Я легла на кровать лицом вниз и уткнулась лбом в согнутый локоть.  Больно.

Раньше было больно иначе. Раньше боль пронизывала всё тело, отчаяние и горечь наполняли каждую клетку, и я буквально чувствовала, как вся эта дрянь плещется внутри меня. Меня колотила дрожь. Я смотрела вниз, из распахнутого окна тогда ещё шестого этажа вниз и думала о том, что один шаг может решить всё. Но было нельзя. Иначе бы моя семья возненавидела бы его семью ещё больше (куда уж больше?), а я так не хотела этой ненависти. Её и так было достаточно. Мне хотелось кричать и выть в голос, кататься по полу, плакать - лишь бы выплеснуть эти чувства наружу, лишь бы их не стало во мне, иначе они поглотят меня всю, насовсем, навсегда...

Сейчас многое иначе. Боль всё так же внутри мня, где-то под рёбрами, рядом с сердцем. Но вокруг сердца теперь такая броня, что ядовитая кислота боли и отчаяния не достает до нежной сердцевины меня. Оно неуязвимо. Оно чувствует эту боль, но как-то отстранённо, словно не свою. Как боль, которую можно отключить, перестав обращать на неё внимание. Боль перестала быть всеобъемлющей, она сомкнулась до  маленького шарика под ребрами, рядом с сердцем. Там и живёт. Ноет. Но с ней можно жить.

Вот только чем жить...

Как же трудно вырвать из себя эту принадлежность. Больше года уже прошло - хотя куда там, куда больше двух лет после того, как мы потеряли контакт. А вот это принадлежание не прошло. И я лежу на своей вечно не заправленной кровати, уткнув лицо в локоть, с открытыми глазами, в которых нет слез, и думаю о том, как было бы здорово выкорчевать эту чьятость. Если бы её можно было вычеркнуть... Я даже познакомиться ни с кем не могу - словно он может в любую минуту вернуться и быть рядом, и нельзя забивать кем-то его место. Бред. 

Я ведь даже расплакаться не могу. Помнится, когда я рассказала девчонкам на работе, как ревела после просмотра фильма "Хатико. Самый верный друг", они смотрели на меня недоумённо - зачем смотреть фильм, зная, что будешь над ним плакать? А я смотрела на них и завидовала. Потому что это такое счастье - когда слёзы приходят. Куда хуже, когда хочешь выплакаться - и не можешь. В разы хуже.

Сейчас наверное смогу. Только голос внутри трезво спрашивает: "Зачем? Ведь ещё не совсем больно". Да.Не совсем. Может, и не стОит плакать. Обойдусь сегодня без этого. Смогу. Я же теперь сильная.

И не нужная.

Смотрю на своё отражение в зеркале каждый день с одной и той же мыслью. Оттуда на меня смотрит весьма симпатичная девчонка. Какая там девчонка - женщина уже. Почти двадцать шесть. Симпатичное личико - не красавица, конечно, ну да ладно. И фигурка вроде на месте. А мысль всегда только одна - "И такая никому не нужна". Не нужна. Как приговор.

Почти двадцать шесть уже. Я мечтала, что к этому времени у меня будет высшее образование, семья и ребенок. Нет, нет и ещё раз нет. Всё мимо кассы. Мне двадцать шесть, и за плечами у меня пустота. И такая же пустота впереди. 

Самое тяжкое наказание для человека  - лишить его того, о чём он мечтает, чем живёт, что для него является смыслом жизни. Лишить прирождённого водителя зрения. Лишить певца голоса. Лишить бегуна ног. Лишить карьериста его профессии. Самое тяжкое, что может быть. Для меня моя семья была всем. И меня её лишили, оставив лишь одиночество. За что? В чём я провинилась и перед кем? В том, что хотела быть счастливой, поднимая на руках к небу нашего ребенка? За что наказали меня?

Тишина в ответ.

Я не люблю себя. Не люблю это тело. Эту жизнь, в которой хотелось достичь так много - а время уже упущено, и его уже не вернуть. Так хочется запрыгнуть в машину времени и вернуться на лет двадцать назад, чтобы прожить всё с самого начала. Чтобы успеть. Ч-чёрт, до физической боли хочется всё успеть! 

Нелюбовь. Всю жизнь сплошная нелюбовь. Люди, которые мне были важнее всех на свете,  отворачивались от меня. Нелюбовь. Вечная нехватка тепла. Недодали родители - им было некогда. А теперь я, как бездомная собака, готова вестись на любое тепло, которое мне отмерят. Только и этого тепла нет. Как можно любить себя, когда ты не чувствовала любви к себе с детства? Когда любовь, в которую ты свято поверила, обернулась самой большой болью?

И как наконец выдрать из себя эту чьятость?

Мне так страшно оставаться одной...