Случилось реально. Обострился маниакальный психоз, мне плохо, страшно и тяжело. Не понимаю почему.
Те, кому пришла ссыль на это по асе. Анонимные комментарии не запрещены. Требуются. Необходимы. НО! Только анонимные. Пожалуйста, учтите это. Не надо авторизовываться, если авторизованы, не поленитесь переставить галочку на «анонимно». Если уважаете - сделаете. Так же, как и не кинетесь звонить, смсить и голосить в ужасе «что такое?» или, хуже - «презираю тебя, ты трусиха, тряпка и вообще не моя сестра!!!». Спасибо.
Остальные - к вам сказанное выше не относится. Если есть сказать - буду рада.


Страшно.
Страх поселился в груди, вьется кольцами, щекочет языком и ранит ядовитыми клыками сердце, отравляет кровь. Он обвил тело стальным кованым корсетом, натянулся, сжал - и вот уже невозможно дышать, и... Я, наверное, знаю, что будет. Просто знаю и все. В последнее время я истово боюсь смерти, и так же хочу жить, это ненормально. Это неправильно. И страх этот - дурацкий, выворачивающий наизнанку. И это ночное оцепенение, когда лежишь, слушаешь музыку - а слышишь стук своего сердца - и чувствуешь, как капля за каплей из глаз сочатся слезы. Без настоящего плача, без судорожных вздохов, они текут, неспешные и незаметные, никому кроме меня не видные, а к утру ресницы слипаются. И изнутри словно бешеный тигр поселился, рвет бешено легкие, грудину и ребра вскрывает изнутри как консервную банку, может ещё поэтому сложно дышать. А сердце - отдельный разговор, оно отдано страху, нет, не так, ужасу, холодному, серебряному и ласковому до поры.
Господи, а я ведь смерти-то боюсь! До такого ужаса, что ничего, кажется, больше не испугает! Она в меня сегодня, сейчас смотрела, не на меня, а именно в, она меня рентгеном, а наверное мой срок ещё не вышел, или вышел да пожалела, или... Не знаю, знаю только, что и врагу такого не пожелаю, и твари какой, вообще никому, никому и никогда, когда вот так вот все внутри как грязное белье переворачивают, и сердце замирает - то есть вообще, секунд на тридцать - а мне показалось, что и на все полчаса.
А потом биться начинает, биться и болеть, как в клетке с шипами вовнутрь, мелкими совсем, и кровь вроде своя, а привкус чужой, совсем чужой, когда из губы прокушенной течет. Никогда презирать не буду тех, кто смерти боится, никогда больше, не хочу я больше знать, что там, здесь лучше. А может, и там, не знаю, не знаю, только те минуты между «там» и «здесь», это же уму недостижимо, ничего этого не стоит, никакие райские кущи, и ничего не может быть хуже этого, то-то мама меня отпускать не хотела, то-то вообще все против было, а поехала дура, и ведь дальше, дальше может то же быть - не знаю я, то ли она отпустила, то ли меня вырвали, тот мальчишка и вырвал, и спасибо ему, спасибо ему огромное. Только она меня отпустит или нет, вот что меня пугает, никакого облегчения ведь нет, страшно, хочется в кровать, под одеяло - навсегда, а я маршрутке еду, и понимаю что мне так страшно, тиме страшно, и главное никого нет рядом, вот прямо сейчас, чтобы рассказать и спрятаться. Мальчишка ведь вырвал, удержал на пороге, а потом посоветовал быть осторожней и уехал, а я осталась, и не плакала почему-то, и не трясло ни капли, просто стояла и все, а потом просто села в следующий поезд, и конечно же меня затошнило и я вышла, до сих пор тошнит, но уже часа полтора прошло после, и из них я час сидела на Ленина и понимала, что не встану ни за что, а потом захотела на волю, вот и пришлось ехать, спокойная была аки камень, только кровь глотала.
Из моей прокушенной губы, но не мою, чужую, мне впервые кровь противной показалась. Она сладкая, сладкая до блевоты, эта чужая кровь, с ума сойти можно, боже, боже... Я, которая руки всегда куртки, перчатки сняла, чтобы больно было, морозно, чтобы живой себя снова чувствовать... И ведь чуяла, чуяла...
Я же то, что до «Господи» - утром написала, а это вечером, восемь у нас сейчас.
А оно, этот кошмар, его продолжение - тенью за моей спиной, я боюсь оглядываться, боюсь, боюсь, боюсь...