюзен, возвышая Жерара-всё-таки-человека над Генералом, состоящей из лишь кровожадности и похоти.

- За то, что сделал её ДКИ, - отвечает Анна, попадая, как в яблочко, в выстроенный под неё образ, - Я с удовольствием подберу его огрызок и даже правил не нарушу.

- Огрызок? – Хайди пятится не от Анны – от знакомого слепого блеска в её глазах и от жадной интонации в её голосе, - Так ты хочешь Сюзанну? Сьюзен? Хочешь снять её?

- Потому я и назначила наше следующее свидание на завтрашнюю ночь, - объясняет спокойно Анна, - Сегодняшней ночью я распакую подарок, куда более долгожданный, чем была ты.

- Всё это время ты хотела Сьюзен? – повторяет Хайди, с отвращением мотая головой, - Но почему? Потому что она принадлежала Жерару?

- Ты кривишься, Вдова, - замечает Анна, - Считаешь, она не так хороша, как ты? Так в том-то и дело, что она не будет сладко стонать, когда я начну её трахать. Она будет драться, будет злой, а не жалкой. Я знаю это. Я увидела её у Жерара и сразу всё поняла. Я буду играть с ней ночь напролёт, и она приведёт меня в бешенство.

- Ты убьёшь её, - выдыхает Хайди.

Анна прикрывает глаза и облизывает губы, точно слова приласкали её самым интимным образом.

- Одна эта мысль возбуждает меня больше, чем твоё голое тело. Убирайся, Вдова. И напомни: мне сжигать тебя в крематории или ты всё же не идёшь к Жерару?   

Хайди касается взмокшей от крови ткани брюк на своём бедре и болезненно усмехается:

- Я не собираюсь гореть.

- Вот и славно, - сонно кивает Анна, - Теперь уходи. Мне нужно отдохнуть перед важным днём.

 

«Я уже сгорела», - шепчет Хайди в пустоту штабного коридора.