Это цитата сообщения Женька_Васечкина Оригинальное сообщение

Виталий Вульф. Звёзды и судьбы.



Его появление было сенсацией. Вокруг его имени ползли слухи, толпы осаждали его, случались скандалы, он в них не был замешан, но оказывался причастным. Еще когда он был солистом Горьковской филармонии и приезжал в Москву на гастроли, останавливался в гостинице «Украина», случилась история, со времнем ставшая привычной для его будней. Ему не давали спать, беспрерывно звонил телефон, врывались к нему в номер, жаждали с ним поговорить, к нему прикоснуться.

Какая-то девица в отчаянии от того, что не удалось прошмыгнуть в его апартаменты, приняла непомерно большую дозу йода. Ее тело, безжизненно распластанное на полу, собрало толпу зевак, приехала милиция, «скорая помощь», суетились служители гостиницы. Ее спасли, его вызывали на допрос, а он не знал ни ее имени, ни откуда она возникла.

Этот давний скандальный случай в 1981 году не ушел из памяти, прошло десять лет, и мало что изменилось. За ним следят, за ним ездят, дежурят в подъезде, стучат в дверь, вторгаются в частную жизнь, пишут, угрожают, объясняются в любви, устраивают истерики. Ему приходится переезжать на другую квартиру, менять номер телефона, но его не оставляют в покое. Фарсовая стихия поклонения с годами смешалась с появлением огромного числа почитателей. На его концерты нельзя попасть, он собирает стадионы — культ Валерия Леонтьева оказался в эпицентре современной жизни.
Когда задумывался очерк о Леонтьеве, я не был с ним знаком. Знал, что он мастер эмоционально-насыщенного пения, что своим голосом он извлекает из песен рыдающие, насмешливые и лирические ноты, что стиль его принадлежит только ему и никому больше. Поразило его телевизионное интервью — на экране был умный, тонкий и удивительно тактичный человек. Ему задавали вопросы: почему
он не женат? кто был его первой любовью? что он помнит из детства? А он, спокойно глядя в лицо собеседнику, скупо и терпеливо отвечал, что «в детстве ничего примечательного не было», что «когда возникнет потребность жениться, он обязательно женится», что «друзей у него мало, а знакомых множество и это естественно», «что он не одинок», и настойчиво все пытался переключить интервью на темы искусства. Все было нетривиально.

Знаменитая «звезда» поп-музыки, прославленный исполнитель песен-шлягеров, человек, вызывающий экстаз толпы, которую он умеет вдохновлять, оказался скромным, застенчивым, интеллигентным. О нем писали, что «он словно ходит по лезвию ножа, рискуя с высот страстного поэтического взлета упасть до уровня простого панка», что «он не может без эпатажа», что «чем больше эффектов, трюков в представлении Леонтьева, тем больше хочется, что бы этого было поменьше», и не замечали, что на сцене — художник, артист экспрессионистского толка, в искусстве которого слышны не только отзвуки западного шоу, но и голоса современного городского фольклора.
Когда мы познакомились, мне захотелось его послушать не только по телевизору.


В Москве в это время концертов не было, и я вылетел в Калининград. Рядовой концерт Валерия Леонтьева. Зал, похожий на зимний стадион. В кассе ни одного билета, толпа у входа, два выступления в день. Будни советской «поп-звезды». За кулисами — собранность и усталость. Кроме гримера и ассистента никто не имеет права войти в его уборную. Повсюду цветы, висят костюмы, на столике бутылочка минеральной воды.
Он разговаривает с собеседником, но мысли его не здесь. Только что он стоял на сцене, демонстрируя свои эффектные, театральные «номера», далеко выходящие за рамки только эффектов. Концерт шел с одним антрактом, в первом отделении тридцать минут выступал рок-ансамбль, во втором — девяносто минут сольного пения.
Ощущение, что присутствуешь на карнавале. В каждой песне — неожиданные обертоны. Леонтьев, натянутый как струна, выходит на сцену. Острый, колючий взгляд, четкий, графически точный жест, никакого заигрывания с залом, только желание его «разбудить», «растревожить», «завести», — ему это удается. Непривычно все: экстравагантная одежда, волнистые, кривые, прямые волосы, откровенный макияж. Лицо непроницаемое и открытое, доброе, незащищенное.
Леонтьев — это слава, молва, острая пластика. Леонтьев — это широко распахнутые, удивленные, все понимающие глаза и резкая манера петь—то шепотом, то почти на крике, но самозабвенно. Леонтьев — это гибкая фигура, прыгающая и пританцовывающая, способная разбудить от природы спящих, разбередить от природы глухих, смотрящих и не видящих. Все его странные костюмы, женственные, льющиеся, прикрывающие или открывающие тело, все его шарфы, блестки, шлейфы возможны, когда их носит он. Леонтьев создал свой стиль, в его пении — исповедальное начало, призывы к добру и бережности к людям, острый драматизм, сметанный с мелодрамой. Он работает на контрасте: рассудительный речитатив, мелодические фразы и крик души. Этот на редкость серьезный человек знает свой зрительный зал и откровенно творит маски эпатирующего певца. Что-то дразнящее есть в его искусстве, иррациональное, инстинктивное.

Успех Леонтьева таит в себе множество причин: талант, пластически отточенное мастерство, театрализацию представлений. Но наивно думать, что случайно брошенный взгляд, жест, костюм, интонация и словно импровизированный танец способны вызвать настоящее безумие у десятков тысяч фанатов.

Конечно, в его пении есть и «инфантильная прямота», и вызов, и подлинное
напряжение, и психологический подтекст, независимо от текста песен, отобранных не всегда с большой строгостью. Чудеса его концертов творятся, однако, не только благодаря музыке его голоса и искреннему тону воодушевления, с которым он поет.
В его искусстве с самого начала был вызов, который трудно перевести на язык слов, но можно попытаться: вызов в том, что он как бы призывает бежать от нашей цивилизации к «воображению», к мигу «достигнуть блаженства».

С Леонтьевым пришло на нашу эстраду понятие «нового романтизма» в лоне той «молодежной культуры», что пытается оформиться в мировоззрение и обновить мир. Для Леонтьева, как ни для кого более, важна роль интуиции, воображения, свободного самораскрытия. Жизнь в его песнях — это поиск, это приключение. Оттого в нем невиданная раскованность, он поет не только о том, что есть, а о том, что возможно, порой сам не отдавая себе отчета, как сильно воздействует на подсознание миллионов в стране, не привыкшей к подобному самораскрытию. Молодое поколение, побуждаемое «инстинктом самосохранения», ринулось ему навстречу.
Ощущение бесплодного и бесцветного утекания жизни, привычное неиспользование своих способностей, стадообразное существование породили потребность не только в среде молодых обрести хотя бы минуты вдохновения в мире всеобщей посредственности. Возникла «новая чувственность», тяга к либерализации нравов, желание восстановить эротическое ощущение реальности. Отсюда постоянный фон рок- и бит-музыки, специфическая эстетика тела, музыка, усиленная до физиологических пределов звучания и неумолимой «ритмической пульсации».

Преодоление индивидуального самосознания и поиск его проходят в рамках поп-культуры. Она обнаружила свою действенность как средство достижения состояния экстаза и потери своего «я» в переживающей тот же экстаз толпе. Способность поп-музыки взвинчивать аудиторию до истерического возбуждения и толкать ее к нарушению общепринятых норм поведения проявилась на концертах Валерия Леонтьева. Могут возразить: то же самое творится на концертах Аллы Пугачевой, Малинина, зал безумствовал и на выступлениях Игоря Талькова, поскольку вкус к общности заложен в самом ритуале концертов «звезд» поп-музыки. Да, действительно, животная рок-поп-энергия пронизывает публику, возбуждающий ритм будоражит подавленные желания. Но вот именно здесь и пролегает граница между Леонтьевым и остальными. Между его личностью, тем, что он поет и как он поет. Именно здесь начинается выделение Валерия Леонтьева из числа знаменитых поп-певцов, его особое место в искусстве, его значение как художника в поп-культуре конца XX века.

Леонтьев родился в селе Усть-Уса Коми АССР в 1949 году, учился в школе в
городке Юрьевце Ивановской области, работал почтальоном, чертежником, разно-
рабочим, тесемщиком на текстильной фабрике, модельером, портным, электриком, служил на кирпичном заводе. Жил с родителями в Сыктывкаре, Анапе, у сестры в Воркуте, где под ее влиянием поступил в Горный институт на отделение технологии подземных разработок. Там он проучился три года, но его всегда тянуло на сцену, где бы он ни был, он занимался в самодеятельности. С юношеских лет в нем было что-то возвышенное, житейский расчет ему не был свойствен никогда.

Валерий Яковлевич не любит огладываться назад. Родители не имели никакого отношения к искусству, отец умер в 1979 году, не дожив одного дня до того момента, когда карьера сына взметнулась вверх. Как раз в 1979-м Леонтьев только выходил на большую сцену, в Ялте в августе состоялся первый Всесоюзный конкурс на лучшее исполнение песен стран социалистического содружества. Он получил первую премию. Певец пел песню композитора Давида Тухманова «Памяти гитариста» на стихи Роберта Рождественского. В 1980 году он участвует в конкурсе «Золотой Орфей» в Болгарии, опять поет песню Тухманова, на этот раз «Танцевальный час на солнце», и получает первую премию. У него был свой ансамбль «Эхо», с ним связаны долгие годы мотаний по сельским клубам, маленьким площадкам, когда молодые люди осваивали неудобные сцены без света, подсветки, жили в общежитиях в комнатах, где стояли двадцать кроватей, зарабатывали на жизнь.

Это сегодня концерты Леонтьева — праздник, это сегодня пишут, что театр Валерия Леонтьева не похож на другие. Это сегодня для него пишут даже оперы. Композитор Лора Квинт написала «Джордано», и он исполнил три главные роли сорок девять раз. Но так было далеко не всегда. За его взвинченной манерой, нещадной растратой нервной энергии, за его исступленным пением — стоят не только талант и темперамент, но и горечь познания.

Свой нынешний вольный удел он выстрадал сполна: восемь лет по маленьким клубам, жизнь в общежитиях, непризнание официальной Москвой брежневских и андроповских лет. Долгие годы он назывался солистом Ворошиловградской филармонии. В Москве не было ни жилья, ни прописки, только мучительный тройной обмен дал ему первое московское пристанище в коммунальной квартире. Он знает цену, которую заплатил за то, чтобы сегодня быть независимым, ездить по миру, петь в Индии, Финляндии, на Кубе, в США, в Монте-Карло, где завоевал «Золотой ключ» на Всемирном фестивале «Музыкальные награды» 1991 года.



Десять лет назад путь его был перекрыт мощным шлагбаумом, приютил
его Ленинград, как тогда назывался Санкт-Петербург. Его концерты в «Октябрьском зале» вызывали бешеную реакцию и у тех, кто его обожал, и у тех, кто его отвергал. Действовали его голосовые судороги, его лиризм, форсированная фразировка, миг освобождения и мольбы. Он и тогда умел петь грустно и горестно, радостно и весело.
Годы работы с Паулсом и Тухмановым не прошли бесследно, хотя разыгрывать песни научился он сам. Не сразу пришла мысль строить программу как шоу, с группой или двумя-тремя танцовщиками в сопровождении небольшого ансамбля музыкантов и световой аранжировки. Леонтьев замечательно владеет «стихией игры»: он играет интонацией, внезапными переходами от пения на речитатив, тембром, динамикой своего красивого голоса. Его природный дар, в сущности, был предоставлен самому себе. Пятнадцать месяцев учебы под руководством Л.Маслюкова во Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства, расположенной на ВДНХ, дали ему возможность познать Москву начала 70-х годов. Надо было очень много пережить, чтобы петь так, как поет Леонтьев о любви и чистоте чувств, создавая свой театр песни.

Мир поп-культуры полон самоуверенности, самонадеянности, мании величия. Коммерциализация искусства привела в него людей, прошедших сквозь огонь и воду. Слабенькие певцы, неумелые певицы и музыканты, телохранители заполонили кулисы, воздух оказался загажен грубыми страстями, примитивными чувствами, срывающимися к трагической развязке, как случилось с Игорем Тальковым. Его песни «Память», «Спасательный круг», «Уеду», «Примерный мальчик» замечательно поет Леонтьев.
Смерть Талькова ошеломила певца, но случившееся за кулисами не удивило его. Трезвый ум, природная сдержанность, самовоспитание научили его отстраняться от всего, что мешает, что противно его натуре. Он выстроил свой собственный мир, войти в него нелегко. Раннее возмужание души, лишенной ностальгических воспоминаний о детстве, ясность взгляда на себя, свое окружение, свой зрительный зал удержали его от «снижения». Его интересовал только «путь наверх», он совершенствовал свое искусство, как мог.
Еще в 1986-м он пел «Как мне хочется вам понравиться...», в 1991-м «Бал» и «Маргарита» исполнялись со свободой внутренне независимого человека. В эпоху вседозволенности и разнузданности, ослабления моральных понятий, Леонтьев демонстративно отличен от других, его мир — это мир мечты, яркий, нарочито театральный. История его последних эстрадных лет — это цикл сменяющихся масок. Он эпатирует зал, умышленно придумывает мизансцены, которые могли бы скандализировать выступления.

В финале его последних концертов в Москве в ноябре 1991 года он выходил на сцену обнаженный, лишь легкая повязка-плавки прикрывала тело, и пел, а скандала не было. Потому, что его искусство аэротично, потому что в самых рискованных мизансценах его концертов есть чистота, ее чувствуют даже самые неподготовленные к эстетическому восприятию зрители. Еще недавно он выходил на сцену в красивом, им самим сшитом наряде, простом, белое с черным, элегантном, чуть вызывающем и, стоя на месте, пел о том, что только «Три минуты длится песня, только три минуты будем вместе».

Сегодня ритм выступлений другой: с распущенными длинными, волнистыми волосами, с серьгой в ухе, в темной нитяной рубашке, поверх которой надет черный пиджак-накидка, сбрасываемый по ходу представления, он в сопровождении своего танцевального трио в исступленном накале, подпрыгивая и танцуя на ходу, поет песни Талькова, Газманова и Косинского. В исполнении Леонтьева теперь звучат совсем другие ноты. Он ищет, он слушает молодых, находит талантливые и, к сожалению, чаше неталантливые песни, к нему стекаются те, кто пишет, кто знает, что он не обманет, что он умеет сказать «да», умеет сказать «нет».

«Мне хочется белого снега... Белый снег, ветер за плечами», — он поет, заводя зал, который стучит в ладоши, аплодирует в такт словам, в такт оптимистической, громкой, резкой мелодии. Жест Леонтьева отчеканен, он стоит на сцене, сохраняя свой лоск и странную инфернальность. Даже в его «затейниковской» манере, с которой он поет «Мне хочется белого снега», очевидна жажда воспеть чистое чувство, оно сродни его желанию обратиться к вечности. Широко раскрытые глаза, напряженное лицо, сумрачная мелодия. Он стоит в центре сцены и пост «Избави боже, отказать в судьбе...», песня звучит, как молитва, так она и называется. Ощущаешь силу слов и откровенность порывов Леонтьева раздумывать вместе с залом, во имя чего живет человек. Покоряют не только музыкальная мелодия, но и артистизм. «Дай, Господи, мне вдоволь книг», — поет Валерий Леонтьев, и веришь ему, красоте его души, его потребности выразить себя и помочь людям.
На его концертах звук динамиков иногда достигает предельной мощности, иногда затихает, сходит на нет. Сцена то погружается в темноту, то оказывается залитой странным светом от двенадцати прожекторов, улетающих то к колосникам, то в зрительный зал. Виртуозно разработанная световая партитура составляет один из компонентов его представлений. И все же, как театр зависит от драматургии, от того, что он играет, так я певец зависит от репертуара, от его качества. И тут не помогает ни изощренная пластика, владеющая залом, ни хореографический рисунок движений певца, ни пластический силуэт подтанцовывающего ему трио, которое создает атмосферу, завораживающую зал. Солист балета Андреи Иванов на глазах творит чувственный мир, обступающий зрителей на концертах Леонтьева, танцовщик умеет и оттенить талант главного героя, и продемонстрировать собственный природный дар, превращающий каждый «номер» певца в изящную картину какого-то наваждения. И все же зависимость от качества песни велика. «Проходные», невыразительные мелодии, ничего не значащие слова остаются таковыми, как бы Леонтьев ни старался «нагрузить» их собой, красочностью представления и энергией точно выстроенного концерта. Словно певец «добивается эффекта цветного кино на немом черно-белом экране».



Исполнение, насыщенное экспрессией и пестротой, напрочь отметает прозу жизни. Казалось бы, вульгаризованный и упрощенный стиль поп-культуры нашел в лице певца замечательного выразителя, умеющего погружать зрительный зал в атмосферу обостренной напряженности. Леонтьев управляет им с мастерством дирижера. На глазах создается иллюзия вечного праздника, в котором жаждут находиться те, кто его любит, кто приходит на его концерты. Однако смысл его искусства гораздо шире; Леонтьев сумел подойти к порогу, за которым поп-культура начинает превращаться в альтернативную культуру, точнее, в мозаику культур, резко отличающихся от традиционных стереотипов, но и связанных с ними.

Публичное общение — дар Валерия Леонтьева — набирает мощь, когда певец выходит на песни, в которых есть содержание, — он иначе и поет, и двигается, и танцует, работают динамики, несутся восторженные аплодисменты, пританцовывают девочки и мальчики, одинокие немолодые женщины, нашедшие в нем своего принца, которого им так и не удалось встретить, — а результат ниже возможностей певца. Эти возможности очевидны, когда Леонтьев поет «Бал».
«Жизнь, несомненно, похожа на танец» — и словно меняется воздух концерта. Ведь, в сущности, каждый «номер» у Валерия Леонтьева должен быть «антикварным», а с антиквариатом, как известно, сложно, уникальность — дар единиц. Постоянное исполнение посредственных песен свидетельствует о тайной слабости певца, как бы он ни компенсировал свои выступления избыточно-живописными красками в костюме, в антураже концертов, в подлинной энергии, исходящей от его нутра. «Бал — самый длинный из всех, что бывает, не повторится, а жаль...» — поет Леонтьев, и яростная музыка его души захлестывает зрителя. «Бал наш кончается рано, срок, нам отмеренный, мал», и вслед вопль — «Мы танцуем в обнимку со смертью».

Мир подходит к рубежу XXI века, в силу разрушительной и катастрофической ситуации в стране, материальное благополучие рассматривается ныне почти как идеальная ценность, его домогаются. Искусство Леонтьева выпадает из этой ценностной системы, око очищено и от буйного разрушительства, и от самоубийственных тенденций, его ведет импульс творчества, зараженность им. Артист приблизился к высотам, за пределами которых уже начинается путь великого певца. Карнавальная эксцентричность его стиля может помочь ему стать таким, но одной ее недостаточно. Время должно сотворить поэтов и композиторов, способных задать тон искусству Валерия Леонтьева, а пока — он выражает дух Времени и возвращает искусству эстрады увлекательность зрелища.