Михаил Брашинский
кинорежиссер, сценарист, киновед, журналист
Не изменилось. И раньше, и сейчас поддерживаю художниц независимо от качества их работы, так как поддерживаю свободу художественного выражения. Считаю, что искусство призвано не ублажать, а возбуждать, будоражить, ставить не всегда приятные вопросы и иногда, в побочном эффекте, оскорблять чьи-то чувства.
Дмитрий Быков
писатель, поэт, журналист, кинокритик
Оно не изменилось. Я и тогда считал, что они привлекли внимание к существенной проблеме, и сейчас считаю, что они храбрые и достойные люди. Можно спорить о том, в какой форме эту акцию надо было проводить, но мне кажется, что прошедшие с тех пор полтора года доказали их правоту.
Арам Габрелянов
издатель, генеральный директор издательского дома News Media
Не изменилось. Просто я считаю, что любой нормальный человек должен реагировать на такое письмо, которое прислала Толоконникова. Тем более любой мужчина. Меня это реально задело и расстроило. Я понимаю, что примерно на зоне так, как она написала.
Алексей Герман-младший
кинорежиссер, сценарист
Тогда и сейчас думал и думаю, что неправильно выплясывать в церкви. Но тем не менее мне всегда казалось, что это событие не должно было быть той точкой, которая настолько расколола страну. В конце концов, очевидно, что никакой культурной ценности в их акциях не было. Они совершили то, что совершили. В любом нормальном государстве они отделались бы каким-то небольшим сроком или штрафом. Та показательная порка, которая произошла, во-первых, жестока и бессмысленна сама по себе, а во-вторых, продемонстрировала желание силой ответить на любой вызов. В итоге это привело к тому, что девушки стали мировыми знаменитостями через страдания, пройденные ими. Зачем было устраивать немилосердный суд — непонятно, зачем надо было делать из акции, которая бывает в каждой стране (мы знаем, что существовали подобные акции и в Европе, и в Америке), событие мирового масштаба — непонятно. Это было совсем немудрое решение. В любом случае, если бы не было этого чудовищного суда, о Pussy Riot забыли бы через две недели. При этом то, что сейчас происходит с Толоконниковой, — это очевидно ужасно. При всем моем категорическом несогласии с тем, что они сделали в церкви (я считаю, что это неправильно), я думаю, что любой адекватный, цивилизованный и милосердный человек может Толоконникову только поддерживать и желать ей и второй девушке скорейшего освобождения.
Анатолий Голубовский
социолог, журналист, искусствовед, телепродюсер
Мое отношение к акции не изменилось совершенно. Я и тогда, и теперь считаю панк-молебен одним из самых ярких и важных событий художественной и общественной жизни XXI века. И не только российской, кстати говоря. Но об этом все много писали и говорили, я в том числе. Добавить тут нечего. Мое отношение к Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич, конечно, изменилось. Прежде всего, я недооценивал масштабы этих личностей — особенно Надежды и Марии. Их тексты, переданные из СИЗО и колоний, переписка Надежды с Жижеком, их несгибаемость убеждают меня лично в том, что настоящими лидерами протеста и сопротивления и главными социальными мыслителями сегодня оказываются именно они, приковав к себе внимание всего более или менее вменяемого мира, они объясняют всему миру, что такое Россия сегодня — на всех уровнях и во всех стратах, от лагерного барака до кабинета президента РФ. Письмо Надежды Толоконниковой с объявлением голодовки — настоящий АНТИВАЛДАЙ. Оно молниеносно разрушило образ России, который строился на Валдае с помощью дорогущих пиаровских технологий. Все путинские шутки-прибаутки забылись в одно мгновение, и возник подлинный образ России и ее идентичности, которую так и не определили на Валдае.
Александр Горбачев
главный редактор журнала «Афиша»
Отношение, конечно, изменилось. Я очень хорошо помню дискуссию в фейсбуке Ромы Супера в день акции, в которой я тогда был более или менее согласен со всем тем, что писали сам Рома и Юра Сапрыкин. Мне совершенно не казалось, что это удачная акция (да и в целом в творчестве Pussy Riot мне казались удачными разве что балаклавы); я считал, что, пытаясь задеть Путина и церковь как бюрократическую организацию, она рикошетом задевает людей, которым и так не больно-то хорошо живется и которые такого совершенно не заслужили. Собственно, я и до сих пор считаю, что не заслужили, но, как говорится, есть нюанс.
Произведения искусства — любые — не существуют имманентно, вне контекста; в контексте же быстро выяснилось, что PR неожиданно чрезвычайно точно попали в больное место — ну и пошел соответственно гной. (Задним умом, конечно, думается, что все к тому и шло — PR и до того максимально бесцеремонно тыкали в разные предположительно больные места.) Очевидно, что панк-молебен и его последствия сильно изменили ту реальность, в которой мы существуем; причем, как бывает только с по-настоящему большими произведениями искусства, эти изменения начали происходить как бы сами по себе: все эти часы патриарха, история с пылью — PR как будто открыли дверь, и из нее полезли бесы. К лучшему ли эти изменения или к худшему — другой вопрос: на огромную значимость панк-молебна их качество в любом случае не влияет; он уже породил огромную бездну смыслов и сюжетов, с которой и нам, и историкам еще разбираться и разбираться. Ну и к тому же — мне представляется, что все происходящее сейчас в некотором роде является частью акции (недаром в разговорах о заключенных участницах PR так часто возникает сугубо религиозная метафорика), и, чтобы не совсем сойти с ума, я все-таки робко верю, что когда-нибудь она закончится победой добра. Верю, ибо абсурдно.
Дмитрий Данилов
писатель, журналист
C одной стороны, к изначальному поступку Pussy Riot я отношусь так же, как и с самого начала: это в целом мерзкая акция, в храме любой деноминации и религии (не только в православном) вести себя таким образом, оскорблять и провоцировать людей не следует. Просто исходя из самых обычных, внешних приличий, а не только из религиозных соображений. Я человек православного вероисповедания, консервативный (хотя и не во всех вопросах), буржуазный и не одобряю такого поведения.
С другой стороны, чем большие кары обрушивались на головы этих девушек, тем их проступок становился для меня все более ничтожным с правовой точки зрения. Послушайте, но они, в конце концов, просто выкрикнули несколько фраз и совершили несколько не очень приличных движений, пусть и в храме; нельзя же за это сажать людей в тюрьму, помещать их в такие условия, какие описаны в письме Толоконниковой, — а все мы знаем, что российские тюрьмы именно таковы, плюс-минус.
Поэтому я всегда был решительно против того, чтобы этих девушек подвергать наказанию, связанному с лишением свободы, и вообще сколько-нибудь серьезному наказанию. Символическое преступление заслуживает символического наказания, а не реального, на всю голову.
То, как Надежда Толоконникова ведет себя в процессе сидения, не вызывает у меня ничего, кроме уважения. Она смелый, достойный человек, как бы я ни относился к ее изначальному поступку.
Меня сильно удручает реакция на письмо Толоконниковой многих моих единоверцев-православных, как официальных, так и из церковного народа. Все эти высказывания типа «ну да, тюрьма — не курорт», «она знала, на что шла», «не покаялась — пусть получит свое», «да нет там никаких нарушений» — это совершенно чудовищно с точки зрения христианской этики. Я не дерзну говорить, что люди, высказывающиеся таким образом, — не христиане. Но это какое-то, скажем так, очень странное христианство, мне непонятное, с мечом в руке. Это больше похоже на какую-то другую религию.
Надежде Толоконниковой желаю скорейшего освобождения из узилища, а моим братьям и сестрам, пышущим ненавистью к Pussy Riot, — посещения Духа мира, милости и любви.
Екатерина Дёготь
куратор, искусствовед, художественный критик
Мое отношение к акции Pussy Riot не изменилось, я как считала ее важнейшим общественным и художественным поступком, так и продолжаю считать. Значение это со временем только выросло, причем не в моих глазах, а объективно, исторически (историческое значение произведения заключается не в нем самом, а в его воздействии, и сразу это угадать невозможно). В самом начале акций группы в художественном смысле я относилась к ним с симпатией, но не слишком серьезно, но после нескольких акций (на Лобном месте, перед тюрьмой, потом в ХХС) стало ясно, что это чистое, жертвенное геройство, которое само по себе меняет критерии эстетической оценки.
Иван Засурский
журналист, писатель, продюсер
Я по-прежнему не думаю, что это была хорошая идея, но в итоге реакция общества и правозащитная активность девушек сделали их поступок значимым.
Максим Кашулинский
генеральный директор портала Slon.ru и журнала «Большой город»
Сразу после акции Pussy Riot я думал так: выходка хулиганская, но чтобы за нее дали реальный срок — такого не может быть. Потом все стало раскручиваться по самому мрачному сценарию: абсурдный суд со ссылками на Вселенские соборы, гнев общественности, мордовский лагерь. И с тех пор мое отношение к Pussy Riot не изменилось. Они вытащили на поверхность страшный шлак, который скопился в обществе: немотивированную агрессию, нетерпимость к людям с иными взглядами, адскую, неразделимую смесь из советского, языческого и религиозного сознания. Это как в медицине: диагноз обществу теперь можно считать подтвержденным. Так что если что и изменилось, то это отношение к некоторым людям, высказывавшимся по делу Pussy Riot. А сами девушки мне кажутся невероятно смелыми и принципиальными. Я просто хочу, чтобы их как можно быстрее выпустили. А еще лучше — чтобы все лагеря стерли с лица земли. И вообще, чтобы России сделали наконец инъекцию гуманизма.
Ксения Лученко
православный журналист
Мое мнение о самом перформансе в храме Христа Спасителя не изменилось. Не очень этично его обсуждать сейчас, когда Надежда Толоконникова и Мария Алехина сидят в колониях по абсурдному приговору. Но раз вы спрашиваете, я как считала его неуместной и глупой выходкой, так и продолжаю считать. Мне вообще, мягко говоря, не близки стилистика и идеология группы «Война» и иже с ней — ни фаллосы на мосту, ни переворачивание машин, ни «акция» в Зоологическом музее, ни целование полицейских. Какие бы смыслы они туда ни закладывали, это деструктивно и в целом вызывает у меня как минимум чувство неловкости, а то и отвращения. Оскорбления чувств верующих, даже если мыслить такими категориями, я здесь не вижу, вижу только неуместность. В храме не место для политических демонстраций, даже замаскированных под молитву, а солея — не сцена. Ну а то, что последовало потом, — это отдельная история превращения фарса в трагедию и кошмар.
Отец Федор Людоговский
Когда я узнал из интернета об этой акции, я не воспринял это как что-то эпохальное. Признаюсь, протестный, обличительный характер этого «панк-молебна» мне был во многом близок. Но, безусловно, как православный христианин и священник я не мог одобрить те средства, которые были выбраны его участницами. Впрочем, сами «пусси» в большинстве своем далеки от церкви, и, если воспользоваться словами лермонтовского Максима Максимыча, «по-ихнему они были совершенно правы». Меня тогда больше возмутила (не знаю, может быть, я тут не вполне прав) история с крещением ребенка Филиппа Киркорова, когда певец с благословения тогдашнего настоятеля что-то вещал с амвона храма Илии Пророка в Обыденском переулке — храма, куда меня ребенком иногда водила бабушка (мы жили в соседнем переулке).
Но прошло полтора года, и задним числом акция «пуссей», несмотря на то что была задумана именно как хулиганство, как пощечина общественному вкусу, приобретает характер обличения почти пророческого. Никто не мог представить, как, с одной стороны, покажут себя люди: сколько злобы, ненависти, проклятий в адрес акционисток излилось из уст тех, кто называет себя христианами, т.е. учениками Христа, заповедавшего нам любить наших врагов, молившегося на кресте о своих распинателях. А с другой стороны, Маша Алехина и Надя Толоконникова за это время превратились едва ли не в мучениц — если не за Христа, то за свои убеждения, что в любом случае не может не вызывать уважения и сочувствия. Те страдания, которые они (и многие другие невинно осужденные) сейчас переносят в лагерях, — это укор всем нам, это повод измениться самим (от жестокосердия к милосердию) и постараться по мере сил изменить наше общество, инициировать кардинальные реформы в закрытых от общества социальных институтах (в колониях, в детских домах, интернатах для инвалидов и др.).
Кирилл Медведев
поэт, переводчик, издатель, политический активист
Отношение не изменилось, акцию считаю прогрессивной и полезной. Pussy Riot политизировали многих людей, заставив занять ту или иную позицию, соотнести их поступок с собственной жизнью, зачастую полной дурного смирения, индивидуализма и конформизма. Они, что важно, внесли смятение в православное сообщество, разделив его, с одной стороны, на великих инквизиторов с золотыми часами и помыкаемую ими паству, с другой стороны, на тех, кто понимает: можно как угодно относиться к самой акции, но критический посыл ее небезоснователен, и если механизмы публичной самокритики внутри церкви подавляются, значит, критика будет происходить таким образом. Многие благодаря Pussy Riot вообще впервые задумались о том, что вера и критика церковной элиты (да и критическое мышление как таковое) — вполне сочетаемые вещи. И это полезно для православной традиции, к которой я лично отношусь скорее с симпатией, хочу, чтобы в ней развивались эгалитарные, нестяжательские тенденции.
Мне также нравится, что Pussy Riot — первое за много лет достойное русское явление, прозвучавшее во всем мире. Это значит, наш контекст снова способен порождать какие-то глобальные высказывания и смыслы. Западные рок- и поп-звезды, в том числе бывшие радикалы, благодаря Pussy Riot вспомнили, что панк и рок — это вообще-то не только приятный угар и ритуальная благотворительность, это нарушение многих табу, подлинное кощунство и самоотверженный вызов обществу, которое готово порой растоптать тебя за твои художества, но вынуждено меняться под их влиянием все равно. А то количество цинизма, спекуляций, чьей-то корысти, которое окружает трех девушек сегодня, нисколько не дискредитирует их историю, а только придает ей трагизма.
Александр Морозов
журналист, политолог
Сама акция — когда я ее увидел в первый раз — показалась мне какой-то школярской. Я подумал: вот, молодежь пытается найти свой способ радикального высказывания, а получается как-то по-пионерски и «тату-нас-не-догонишь». Но потом: процесс, лагерь, письма Толоконниковой и Алехиной. И я уже с большим интересом отношусь к обеим. Они обе оказались гораздо крупнее, чем виделось поначалу.
Художественно-политическая акция Pussy Riot оказалась какой-то просто космической силы. Уже прошло полтора года, а она продолжает непрерывную селекцию людей с нарушенной рациональностью, псевдохристиан и просто идиотов. Вокруг этой акции стоят уже и Путин (с «чучелом еврея»), и Чаплин (с ветхозаветным богом мщения), и миллионы фейсбук-страдальцев, выдвигающих разные патологические аргументы (сегодня тут у кого-то прочел: «Представьте себе, если бы кто-то в обнаженном виде станцевал стрип-танец на могиле ваших родителей, интересовали бы вас условия тюремного содержания этого человека!»)... Сколько садомазохистов написало: «Достаточно, чтобы казаки их выпороли...». Просто Ниагара каких-то фрустраций вдруг прорвалась многомиллионным воплем. И — да — в конечном счете не просто выявилось состояние психики постсоветского человека en masse одноразово, а непрерывно и продолжает выявляться. Прямо как будто Pussy Riot — это горелка, которая снизу подогревает постсоветский котелок…
Дмитрий Ольшанский
публицист, журналист
Изменилось.
«Тогда» у меня по этому поводу не было ничего, кроме раздражения. Я не люблю современное искусство и особенно не люблю радикальное современное искусство.
Но теперь дело — со стороны гонителей — обросло таким количеством несправедливости, жестокости, цинизма и лжи, что уже мало просто сочувствовать Надежде и Марии. Ты уже чувствуешь их правоту. «Власти наши это умеют».
Вместе с тем я все-таки должен прибавить, что какая угодно правота, по-моему, не должна служить задаче «позлить гусей». Наш почвенно-хтонический народ — не важно, свечницы это или прокуроры, — с большим трудом привыкает к современности, и задачей образованного класса должна быть осторожная терапия в отношении дикости и темноты, а не провокация, которая моментально выявляет в несчастных, озлобленных людях все самое худшее.
Ольга Романова
журналист, теле- и радиоведущая, гражданский активист
Мое отношение к девчонкам сильно изменилось. Да и не назвала бы я их уже девчонками. Когда они спели-сплясали в ХХС, мне не понравилось. Мои религиозные чувства не были оскорблены ввиду отсутствия таковых, но мне всегда было жаль, что я не в состоянии поверить, а потому давно и много разговариваю об этом со своими искренне верующими умными друзьями. Их чувства тоже не были задеты. Мы больше тогда говорили о том, какой вред вере наносят глупые и жадные попы (при том что есть умные и бескорыстные служители), а к поющим девчонкам мы тогда отнеслись так же, как и к поющим десантникам на Болотной: спасибо за вашу гражданскую позицию, она нам очень нравится, но петь вы не умеете, все-таки КСП — это на любителя. Когда началась сначала беготня, а потом настоящая охота за этим детским садом, казалось, что это бред, кто-то перестарался. А вот когда арестовали и уж тем более когда начался серьезный процесс (не скажу, что судебный — суда как такового не было), дело Pussy Riot превратилось в официальную государственную политику. Против которой восстает и вера, и разум. На процессе в Хамсуде обнаружилось, что девочки-то хорошие, просто отличные, но уж очень наивные и неопытные. А держатся так, что многим бы с них пример брать. А уж когда они попали в зоны и начали реальную, серьезную борьбу за права человека — в исконном смысле этих слов, а не бла-бла-бла, — стало понятно, что это очень быстро, но полноценно созревшие граждане, которые имеют грамотную и четко выстроенную систему взглядов. Тюрьма вообще довольно быстро делает не очень хорошего человека очень плохим, а неплохого — развивает. Надя и Маша — нет, уже Надежда и Мария — настоящие, умные и бескомпромиссные борцы. Вот что крест животворящий делает. И вот что может сделать пара идиотов у власти с дурындами обыкновенными.
Лев Рубинштейн
поэт, публицист, литературный критик
Мое отношение изменилось сильно в лучшую сторону, и это отношение постоянно укрепляется. Когда я только узнал об этой акции, я сначала был даже склонен ее осудить, потому что я всегда считал и считаю сейчас, что у всех социальных институций есть свое пространство, которое не очень хорошо нарушать другим институциям. У искусства есть свое пространство, у церкви — свое. И Pussy Riot нарушили это пространство. Поэтому я был склонен их осудить, хотя к ним всегда хорошо относился. Но после того, как началось их преследование, я понял, что они правы абсолютно и что они сумели случайно или сознательно (я думаю, что все-таки случайно) воткнуть палку в осиное гнездо и страшно его разворошить. Чем больше их прессуют, чем больше разворачивается эта история, тем больше я понимаю, что их акция не просто удачная, а, прямо скажем, выдающаяся. И с точки зрения истории искусства, и с точки зрения истории российского сопротивления.
Юрий Сапрыкин
журналист, шеф-редактор «Рамблера — Афиши»
Возможно, я был одним из первых, кто применил трагикомический аргумент «Попробовали бы они сделать это в мечети», — буквально через несколько часов после акции мы сцепились в Фейсбуке с журналистом Романом Доброхотовым, и я, как нетрудно догадаться из реплики про мечеть, Pussy Riot скорее осуждал. Волновало меня, впрочем, не оскорбление чувств верующих (мечеть пришлась ради красного словца), а ближайшие перспективы президентских выборов: Pussy Riot как бы сами отдавали все козыри в руки тех, кто пытался мобилизовать путинский электорат и представить оппозицию в виде бесовских отродий, угрожающих всему святому. С тех пор стало понятно, что этот электоральный угол — самый плоский и скоропортящийся из всех, под которыми можно рассматривать это дело. Борис Гройс говорил, что искусство делает невидимое видимым, и с этой точки зрения акция Pussy Riot — очень сильное произведение; она вытащила наружу множество злых тараканов, таившихся в головах сограждан, в особенности иерархов и добровольных помощников РПЦ. Невероятное мужество, с которым ведут себя в заключении участницы Pussy Riot, доказывает, что и акция в храме не была просто игрой или провокацией — они действительно нащупывают самые больные точки системы и кидаются на амбразуру, не жалея себя. И еще, как бы ни было сложно это сформулировать, — мне кажется, что в этом есть какой-то тайный провиденциальный смысл, связанный с судьбой России вообще: сезон беспрецедентных массовых акций зимой 2011-го фактически открыла очередь к ХХС, где выставляли покров Пресвятой Богородицы, точно так же молитва Богородице, совершенная на том же месте, стала той точкой, в которой изменилось вообще все; лед тронулся и поплыл в пока неведомую нам сторону. На вопрос, как государство и церковь должны были реагировать на эту акцию, я бы ответил словами Андрея Кураева, сказанными еще тогда, в феврале 2012-го: накормить блинами и отпустить.
Отец Дмитрий Свердлов
К сожалению, эта оговорка стала совершенно необходимой, потому что за малейшим сочувствием к судьбе Pussy Riot немедленно следует необоснованное обвинение в сочувствии к их методам. Так вот: сами их действия ни в ХХС, ни ранее мне, безусловно, несимпатичны. И как они были несимпатичны тогда, так они несимпатичны и не вызывают никакого энтузиазма сейчас. Ничего не поменялось в плане оценки Pussy Riot и их действий. Но, как и тогда, меня беспокоят не они, а реакция православного сообщества. Точнее, того сообщества, которое претендует на принадлежность ко Христу: Церкви и, так сказать, к ней примкнувших. Беспокоит их реакция на то, что происходило тогда и что происходит сейчас. А реакция по-прежнему отвратительная — на мой вкус. Спустя полтора года, когда первые эмоции улеглись, можно на ситуацию посмотреть спокойно. Разумеется, спокойно можно смотреть на это из теплой квартиры, красивого рабочего кабинета или из кафе за чашкой кофе. С лагерных нар особо спокойно не посмотришь, это понятно. Так вот. В ХХС Pussy Riot не сделали ничего принципиально другого, чего бы не делали время от времени отдельные представители православного духовенства. Разница только в том, что PR исполнили канкан на амвоне, перед алтарем, а духовенство наше своего рода «канкан» исполняет внутри алтаря. Наше духовенство огромное, несколько десятков тысяч человек. Среди них есть люди самые разные, в том числе и сомнительных моральных принципов, и люди, претендующие на жесткие психиатрические диагнозы, и просто отъявленные циники. Десять секунд в масках на амвоне — это детский сад по сравнению с тем, что вытворяют у нас время от времени батюшки и владыки. А жесткая осуждающая реакция многих людей, считающих себя православными, мне говорит о том, что они плохо знают нашу церковь. И это симптоматично: они где-то болтаются на дальней орбите церковной жизни и при этом считают себя глубоко посвященными. А те, кто в церкви 10—20—30—40 лет, — они еще не такое повидали. По моим наблюдениям, самый спокойный по отношению к другим, лишенный осуждения человек — это тот, кто проработал в храме несколько лет. Или в каком-нибудь церковном учреждении, или в церковном СМИ. Он такого повидал, что мама дорогая. Вот и первый вопрос, который возникает: а судьи кто? Например, я знаю случаи матерной брани в алтаре от лиц духовного сана. Я знаю случаи проявления совершенно диких эмоций раздражения, гнева, ненависти, когда, например, седобородый начальник орал в полный голос на своих подчиненных, таких же седобородых священников. А другой бородатый человек в бешенстве орал на мирян, которые помогали ему в алтаре. А третий сломал деревянный посох со стальным сердечником о спину алтарника. А четвертый… Это совершенно дико, и это случается. Еще: если допустить — хотя бы гипотетически — возможность того, что среди духовного сана есть практикующие гомосексуалисты... Это ни разу, кажется, не было доказано, но есть вероятность, что это тоже происходит. А негативной реакции на эти проявления нет. Получается, что своим все можно, а прочим? Другим — остракизм и осуждение. Ее, эту реакцию, можно понять, можно оправдать, объяснить, но если попытаться ее оценить с точки зрения Евангелия — как мне опять же кажется, она не выдерживает критики. Вынуть сначала бревно из своего глаза, так, кажется, где-то было сказано? Второй вопрос тире проблема следующие. Так называемые официальные церковные спикеры и церковное руководство, стоящее, разумеется, за ними, совершили, на мой взгляд, одну большую ошибку, которая имеет глобальные масштабы и обязательно будет иметь серьезные последствия для судеб русского христианства. Я говорю о легализации агрессии в православной среде. По моим наблюдениям, те духовные практики, которые сегодня применяются в православии, не помогают человеку преодолеть, переработать агрессию по отношению к ближнему. А задача-то такая стоит: «возлюби ближнего своего», и это с агрессией по отношению к ближнему несовместимо. Злобно шипящие старухи вокруг подсвечников, надменно хамящий и оскорбляющий пастырь на исповеди — простые примеры, знакомые, увы, многим. И это только вершина айсберга. Похоже, что человек запирается в рамки внешнего, относительно корректного, поведения. Но внутри проблема не решается, агрессия не перерабатывается, копится, часто распирает человека. Иногда вырывается. Но тогда практикующий православный после вспышки злобы и гнева понимает, что он сорвался, что зло живет в нем по-прежнему, никуда не делось, несмотря на все посты и молитвы, — и работы все равно непочатый край. А тут помогли: сказали с самого высокого церковного амвона — ребята, ату их! Мерзких пусек! Открылся легальный канал для слива злобы. Работать над собой уже не обязательно. И люди будут пользоваться этим «официальным» благословением. Вчера Pussy и Болотная, сегодня геи. Завтра будет подсказан новый «враг»… Этот механизм — угроза для практики христианской жизни в России вообще. И, конечно, обидно, что большая политика включилась в это дело. От этого пострадали все. Наверное, сюжет и не мог развиваться по другому сценарию, но я до последнего момента надеялся, что ума и сострадания хватит и PR не посадят. Но, видимо, иначе быть не могло. Это войдет в учебники истории России и учебники церковной истории. И все происшедшее, конечно, не плюс ни одному из участников этих событий — ни PR, ни церкви, ни обществу.
Елена Фанайлова
поэт
В моем отношении к Pussy Riot ничего не изменилось. Полностью поддерживала и поддерживаю все их действия. И артистические, и правозащитные. Стала еще больше их уважать.
Василий Шумов
музыкант, поэт, режиссер, лидер группы «Центр»
Не изменилось. Люди имеют право на свободу самовыражения, на свободу слова и свободу творчества. Их акция, при всем недовольстве всяких лиц, тянула не более чем на 15 суток за хулиганство. То, что они были осуждены на такой огромный срок и что над ними так издеваются, — это вопиюще. Как тогда, так и сейчас.