Твою любовь ко мне можно назвать стокгольмским синдромом,
над ней тяжело вздыхает уже шестой психиатр, к которому ты обращаешься.
Твоя любовь похожа на тебя:
она девочка, наблюдающая сквозь лобовое стекло мелькание городских огней,
сравнивающая этот свет то с насекомыми,
то с цветом угля тогда, когда огонь уже погас.
Девочка, которая представляет дом и развешенное белье возле дома,
представляет женщину с красными от холодной воды и сильными руками,
женщину, идущую к огороду, где поднимаются посевы,
женщину с улыбкой шириной в горизонт.
Возможно, такой могла быть мать или бабушка девочки,
и теперь девочка понимает таким собственное возможное счастье,
которого нет.
Девочка, которая вырастает и находит на чердаке почти забытого дома коробку со своими старыми игрушками,
словно некий клад, ценность которого понятна только ей.
Находит в коробке розовую птицу без глаз
и радуется отсутствию этих старых пуговичек,
потому что так даже лучше,
потому что это значит, что розовая птица не видела и не помнит
той бесконечно долгой темноты на дне коробки,
которая последовала после кратких и липких детских рук, прижимавших ее к себе.
Находит в коробке старую железную дорогу
и сломанный поезд,
вспоминает веселый шум, с которым он ездил по кругу снова и снова,
веселый шум,
превратившийся в нескончаемый болезненный рокот в ее голове, когда она выросла
и сама начала двигаться по кругу снова и снова, глядя в лобовое стекло.
Девочка, которая в конечном счете встретила мальчика,
бывшего неидеальным, неправильным и совершенно чуждым ее дому и ее коробке с игрушками,
но испытала с ним свою первую тишину,
свой первый стокгольмский синдром,
над которым еще долго, тщетно и бессильно будут вздыхать все бесполезные психиатры.

Аль Квотион