- Твою мать! – он сокрушенно всплеснул руками и вдруг замер, вглядываясь в пухлое раскрасневшееся от испуга, а вовсе не от стыда, лицо своего собеседника. – В твоем городе творится черти что! А ты только и можешь, что кивать и повторять нелепые отговорки, как попугай!
- Я не виноват, - в который раз повторил толстяк, вытер клетчатым платком вспотевшую лысину и потряс руками в воздухе. – Вы же понимаете, что М***** слишком большая, чтобы я один мог уследить за всем и…
- А на хрен тебе восемь замов, черт подери?! – мужчина ударил кулаком по столу и устало опустился в кресло, он обхватил голову руками и закрыл глаза на три секунды, потом снова открыл их, помассировал виски и бросил гневный взгляд на собеседника. – Как ты мог это допустить?.. Как можно вообще допустить такое? И это еще называется «столица»?! Черт побери, черт побери… - в голове не укладывалось, что сейчас, в это совершенно спокойное и мирное время, повторялось то, что было еще тогда, кажется, и вовсе в прошлой жизни, в голове не укладывалось, как в городе, где милиционеров на душу населения больше, чем где-либо в мире, можно так просто устроить подобное, что можно так просто лишить жизни десятки людей и… Он снова чертыхнулся и сверкнул глазами. – Вон пошел, собака! – приказал мужчина, и толстяк покорно попятился назад, едва не споткнулся о порожек и оставил, наконец, этот кабинет.
Мужчина откинулся на спинку кожаного кресла и снова закрыл глаза. Несколько десятков потерянных жизней и еще несколько десятков висевших на волоске. Нужно было принимать решения, подписывать указы и раздавать распоряжения министрам, а ему больше всего на свете хотелось сейчас взять в руки пистолет, как уже приходилось не раз, как приходилось едва ли не каждый день несколько лет назад, и пристрелить виновных лично, без суда и следствия. И в качестве одного из них непременно пристрелить этот толстяка, который ушел пару мгновений назад, одного этого происшествия было бы достаточно, чтобы иметь моральное право сделать это, а если вспомнить и старые, но, к сожалению, так и не доказанные его грехи… Впрочем, нет. Мужчина знал, что как раз на такое безрассудство пойти не может. Гарант конституции, твою мать! Хотя сам виноват. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов.
Голубые глаза распахнулись, как по команде, когда внутренний голос насчитал ровно 140 ударов за прошедшую минуты, и мужчина ртом заглотил порцию воздуха. Он подождал немного, пока кислород принесет облегчение, и внимательно посмотрел на свои руки. Ему казалось, что на них кровь каждого из тех, кто пострадал – не важно, сегодняшним утром или же несколько лет назад – и мужчину трясло от этих ощущений, от переполнявших его боли и чувства вины. Тому лысому толстяку он даже завидовал немного, ведь уж его-то точно ничто не мучило, да и не знакомы были ему эти слова «боль», «вина» и особенно «долг».
- Господин президент, две минуты до эфира… - голос одного из помощников скромно так напомнил о существовании своего обладателя, когда тот показался в дверном проеме. Мужчина ответил ему небрежным кивком и чертыхнулся про себе. От его взгляда помощнику захотелось провалиться сквозь землю, но лучшее из всего, что он мог сделать, скрыться за дверью, так и поступил.
Президент поднялся на ноги, прошелся по кабинету, измерив шагами расстояние от шкафа до окна, и остановился, глядя в далекое и такое высокое здесь, над площадью небо. В тонком стекле он мог увидеть свое отражение: поседевшие волосы, лицо с морщинами, темные круги под глазами от н-ного количества бессонных ночей. Он смертельно устал за эти годы, он устал и от этого обращения, от того, что его до сих пор называли президентом, он устал, но вся эта усталость давала о себе знать лишь в такие моменты…
…когда уже ничего не изменить, когда настоящее становится прошлым, входя в историю черными страница, когда по чьей-то прихоти гибнут простые люди.
Необратимость всегда пугала его, но он не мог признаться в этом страхе даже самому себе. Он должен быть сильным, он должен, должен, должен.
Через две минуты его лицо выражает невозмутимость, скорбь и притом непоколебимую уверенность. На фоне государственного флага он приносит соболезнования, он говорит очень много и долго, но на его лице за это время не дрогнул ни один мускул, и голос остается твердым, и взгляд остается бескопромиссным.
- Те, кто к этому причастен, будут уничтожены.