За всем, что было связано с ИИ,  в том, как он  существовал  в науке, жизни, в привязанностях, было что-то неотменяемо настоящее, смыслообразующее. Благородно сдержанный, тихий, можно сказать, даже  кроткий, он был дерзновенно отважным в своих научных замыслах и задачах.  Помимо его классического труда "Модели языка"(1963)  и  множества  других основополагающих работ в области общего языкознания, структурной типологии, математической лингвистики и семиотики, остались его переводы (особенно он любил Рильке), очень искренние воспоминания, написанные для жены и сыновей.

Ниже даётся отрывок из воспоминаний о нём Ольги Григорьевны Ревзиной. («Исаак Иосифович Ревзин. 10 лет жизни» http://danefae.org/lib/ogrevzina/promemoria.htm)

[531x480] 

«К моменту переезда на улицу Дыбенко  И. И. был вполне сложившимся человеком, чье главное увлечение составляла наука. Улица Дыбенко, находившаяся на окраине Москвы, казалась, да кажется и теперь, некоей стоянкой неолита, <…> И.И. не предпринимал никаких шагов по удалению во внутрь от Московской кольцевой дороги. Ему нравились заснеженные пространства, лес с грибами, канал, длительные прогулки в одиночестве, с близкими, с друзьями, с коляской, в которой лежал маленький сын. <…> можно сказать, что во всем, что касалось внешнего ряда, И. И. был покорным судьбе и даже правильным человеком, например, он по утрам делал зарядку. Однако он не терпел насилия. <…>  И. И. не терпел хандры, тоски, отчаянья. Он считал это недостойным человека, оскорбляющим подаренную ему жизнь. Если не ладилась статья, он начинал переводить, если уставал, играл сам с собой в шахматы. Он получил высокий разряд через некий объявленный в газете конкурс, но узналось об этом случайно <…> маленькие магнитные шахматы были с ним в его последней больнице. И. И. верил в тех, кто был с ним рядом, и это подвигало на лучшее, на вдохновение. И. И. с его кротостью и тишиной оказывал удивительно облагораживающее воздействие на представителей человеческого рода: женщины переставали стрекотать о своих глупостях, от мужчин на время отлетало то, что было неприемлемо. И. И. любил своих родных и родных его новой семьи, он любил своих друзей и был действительно предан им. Даже в шутку он не позволял сказать о них что-то сомнительное, и этот романтизм, столь ярко осветивший его юность, прошел сквозь всю его жизнь. Поэтому ему было так больно, когда свершилось то, что он посчитал изменой друзей, и он стал меньше улыбаться. Но это, к счастью, не было глобально, многие коллеги приезжали на улицу Дыбенко и если было большое сборище, И. И. любил поступать так: когда все собирались за накрытым столом, чтобы пить, есть и говорить, сам И. И., съев что-либо, потихоньку удалялся в другую комнату, чтобы сразиться в шахматы. На недоуменный вопрос и попытки вытащить И. И. обратно, он отвечал: «Разве что-нибудь не так? По-моему, все отлично», — и глаза его светились от счастья.